***********************************************************************************************
Если рассказывать эту историю
https://ficbook.net/readfic/2589008
***********************************************************************************************

Направленность: Слэш
Автор: Nitka (https://ficbook.net/authors/5634)

Беты (редакторы): Зелёно-розовое

Фэндом: Ориджиналы

Рейтинг: NC-17

Размер:  212 страниц
Кол-во частей: 24
Статус: завершён
Метки: Романтика, Драма, Психология, Философия, Повседневность

Описание:
их было двое. так сложно и просто. горечь и мёд.  


Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика

Примечания:
Третья часть трилогии: «Синдром настойки валерьяны».
Первая: http://ficbook.net/readfic/502263
Вторая: https://ficbook.net/readfic/585546

Но по хронологии сначала: "Если рассказывать эту историю" 1-я часть, потом "Кошачьи причуды" и "Сторож шального сердца", а потом слова ""Если рассказывать эту историю" только вторая часть. Но поэтому хронология это не главное. Читать можно и в последовательности, указанной абзацем выше.

Хотя, теоретически, эту вещь можно читать даже как самостоятельную работу.

========== Пролог ==========

I look at all the lonely people.
I look at all the lonely people.
All the lonely people, where do they all come from?
All the lonely people, where do they all belong?

The Beatles — «Eleanor Rigby».



Не сказать чтобы Андрей чувствовал себя одиноким. Среди одноклассников у него не водилось хороших друзей, зато были отличные братья. За такими — как за забором, на котором разноцветным мелом по ту сторону намалёваны всякие ругательства — можно без проблем показать сквозь щель язык, а если соседские мальчишки начнут бросаться камнями — просто спрятаться за широкой доской.

Впрочем, Андрею забор бы не понадобился. С тех пор как он начал заниматься в местном «додзё» — сам мог себя защитить, но в то же время на радость богобоязненной матери перестал влезать в драки, «успокоился».

Правда, вместе с тем в нём появилась какая-то меланхоличная нотка: выпросил на днюху гитару и «путёвку» в музыкалку. Выучился играть.

Дотянул до выпускного.

Отец по такому случаю решил надеть выходной пиджак, принарядил сыновей — им перешили старые дядины, слегка подправив штанины и рукава. А вечером, за неделю, когда все ложились спать, Андрей шел в туалет, мимо родительской комнаты, и невольно подслушал:

 — Ну вот, третьего доучили. Больше рожать не будешь?

 — Да куда там, в старости? А Андрюшу… Ты же хочешь его в университет отдать, чтобы хоть он выше пошел…

Дальше мальчик не дослушал — старший сзади всполошил подзатыльником и в следующую секунду был перехвачен в блоке.

 — Что притаился? Шпиёнишь? — широко улыбнулся.

 — Тсс! — строго шикнул на него младший, но поздно — родители услышали копошение и прервали разговор.

В универ Андрей не хотел. Совсем. Ну нафига ему вышка? Вон остальные — и отцу на даче помогают, и на шахту вот-вот устроятся. Нет, ну правда, чего там — в технарь на сварщика, горноспасателя, да хоть на проходчика — пару годков отмучался — и готово.

А там сколько пахать?!

Андрей уже не в первый раз пожалел, что хорошо учится. Но как тут не учиться: приходишь после додзё вымотанный, а старшие не стесняются, пинают — уроки делай, придурок. Пока не сделаешь, спать не дадим.

И младший плёлся в их общую комнату, на последних силах зубрил домашку и засыпал бывало прямо мордой в стол. А ещё бывало, когда он сидит совсем допоздна, подперев рукой щёку и пытаясь мысленно вставить спички в слипающиеся глаза — не спит и мать.

В спальне горит только тусклая настольная лампа, а старшие бессовестно дрыхнут на диване, разрушив и свалив в сторонку недоигранную шахматную партию.

И мать войдёт тихо, сядет рядом на быльцу кровати у стола. В блёклом свете её лицо — как икона, и глаза — как у всех матерей мира. Обычно она приносит вкусности — чищенные яблоки, сливы, абрикосы, финики, ещё всякое — половина из них остаётся недоеденной — по усталости не хочется уже ничего — и утром их доедают ранние птицы — братья.

Андрей не жертвенный, но для них — не жалко. Наверно, потому что, если кто-то по-настоящему чем-то жертвовал: не он — они.

Братья, все трое, теснились в одной комнатке, где обретались диван, деревянная двухэтажная кровать — сделанная лично отцом; пара шкафов, тумбочка, письменный стол. Стол один, поэтому в своё время уроки делали по очереди или перебирались на балкон, на кухню.

Внутрь из-за неплотно закрытых дверей вечно долетали отзвуки телепередач в старом, ещё советском телевизоре.

Выпускной…

Сидя в ванной на стиральной машинке — единственном месте, где даже если тебя найдут, можно огрызнуться «Я в туалете! Занят!» и от тебя ненадолго отстанут, оставив в одиночестве — крепко обхватив колени руками, Андрей думал — что вот она, пропасть. И почему такая жизнь не могла продолжаться вечно? Он не любил школу, но и не ненавидел — по крайней мере это скучное место давало оплот уверенности в статичности жизни. Уверенность, что потом можно будет заскочить в музыкалку, отхватить оттуда кучу домашки, мысленно начать делать её уже в додзё, за что получить подзатыльник от сенсея, снова сосредоточиться на тренировке, глубоким вечером прийти домой, умудрившись сделать задания и по предметам, и по гитаре.

Когда Андрею разрешили ходить в музыкалку, остро встал вопрос успеваемости. Причём не только в школе, а и в додзё. На первом настаивали родителя, на втором — братья, и обе «партии» поставили условие, что если успеваемость не снизится — он может ходить везде, а нет — гуляй, Америка.

Изначально в семейке даже ставки делали — сколько протянет в таком сумасшедшем темпе младшенький, но сколько ни ставили — промахивались. Оказалось, в том, что ему нравилось, Андрей мог быть удивительно талантлив, а в скучных дисциплинах просто ставил на усидчивость, чтобы, соответственно, заняться интересным. Вот и вышло, что он с отличием закончил школу, музыкалку, да ещё и собирался поясом обзавестись.

Родителей поздравляли с таким выдающимся ребёнком, а они только вымученно улыбались, вспоминая многие бессонные ночи, концерты и истерики по поводу того, что младшему казалось действительно важным, а что — пустой тратой времени.

Андрей никогда не находил время для игр со сверстниками, может из-за этого он и вырос настолько «в себе».

И всё же… выпускной.

Мысли Андрея всё возвращались к грядущей пропасти. Ещё немного — и он кинется в неё, как какой-нибудь камикадзе. Кинется, как все его однокашки. Упадёт, грохнется, а дальше что? Вылезать? Но зачем?

Встряхнувшись, мальчишка слез с машинки, открыл замок, высунулся из-за двери, перемигнувшись с отдыхающим в зале на диване отцом.

Выпускной уже скоро — они уже почти отрепетировали прощальный вальс.

Андрей знает, что родители дадут ему выбор, куда падать — на кого поступать — на медика или адвоката. Только так, они думают, можно «выйти в люди». 

Ему всё равно, куда идти, а идти-то далеко, в центр, а то и в самую столицу.

Нет, правда всё равно — лишь бы созваниваться два раза в неделю и почаще видеть знакомые лица. 

Ведь люди — они хрупкие. Уронишь — потеряешь, а Андрею меньше всего хотелось — терять.
* * *

Выпускники пестрели синими лентами с золотыми надписями поперёк черно-белой формы. Все строго: девочки с бантами, в черных юбках и белых блузах, мальчишки в галстуках и той же гаммы рубашках и штанах. Затем выдача грамот, фотки. И обратно, в последний раз, в школу — пройтись, вздохнуть, вспомнить.

Когда начнёт вечереть, девочки побегут переодеваться на банкет, а Андрей, вместе с остальными мальчишками, встанет на задворках серого, немного обшарпанного здания с истертой мозаикой на стене, в виде рабочего-мужчины с серпом в руке, и раскурит стащенную у старших сигарету. В такое время хочется курить.

Перед глазами — пустота, пустыня.

Тяжко вздохнув, Андрей выкинет подзатухшую сигарету в кусты, выйдет из-за угла, чтобы среди собравшихся отыскать глазами мать. Она — рядом с братьями, с трогательным букетом в руках.

 — Накурился? — насмешливо спросит старший, когда Андрей подойдёт ближе.

Средний демонстративно помашет перед лицом рукой, хотя сам курит как паровоз.

Мать ничего не скажет, только улыбнётся и отдаст букет:

 — Ты так и не поздравил Лидию Григорьевну. Иди, пока не поздно. Она же тебе химию на отлично вытянула.

Андрею не очень хочется — он вообще не любит здешних преподавателей, но поплетётся искать классную.

Вечером, наевшись до отвала, Андрей танцевал с Людой. Она, никогда особо не наряжавшаяся в школу — растянутая майка, джинсы, кроссовки, портфель и на выход — теперь выглядела точно королева бала в отделанном под золото колье, на каблуках, в алой блузе и красной юбке в пол. 

Они всегда сидели вместе до седьмого класса, а потом — до выпуска на математике и английском. Мальчишки дразнили Люду, будто она бегает за Андреем, но та, кажется, плевала на все сплетни и, откровенно говоря, большую часть времени выглядела как не от мира сего.

Теперь же… они танцевали посреди переполненного зала, заставленного мебелью, едой, безалкогольным — на столе, алкоголем — под, и, глядя на эту пару, многие родители одобрительно улыбались. Из-за каблуков Люда казалась немного выше, отказавшись переобувать балетки, но это ничуть не портило картины. У Андрея из-за занятий была отчасти военная выправка, и в желтоватом свете зала он казался каким-нибудь младшим лейтенантиком, про которого в динамиках задушевно тянула Аллегрова.

Кому-нибудь могло запросто представиться, что между этими двумя что-нибудь да было. Но он бы ошибся.

Андрей не считал Людмилу больше, чем другом, а Люда и вовсе не верила в подобные чувства.

И когда, оттанцевавшись, объевшись и наговорившись, все группками выбрались из кафе прогуляться по ночному городу и собраться ближе к рассвету — встретить его вместе, именно тогда Люда настойчиво и незаметно потянула Андрея от остальных мальчишек в заросли и сквозь них в мрачное заброшенное здание, у устья балки.

 — Сюда точно никто не придёт, — шепнула немного дезориентированному мальчишке и, перешагнув через порог, обернулась.

Прямо посмотрела в глаза. Она всё ещё стояла на каблуках, хоть по дороге несколько раз цеплялась, рискуя упасть, за ветки.

Андрей смотрел в ответ совсем недолго — а потом и не понял, кто потянулся к кому первым.

Чужие губы на ощупь — мягкие, с привкусом стёртой персиковой помады и мятного освежителя.

Чужие скулы — с бархатистой напудренной кожей.

Она вся — как заводная кукла, которой у Андрея никогда не было, которую он, в принципе, и не хотел.

Однако… увлёк в тёмную глубину коридора, торопясь, углубляя поцелуй, потому что сзади, после минутного ступора нагрянул — а вдруг кто-то придёт и… не успеем. Не надышимся-не нацелуемся.

Её голос — дрожащий, но уверенный:

 — Честно, я всегда хотела, чтобы первый раз — с тобой. Хорошо, что мне не предлагали, как Вике. Её, ещё раньше — и Петька, и Артём, а она, хорошо, не соглашалась. Я бы, не знаю… со стыда сгорела. А ты, с тобой — всё будет. Ты — нежный.

Пока она говорила, Андрей попытался расстегнуть пуговицы на блузе, но их будто зачаровали, и он сразу почувствовал — насколько ничего в этом не смыслит, насколько — не умеет. И мотнул головой, с досадой:

 — Дура. Ничего я… не нежный.

В морозном воздухе — и жарко, и холодно. И пар от выдоха.

И руки у обоих дрожат.

Маленькая ладонь неуверенно легла на возбуждённую плоть, и, резко выпустив воздух сквозь зубы, Андрей зарылся лицом в подтянутую лифчиком грудь. Расстегнул-таки пару средних пуговиц.

Их ещё не успели бы — не должны были кинуться. Значит — есть время.

Время перед концом света.

Андрей увлёк Люду дальше, вглубь голого каменного здания, где сквозь провалы кирпичей просвечивало — ещё не солнце, но уже не луна.

Им теперь не холодно. Только страшно и чего-то хочется. 

Например, остаться здесь, вот так, навсегда.

В одном движении.

Когда одна тёмная, распластанная на сыром полу, фигура, схватив за выпроставшуюся рубашку — вторую, часто и нервно дышит.

В одном взгляде — когда этот взгляд — одинаковый, такой же мутный, как и мысли: «Поскорее бы… поскорее бы это сделать, поскорее бы узнать, что это и не умереть невинным. Ведь завтра — уже скоро, уже близко, уже совсем рядом».

Настолько рядом, что его можно пощупать.

А завтра — Конец света.

Бетонка холодная, но ещё холоднее — Людмилины руки. Она обняла ими Андрея за шею, чтобы не свалиться — не на пол — в пропасть.

В тот самый Армагеддон, который с часом рассвета раскидает их всех, бесприютных, бездомных, по разным кускам вселенной, чтобы, возможно, вернуть выживших не раньше, чем через миллионы лет спустя.

========== 1. Брошенное ==========

Hе надо помнить, не надо ждать,
Hе надо верить, не надо лгать,
Hе надо падать, не надо бить,
Hе надо плакать, надо просто жить.

Я ищу таких как я
Сумасшедших и смешных,
Сумасшедших и больных,
А когда я их найду
Мы уйдём от сюда прочь,
Мы уйдём от сюда в ночь.
Мы уйдём из зоопарка.

Егор Летов — «Зоопарк»



Лето прошло в один день, точно его сожрала плотоядная гусеница, обещавшая вот-вот стать бабочкой — да всё никак.

Андрей даже не помнил толком этого лета.

Только немного — подготовку к экзаменам, немного — торжественную выдачу поясов; взгляд, которым они как-то обменялись с Людой — взгляд заговорщиков, чей план удался. А ещё… ещё он помнил, когда всё уже устаканилось с поступлением, хоть на машине было ехать далеко и дорого, отец со средним братом отвезли его на квартиру.

Дешевле жить в общаге, но старший с матерью подняли вой, что младшенький и ногой не ступит в это порочное, грязное место.

Владелица квартиры, женщина средних лет, встретила поселенца радушно, даже хотела помочь затащить вещи, но Андрей вежливо отстранил её, позволив только подержать гитару в сером чехле.

Отец недолго сидел с хозяйкой на кухне, пока Андрей обозревал свои владения. Он даже удивился — целая комната с широкой кроватью, шкафами, столом и шведской лесенкой оказалась в его полном распоряжении.

Он неуверенно оглянулся на облокотившегося на дверной проём брата. Тот весело подмигнул.

 — Но, — Андрей рассеянно махнул рукой в сторону комнаты, — это не слишком дорого?

Ваня мотнул головой:

 — Ерунда. Мы в последнее время живём не бедно, да и раз ты поступил на бюджет, деньги с учёбы пойдут на жильё.

Андрей успокоено кивнул. Хотел вытащить из сумки сменку и озарённо встрепенулся:

 — Я в машине спортивку забыл, сбегаю, пока не посеял.

Ухватив у брата ключ, шмыгнул в подъезд и спустился по лестнице, спрыгивая с последних ступенек. Покоцанная отцовская табуретка не особо привлекала внимание даже в таком районе. Андрей отомкнул бежевого цвета дверь и полез на заднее сидение, по пути захватив полупустую литровую бутылку минералки.

Закинув куртку на плечо, открутил крышку, а когда поднёс горлышко к губам, заслышал возле колеса жалобный писк. Мальчишка сначала не обратил внимания, но звук повторился, и, присев на корточки, Андрей получил пару болезненных мелких царапин, но хапнул из-под колеса котёнка.

Грязное, взъерошенное, с закисшими глазами, создание напоминало чертёнка, но злые, желтые глаза глядели враждебно-жалобно.

Тогда, наверное, в Андрее впервые вспыхнула любовь к котам. Пока она напоминала мерцающий огонёк — рождавшуюся звезду, но и этого хватило. Прижав исчадие ада к груди, он сел боком на заднее сидение и пару минут посидел так, пережидая, пока создание перепаникует, прекратит царапаться и, в конце концов, угомонится.

Позже мальчишка полностью перебрался в салон и полез в бардачок, отыскав там пластмассовый чехол с запасными бабушкиными очками. В чехол он налил минералки и, поставив его рядом с собой на сидение со стороны закрытой двери, опустил кота. Тот жадно вылакал жидкость, от жадности пролив большую часть вокруг себя, и забился в угол. Это, правда, не помешало Андрею сгрести его обратно на колени.

Он просидел в такой неподвижной позе, пока не подошли брат с отцом.

 — Что стряслось? — спросил последний, наклонившись над машиной.

 — Да вот, — Андрей рассеянно открыл руку и показал им животину.

После недолгого молчания отец только крякнул:

 — Мда.

А Ванька озадаченно почесал висок.

Забрать котёнка себе они не могли — мать кошачьих на дух не переносила; просить хозяйку — не вариант, и так уже о слишком многом попросили.

 — Ты же не любил котов, — Ваня полез погладить создание, тоже получив по пальцам. — Ишь какой, с характером.

 — Не любил, — Андрей пожал плечами. — Но этот мне очень нравится.

Он поджал губы, не зная, как выразить, что лежало на душе — как вдруг близки ему стали эти прищуренные желтые глаза и как хотелось забрать и не отпускать маленький блохастый комок, дрожащий под тёплыми руками.

Снаружи — храбрится, кусается, злится, а внутри — как на иголках, хочется тёплого маминого касания, а нельзя — не маленький.

 — Тебе придётся его выкинуть, — подытожил отец.

Андрей не ответил — крепче притянул создание, что тот аж снова по-младенчески пискнул, и, испугавшись своей неуклюжести, парень осторожно, нежно сжал крошечного питомца.

Ваня полез в сумку, отыскал в ней бутерброд с колбасой, протянув его брату.

 — На, покорми, только не в машине.

Андрей кивнул, вылезая, спустил кота за землю, прижав его к асфальту рукой, чтоб не убёг, второй развернул бутерброд.

Почуяв запах, создание вырвалось и вгрызлось в колбасу.

Андрей поднялся. Не любивший долгих прощаний отец уже сидел за рулём. Ваня стоял рядом, скрестив руки:

 — Оставь его, хорошо?

Младший через силу кивнул и крепко обнял брата.

Отпускать не хотелось. Ванька вырос на целую голову выше и уткнулся носом в тёмную макушку.

— Мы будем приезжать. И звонить. И ты к нам. Часто-часто. Я обещаю.

Андрей угукнул и отодрался первым, отступая на шаг. Брат быстро — слишком быстро сел в машину на переднее сидение, с громким хлопком закрыл дверь; извергнув из выхлопной трубы клуб полупрозрачного дыма, тарантайка скоро отчалила.

Мальчишка провожал её глазами до самого поворота из двора. Затем присел на бордюр, обхватив голову руками.

Вот и уехали. Вот так, запросто.

Бросили его совсем как… да, совсем как этого котёнка. И всё равно им, что с ним случится! Издохнет он тут с тоски или скуки, сопьётся или просто исчахнет…

Андрей перевел дыхание.

Чушь всё это.

Конечно, они переживают. Они боятся ещё больше, а он всего лишь слишком к ним привязался.

Насмешливо перекривил самого себя: маменькин сыночек, надо же.

Слишком привык.

Он рывком поднялся на ноги, поглядел на давящегося хлебом кота. Хотел погладить, но тот недовольно заворчал. Но как теперь его бросить?

Как, как — да запросто. Как люди обычно бросают людей.

Засунув руки в карманы, Андрей с тяжелым сердцем зашел в подъезд.

Нужно просто не думать — ни о чём, ни за что.

И хорошо бы услышать мягкий голос любимой гитары.

Вот кто не покинет его никогда.
* * *

Дни снова потекли, как песочные часы, неуловимо переворачиваясь вверх дном, едва истечёт последняя песчинка.

Одногруппники Андрею сначала не понравились. Совершенно. 

Кучка глупых детишек. 

Но удивительно, постепенно, понемногу узнавая их ближе, мальчишка проникся.

Все чаще оставался с приятелями в общаге, прихватив с собой гитару, и играл им какого-нибудь Трубецкого или Цоя, до самого рассвета.

А они пели. И выходило так едино, так вдохновенно, что и жить не хотелось вне этого круга, вне всеобъемлемого спрочающего чувства или ощущения, когда просыпаешься под утро в объятиях многих тел, когда ещё ни одна мысль не забрела в пустую голову — только в груди тепло и знаешь — здесь ты свой.

Так по-особенному свой, что веришь в бессмертие.

Андрей влюбился — страстно и пылко, болезненно чуя, как неловок даже такой простой вещи.

Влюбился — снова в гитару и, впервые, в голос.

Как пела она — не мог никто.

С искренним надрывом, до хрипа, до сорванного шепота с дрожащим от напряжения голосом на волнующей ноте.

Она сама — волнующая. От кончиков накрашенных пальцев на ногах до согревающего имени.

Надежда. Надя-Наденька.

Всегда садилась в круг поближе, прикрыв глаза, будто могла превратить звук в цвет.

Она, казалось, знала все песни — особенно самые пошлые, с Тошиком на пару откалывая такие номера, что публика рыдала.

Теплая своячница, девочка Надя.

Менялись компании, менялись квартиры, детские площадки, стадионы, люди.

Неизменными оставались лишь две вещи: голос и гитара.

Не всегда гитара Андрея, но всё чаще — её голос. И это было так романтично, так желанно, что Андрею казалось, будто Надя сама ищет встречи. Правда, при всей внезапно проснувшейся пылкости, подойти он не смел.

После выпускного он не стеснялся с кем-то переспать. Когда под кислотой или травой, с неутихающим тенором в ушах — сильнее, ярче хочется жить. Пусть даже в однообразном хлёстком движении, с солёными каплями пота, стекающими по вискам.

Но с Надей это виделось по-другому — как сокровенное, глубоко личное. Что-то, что лучше светляком хранить в нутре и не показывать никому.

Родители ничего не знали. Ни родители, ни братья. Они внезапно оказались такими близко-далёкими, что при встрече не хотелось говорить ни о чём постороннем. Да и незачем им знать.

Андрей как-то умудрялся проснуться, собраться и выпинать себя на пары, даже ответить что-то — и этого достаточно.

Хозяйка вообще на удивление считала его хорошим мальчиком, и вечера, проведённые не за учебой и посиделками, он сидел с ней, попивая чай и болтая о всяком.

Тем более, даже со всякими закидонами, он не смог бросить кошака. Тот окончательно устроился у их подъезда в какой-то вырытой дыре между домами, уходящей то ли в подвал, то ли в канализацию.

Каждый раз по возвращении мальчишки, животина сидела у дыры и злым желтым взглядом проклинала каждого встречного.

И жутко хотела жрать.

Тогда Андрей, сжалившись, доставал из рюкзака какой-нибудь недоеденный бутерброд, оставлял его у щели и, не дожидаясь удиравшего внутрь кота, шел домой.

Это превратилось в привычку, и скоро животина совсем перестала бояться, не пряталась и даже со скрипом соглашалась на «погладить». Правда, на руки ещё не давалась.

Теперь Андрей ходил исцарапанный, но довольный. Почему-то сидя рядом с непокорным созданием, он чувствовал, как вянет, зацветает внутри него тленная погнившая рана.

Он не знал, когда эта рана появилась, не знал, откуда она и зачем — просто в какой-то момент понял — она там.

Она… не то чтобы мешала, просто иногда хотелось гулять всю ночь, выть на луну и петь грустные баллады о несбывшейся любви.

Любви даже не к Наде, а к чему-то… что и было, но одновременно никогда не существовало в его теперешней реальности. Что было изначально заложено в каждом, но не нашло выхода.

И если бы он умел писать стихи, он бы сложил об этом песню.

Гитара только глушила эхо раны, а кот — лечил. Понемногу, не насовсем, до очередного приступа. Но его бархатное присутствие ощущалось как хорошее успокоительное.

Андрей даже как-то пропустил извечные посиделки и до глубокой ночи просидел рядом с кошаком, отгоняя сон и дурные мысли.

Животина росла, и вместе с ней рос Андрей.

В руки кот не давался никому, кроме мальчишки, тотчас убегая или царапая детей и взрослых — часто одинаково жестоких.

Андрей втихую гордился таким отличительным к нему отношением и давно уверовал — это только его питомец.

Начинало холодать.

Воробьи храбрились, но всё больше ершились и прятались где потеплее. Бил мелкий отвратительный дождь, выводя невнятную акапеллу по зонтам прохожих.

Андрей натаскал в нору созданию всякого утеплительного хлама и после пар сидел рядом на клеёнке под дождевиком, обхватив колени руками. С мягким шерстяным комком возле сердца хорошо и легко мечталось. Загруженный по горло всю сознательную жизнь, парень будто только сейчас наверстывал упущенное.

Мечталось о чём-то смутном — о чём мечтают все мальчишки независимо от возраста?

После дождя Андрей укутал кота в мастерку — для него, даже если украдут — не жалко, и ушёл домой, до утра читать материал по курсу.

А потом — опять травка, гитара, её голос, недоеденные бутерброды, недоспанные ночи, и так — до смертного часа.

До встречи с ним.

========== 2. Друг мой ==========

Это произошло так банально — их встреча — как происходят десятки других ежесекундных встреч.

Сырой резкий воздух метро — оттуда тянет ветром и хочется поскорее вниз, чтобы домой, к кошаку, потому что день отвратительный, день ужасный и рана внутри, размером с полную звёзд черную дыру, оглушительно зияет во всю грудь.

И ехать придётся не домой, а, сначала, в библиотеку.

Снаружи холодно, зато можно спрятаться глубоко в пальто — скрыть свой обнажённый мирок от чужих любопытных глаз.

Турникет засветился зелёным, пропуская студентика на эскалатор, оттуда — ещё ниже — мимо ненавязчивых объявлений на стенах и безликой толпы, рассекающей пространство — вверх.

Первая встреча, как обычно — первый взгляд, но этим взглядом Андрей проскользил мимо, потому что тогда у Игоря тоже не было лица.

Музыка в плеере — приятная, прохладная, как вода в озере. Капля, падающая на гладкую поверхность в идеальной пустоте.

But you see it’s not me,
It’s not my family,
In your head, in your head
They are fighting.
With their tanks and their bombs,
And their bombs and their guns,
In your head,
In your head they are cryin.
In your head.
Zombie.

Плеер смолк — Андрей с раздражением цыкнул: «Зарядите батарею». Не вовремя.

Скривился, хотя музыка всё ещё в ушах — он помнил слова наизусть, непроизвольно пел про себя.

В метро немного людей. В такое время все либо успели уехать, либо опоздали, и Андрей с полным правом сел на полупустое сидение. От скуки поглядел перед собой и, заметив у стоящего напротив парня книгу в руках, попытался вспомнить, где же слышал фамилию Азимова.

А нечаянно поглядев вверх, встретил каре-зелёные глаза владельца сего добра.

Когда на следующей остановке горстка людей разместилась по вагонам, парень присел рядом. Открытым жестом протянул книгу:

 — Знаешь? Читал?

Андрей отрицательно помотал головой, мол, не слышал даже, но тот не отчаялся, доставая книги одну за одной из походного черного рюкзака, наклоняясь к уху собеседника, чтобы перекрыть шум:

 — Это ты зря. Не любишь читать?

Андрей неопределённо покрутил рукой:

 — Иногда, может, чтобы отдохнуть.

Парень с книгами кивнул, затем внезапно подал руку для пожатия:

 — Игорь.

 — Андрей, — ответное.

Они посидели в молчании до ещё одной остановки, а тогда Игорь порылся в рюкзаке и достал книгу в непонятной, старенькой обложке.

 — Гляди, по этой книге сняли фильм. Крутая вещь, но как они ни старались, всего не передали.

Фильм Андрей видел, когда они с парой одногруппников собрались у Тошика и Макса в общаге. Годная вещь была.

Хоть в метро шум прекращался лишь на коротком обрыве остановки, они разговорились. Ехать далеко, чёрт-те куда, и они наклонялись друг к другу, чтобы лучше расслышать слова. Говорили о кино, о комиксах, о жизни, о людях. Игорь любил читать одинаково классику и третьесортные романчики в мягких обложках. И за такое короткое время умудрился почти уломать собеседника почитать какую-то странную книжонку и уговаривал Андрея сходить с ним в «дом просвещения и знаний», пока тот, задыхаясь от смеха, не просветил, что сейчас идёт туда же.

 — Это судьба, — важно изрёк Игорь и, подхватив рюкзак, выскочил из вагона, радостный, совсем как мальчишка.

Андрей вышел следом.

С Игорем было легко. Он сам был какой-то лёгкий и вместе с тем поджарый, по-хищному гибкий — в теле и нутре одинаково. Точь-в-точь одомашненный дикий кот.

Не имея привычки давать кому-то клички, про себя Андрей не мог назвать его никак иначе, чем Кошак. Сам не понимал почему, но прозвище прочно привязалось.

В библиотеке Игоря знали. Дамочка за прилавком лучезарно ему улыбнулась, принимая книги, и они разговорились о новинках.

Почувствовав себя лишним, студент мысленно махнул рукой и, отыскав стеллажи с нужной литературой, попытался вспомнить и отыскать парочку нужных книг. Он держал в голове весь список  требуемого материала и задумчиво скользил пальцами по корешкам книг, вытаскивая самые полезные. Подбор почти подошел к концу, когда сзади подошел Игорь. Посмотрел на внушительную стопку литературы и фыркнул:

 — А ты у нас зубрилка.

Никак не отреагировав на укол, парень ответил:

 — Не особо.

Но Игорь, кажется, не поверил и покровительственно похлопал студентика по плечу:

 — Не переживай, на первом курсе все учатся.

Тут уже Андрей раздражённо тряхнул плечом, сгоняя с него ладонь, задрал голову вверх:

 — Я не переживаю.

Он не любил чужих прикосновений, особенно таких фамильярных.

Игорь был выше ростом, гораздо выше, наверное, даже рослее Вани, и когда их взгляды скрестились, на этот раз лицо кошака оказалось таким четким и ясным по своему выражению, что Андрей сморгнул, отвернулся, притворяясь, что никакой вспышки не было и вообще он страшно занят.

Игорь подыграл, заводя разговор о другом. Загорелся показать мальчишке «охрененную серию» и отволок в отдел фантастики, где они провели не меньше часа. Вконец измученный, но почему-то довольный Андрей потопал домой не только со своими книгами, а и с какой-то левой, всунутой ему перед самым уходом.

Художественная литература — такая бесконечно далёкая, почему-то в тот момент показалась не такой уж неинтересной.

По дороге домой он купил коту сосисок и у подъезда присел на корточки, подзывая питомца.

Животина, как всегда, отличалась острым желтым взглядом и пасмурной угрюмостью, но почёсыванию не сопротивлялась. Под клоками грязной шерсти угадывался тощий суповой набор.

Сколько его ни корми — кот не поправлялся и со временем будто становился только худее и хищнее.

Снабдив его продовольствием, Андрей серьёзно забеспокоился — зима приближалась неумолимо, и где коту зимовать — неизвестно. Из подъезда тотчас выгонят соседи, с хозяйкой даже заговаривать не хотелось — всё равно откажет. Кто ей кошак — родственник, чтоб пускать в дом?
* * *

«Поїзд далі не їде. Звільніть, будь ласка, вагони. Поїзд далі не їде…»

Объявление повторили ещё пару раз.

Андрей очнулся от дремоты, когда какая-то женщина тронула его за плечо:

 — Молодой человек, мы выходим.

Он кивнул, приглушая музыку в плеере. На станции уже толпились другие пассажиры. Сливаясь с толпой, парень услышал обрывки разговоров:

 — …мужчина.

 — …нет, говорят, не старый, лет тридцать…

 — …и что, правда бросился?

 — Да, ступудово, пополам перерезало.

Андрей поморщился — самоубийца — уже второй на его памяти, гробивший себя в метро.

Чтобы не слышать болтовни, он включил музыку на полную громкость и зашагал к эскалатору. До дома — три остановки, а на улице уже так холодно, что стучат зубы. Особенно когда ты в лёгком пальто.

Сетуя, что так и не привёз с дому синтепоновую куртку, парень засунул руки в карманы и побрёл на выход.

Первый снег ещё не стучался, зато где-то вдалеке уже радостно махала ручкой сессия. Андрей, правда, совершенно внезапно и почти не прилагая к этому моральных усилий, оказался в рядах отличников — с отставанием по паре предметов, но автоматы ему всё равно никто не даст.

Андрей оглянулся в поисках наземного общественного транспорта. Обошел всю околицу, поприставал к прохожим и таким же неудачникам, но смог узнать только, что если и ходит в нужную сторону какая-то прямая тарантайка, то по пятницам она не работает.

Можно, конечно, добраться окольными путями, но раздражённый студент плюнул и рассудил — проще на своих двоих.

Оказалось — не проще.

После сорока минут ходьбы в приблизительно верном направлении, Андрей остановился. Шагать было легко, но до одурения скучно и холодно, поэтому планы резко поменялись: мальчишка решил найти первое попавшееся заведение и ненадолго осесть там.

Сказано — сделано. Промёрзший из-за поднявшегося ветра, Андрей волчком заскочил в какой-то подъезд с непонятной вывеской. Здание оказалось кафе, и, заплатив за кофе, парень пошел устраиваться поближе к обогревателю.

Столики в кафе были невысокие, ярких цветов, но к ним прилагались невероятно мягкие диванчики с подушками, на которые так и тянулось залезть с ногами.

Скинув пальто на вешалку, Андрей подождал кофе, утянул на тарелку пару плюшек с печеньками и отправился в укромный уголок потемнее.

Он вдруг понял, что дрожит, и дрожь прошла только после второй чашки горячего. Внутренне успокоившись, Андрей огляделся. Кафе выглядело по-домашнему уютным, хоть и довольно ярким. Большое помещение отделялось стенами, у которых стояли столы с диванчиками и книжные шкафы из светлого дерева с книгами, пледами, вазочками с конфетами, статуэтками и ещё всякой всячиной на полках. Смотрелось экспрессивно, но, откровенно говоря, этот дом вселял доверие — он был всего лишь не похожим на шаблоны уютных домов, не похожим на собственный дом Андрея, где каждая вещь отмечена временем и кому-то принадлежит. 

Этот дом выглядел так, будто принадлежал и всем, и никому — даже своему законному владельцу.

Этот дом был всего лишь слишком ярким.

Одобрительно кивнув самому себе, Андрей расслабился и отправился за очередной чашкой — не чтобы попить, а просто погреть руки.

За поворотом в барную стойку за столиком сидела парочка. Пока жужжала кофе-машина, Андрей невольно прислушался: девушка, восторженно размахивая руками, втирала что-то парню, а тот лениво кивал.

 — Да нет, ты не понимаешь, это же совсем другое.  Читала всю ночь, не отрываясь, вообще не заметила, как время прошло. Тут такой охрененный сюжет, что хоть каждый батл отдельно в рамочку и на стену, по выходным перечитывать.

 — Ты всегда так говоришь, — флегматично.

 — И что, я хоть раз ошибалась?!

 — Ну-у…

 — То-то же.

Тогда парень поднял руки, словно сдаваясь, и Андрей увидел название книги.

Фыркнул — ну просто судьба — книга ведь та самая, что кошак дал. Хотя, может, парочка и не о ней говорила…

Не желая уходить на холод, студент заплатил ещё за два часа и, умостившись в уголке, снова незаметно задремал. Ему приснился мужчина в тёмно-синей полосатой шапке с опущенной головой, сидящий на скамейке у метро, и как только поезд подъехал, мужчина разбежался и прыгнул…

Андрей не знал, он проснулся от страха или от голоса той самой девушки, проходившей мимо, чтобы поставить на место книгу. С колотящимся сердцем он проследил за ней взглядом, а когда парочка ушла, поднялся и хапнул книгу себе. Глянул на время — всего полчаса прошло, и открыл первую страницу.

«Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом».

Это походило на наваждение, даже более реальное, чем, когда засыпаешь, кажется сон.

Андрей, наверное, никогда ещё настолько не хотел прекратить чтение — и не мог. Его будто пожрала неведомая сила — распяла и медленно чавкала, поглощая кусок за куском.

И… нет, парочка говорила явно не об этой книге.

Здесь — никаких батлов, никаких сражений, только страшная, всепоглощающая сила — явно не из числа добрых.

Книги же не могут быть настолько могущественными?

Андрей искренне думал так до сих пор. В этом ошибался не он один.

Облизав пересохшие губы, парень с силой вынырнул в реальность и заставил себя оторваться. Два часа прошли незаметно, и он буквально выбежал из кафе и таким же бегом добрался домой, даже не заглянув к коту.

Там принял душ и сразу лёг спать, однако сон не шел. Шли мысли — слишком много и все навалом.

Думалось о том, о чём не хотелось. Хотелось — не думать.

Успев триста раз проклясть чертового кошака и пообещать себе больше никогда не читать такие ужасные книги, парень рывком поднялся с кровати, включив настольную лампу и замотавшись в одеяло, пошел к шкафу.

Адское отродье стояло там. В другой обложке, другим шрифтом, но тут — без разницы.

Он какое-то время не решался прикоснуться, а когда взял в руки, рассеянно поглядел в окно.

И понял, и чертыхнулся.

За окном в бешеном вальсе проклинал всё и вся ветер. Ему в ответ шумел первый снег.

Но дело даже не в звуке, дело в холоде — там наверняка дрожит и мерзнет Его кот.

Забыв обо всём на свете, Андрей кинул книгу на кровать и, прихватив вместе с одеялом пальто, тихо, чтобы не проснулась хозяйка, прошмыгнул в подъезд.

Входные двери на ночь плотно закрывались, вряд ли животина смогла бы проскользнуть.

Выбежав на улицу, Андрей сразу ощутил сильный порыв ветра в лицо, и засунув нос в поднятый воротник пальто, побежал по обочине, под балконами к норе.

 — Кошак. Эй, кошак, где ты?

Откровенно говоря, Андрей сомневался, что ради него кот вылезет из холодного, но по крайней мере слабо продуваемого места, однако из чёрной дыры вскоре показались сначала желтые глаза, а потом и усатая морда.

Парень закусил губу от радости, подполз поближе, хапнул котяру, крепко закутав у груди в пальто и накинутое поверх, на плечи, одеяло.

Он на пару секунд перестал чувствовать и мороз, и ветер.

 — Куда пойдём, кошак, — прошептал. — Пошли лучше в подъезд. Если выкинут — то пусть вдвоём выкидывают.

Конечно, он понимал, что кот мог сам переждать холод — замерзнуть, но не до смерти, но вдруг стал тем, кто «Мы в ответе…», поэтому поднялся на пролёт между третьим и четвёртым этажами и, прислонившись к нижней покрашенной в зелёной части стены, посадил животину на колени, закутав и его, и себя в одеяло.

Прижав согнутые ноги поближе, Андрей склонил к плечу голову, задумался.

Правда, на этот раз его мысли — не краеугольные острые камни, а такая мягкая, тёплая муть, на которой можно качаться, как на гамаке — размеренно, бесконечно.

Через одеяло и пальто сидеть на кафеле почти не холодно. И от этого «не холодно» вдвойне приятно глядеть на воющую тёмную бездну за окном. Она — уже не ветер, она — бешеный пёс, бросающийся на стекло, но на стекле решетка, поэтому ничего не выходит, и от этого она воет и пляшет ещё злее.

Мысли Андрея прервал странный звук. Вибрирующий, мелкий, точно где-то завели крошечный мотоциклетный двигатель. И разместили его прямо у парня на коленях. Удивившись, он осторожно положил руку на голову изрядно подросшего кошака и почесал его за ухом.

Звук не прекратился.

Единственно — меньше всего он был похож на мурчание. Если прислушаться, скорее, будто мелко-мелко всхлипывает и дрожит радостно чей-то дух.

В полутёмном подъезде, где на третьем недавно сгорела лампочка, а на четвёртом угрожающе мигала; где никак не могли высохнуть покрашенные железные перила и на втором и первом этажах кто-то поразрисовал в похабные и не очень надписи побеленные стены и выдрал половину кафеля на пятом, Андрей ощутил чувство, схожее с откровением.

Оно угрожало поменять его — незаметно, необратимо, а он веселился, как малолетка, и в жутком восторге незнамо от чего его сердце то опускалось до пят, то вырывалось из груди.
* * *

Хозяйка в домашних тапках спускалась по ступенькам. Андрей жил с ней достаточно, чтобы узнать шаг.

Одна только мысль об этой женщина разбудила его, и, мельком глянув в окно, он увидел, что ещё едва светает. Тишина стояла, точно после шторма. Оглушающий штиль.

 — Ты здесь… — охнула хозяйка и наклонилась, чтобы лучше рассмотреть лицо напротив. — Я глаз не сомкнула, не знала, куда ты средь ночи кинулся. А ты тут…

 — Извините, — с трудом разлепил полоску рта тот.

 — Так, а ну вставай! Ты что, всю ночь так просидел?!

Андрей неопределённо пожал плечами, однако подниматься не спешил.

 — Ну что ты? Что-то случилось? — хозяйка забеспокоилась всерьёз. — Что-то болит? Ты не можешь встать?

Студент разрывался — ответить грубо или промолчать — затем успокоил порыв и простым, беспомощным движением раскрыл руки, показывая проснувшегося одновременно с ним кота.

Тот повернул морду и ведьмацкими глазищами с сужающимися от яркого света зрачками уставился на женщину.

Андрей почувствовал, как впиваются напряжённые когти в его пижамные штаны и поспешил укрыть питомца обратно.

 — Извините, — ещё раз вынуждено повторил.

Недолгая пауза.

 — Ясно, — хозяйка неожиданно присела на корточки на последней ступеньке. — Можешь не рассказывать, у нас все соседи знают, что ты его подкармливаешь. И что же с вами делать?

 — Я его не оставлю, — поджал губы студент. Запнулся: — Если… Если Вы разрешите оставить его хотя бы пока не потеплеет, я… я, — он в порыве приподнялся и просяще заглянул женщине прямо в глаза, — я заплачу за него, как за ещё одного жильца, всю стипендию отдам, работать буду, а заплачу.

Удивлённая хозяйка непроизвольно немного отпрянула от такого напора и сомкнула губы, а смущённый порывом Андрей сел обратно, забиваясь в угол.

Что с ним? Совсем на него не похоже. Он же так старался сдерживать себя — быть достойным сенсея и чёрного пояса.

Женщина молчала. Видно было — хотела отказать, но что-то ей мешало.

 — Что же с вами делать… — поднялась, отряхнула складки на юбке, рассеянно нахмурилась. Потом вздохнула: — Не знаю. Неси его пока домой, а там видно будет.

Студент, не ожидавший даже такого согласия, вскочил, скрывая улыбку до ушей под опущенной головой.

Всё утро, вплоть до времени, когда наступила пора отправляться в универ, Андрей точно мамаша провозился с кошаком. Умудрился даже помыть его, исцарапав все руки, и долго потом извинялся, расчёсывая мокрую шерсть своим гребешком для волос.

Принёс питомцу поесть, а перед уходом запер в комнате.

Надевая пальто, заглянул на кухню к колдующей над плитой хозяйке. Признательно улыбнулся:

 — Спасибо Вам.

От такой улыбки хозяйка не растаяла, но немного смягчилась:

 — Иди уже, опоздаешь.

Андрей кивнул, в последний раз заглянул к коту, натолкнувшись взглядом на книгу.

Тихо выматерился сквозь зубы, хапнул её в рюкзак и побежал ловить маршрутку — доехать до метро.

Уже приближаясь к трёхэтажному каменному зданию, он понял — день пропал — потому что сейчас пропал он, на самом деле его здесь нет, он пожран и захвачен в плен остатком недочитанных страниц. И они звали его, как профессиональные некроманты призывают из глубин вод утопленников. А он откликался — неохотно, но неуклонно, хотя бы потому, что в них лежала правда — искорёженная, покалеченная. Чужая и его собственная.

Строки въедались в память — выжигали своё клеймо.

А когда он поднял голову, оглушённый, то неясным, мутным зрением различил на последней странице — карандашом, мелким почерком: «Дочитал? Позвони мне. И»

И издевательское, ниже:

«+380…»

========== 3. Просьба ==========

I tear my heart open, I sew myself shut
My weakness is that I care too much
My scars remind me that the past is real
I tear my heart open just to feel

Papa Roach – «Scars»



Тяжело живётся, когда иногда ты нормальный человек, а иногда топографический кретин. Сам пригласил, а теперь, дурак, забыл, какими путями туда дойти. И телефон, как назло, замёрз на таких температурах, глючит и знать не желает, чего этот идиот-хозяин от него хочет.

Андрей не показал бы это место никому, даже близким друзьям, даже Наде, но сейчас ему нужна уверенность – уверенность, что его молчание не примут за страх, а желание укутаться в плёд и, забившись в уютный уголок, вздремнуть – за высокомерие. В том красочном, ярком кафе-доме всё показалось бы естественным – там очень уютно молчать.

Наконец, спустя полчаса блужданий, дом нашелся. Игорь уже сидел на цветном диванчике. Читал что-то, пил чай. Андрей вытер о коврик ноги, снял куртку, оплатил кофе и только потом подошел.

 - Привет, - Игорь на звук поднял голову.

Андрей уселся напротив:

 - Ты знал это место раньше?

 - Только по слухам, - парень улыбнулся. – Никогда не было повода зайти. Оно популярно среди книжных червей и интровертов.

Андрей кивнул, подпёр ладонью щеку. Поглядел на книгу, не узнал ни автора, ни названия, решил, что это может стать хорошей темой для разговора.

Но перед тем как задать вопрос – вдруг закрыл глаза. Зачем он здесь? Что он здесь делает? Он пришел, чтобы задавать глупые вопросы о книжках или чтобы попросить помощи?

Ну нет, нельзя же просить вот так сразу?.. Или можно?

Открыв глаза, Андрей понял, что на него внимательно смотрят, и выпалил:

 - Мне некуда деть кота. Поможешь?

 - Вот, значит, зачем ты меня позвал, - фыркнул Игорь и улыбнулся. – Ну, рассказывай. Чем смогу, так сказать.

Андрей сначала хотел возмущением скрыть смущение от первой фразы, но потом выпустил набранный для колкости воздух и рассказал всё как есть.

Слова лились лёгким потоком. Не так саркастично-плавно, как в той книге, а просто – искренне.

А Игорь слушал – внимательно и открыто.

Совсем иначе, чем однокурсники, приятели, родственники, с которыми он говорил. Они думали – да и активно убеждали в этом «наивного студента», мол, кот – это ерунда. Он же бродяжка, коли надо, сам найдёт чего пожрать, где поспать и согреться. А пропадёт – невелика беда, что их таких мало – котов…

Да и нафига брать на себя чужие проблемы, если своих вагон.

И в конце концов под грузом неоспоримых циничных доводов Андрей переставал говорить, переставал спорить. Молчал, клал трубку. Сдерживал сухие слёзы от несправедливости и безразличия, от невозможности помочь кому-то маленькому, беззащитному, невероятно близкому. Куску своей вдруг разморозившейся души.

Он впервые, выйдя из родного гнезда, столкнулся с людским безразличием, и это – уже не забором – каменной стеной отделило его от них.

Хозяйка хмурилась и тонко намекала, что если пушистый вредитель не покинет помещение, ему придётся самому пойти подыскивать другое жильё для хозяина.

Андрей перебирал телефонные номера, когда вспомнил…

И вот, он здесь.

И то, о чём он говорил, Игоря действительно интересовало.

 - Ты же местный, и я подумал, - закончил Андрей рассказ и выжидательно поглядел на собеседника. – Возьмёшь его?

Он неосознанно внутренне сжался в ожидании отказа, но Игорь не стал медлить – обыденно кивнул:

 - Возьму.

И Андрей почувствовал, как грудь переполняет тёплое чувство признательности.

 - Но почему никто из твоих приятелей не захотел взять его себе, хотя бы на зиму?

Тот пожал плечами:

 - Одним предки не разрешают, другие живут в общаге, у третьих уже есть и больше не надо, четвёртым кошачьи проблемы не нужны. Каждому своё.

Игорь понимающе покивал, и они разговорились о котах. Потом о книгах, о кино, о чём-то ещё, очнувшись, только когда хозяйка вежливо окликнула их, извинившись, что через пять минут кафе заканчивает работу.

Парни удивлённо переглянулись, одновременно поглядели на часы и рассмеялись.

Когда Андрей кутался в куртку, Игорь предложил.

 -  А поехали ко мне. Пива выпьем, расскажешь, как тебе книга.

 - Сразу скажу – ужасно, - фыркнул Андрей. – А к тебе – не могу. Кота кормить кто будет?

Но Игорь не слушал и уже на буксире тянул его к станции метро.

 - Хозяйку попросишь. Заодно обрадуешь её, что она эту живность больше не увидит. И вообще, ты мне должен, понял.

Андрей подумал, сдался, набрал на расчехлявшемся в тепле телефоне номер хозяйки.

Поговорил с ней, ёжась от холода, на автомате покивал на её указания сидеть в тепле и не рыпаться, потом спохватился и «задакал».

Так же автоматически попрощался. Что говорила хозяйка, до него доходило, как через туманную пелену – он глядел в спину тянущего его человека и пытался сообразить, как им вообще удалось поладить – таким разным.

И как он ещё не выбил дух из нахального котяры… кот, ага… Вот кого напоминал Игорь – ещё одного хитрого игривого котяру – из таких, которые долго выслеживают и играются с птичкой, прежде чем её выпотрошить.

Андрей мысленно поёжился и пообещал себе не поддаваться предубеждению и пока не получит доказательств, считать это впечатление обманчивым.

Они ехали в метро, и студентик слышал, как в наушниках соседа грохочет  «Palladio» в исполнении  Эскалы. Свой плеер он забыл, поэтому слушал чужое, пока они не вышли на свежий воздух.

Последний тралик будто только их и ждал – и они бежали как ненормальные, в темноте, на свет этой табуретки, сигналя, чтобы она остановилась. Они больше не чувствовали холода.

Снег кружил вокруг и скрипел под ногами.

Запыханные, они сели на первые попавшиеся кресла. 

 - У тебя сейчас зимняя сессия? – Игорь глянул на соседа, откинувшись на спинку, одним глазом.

 - Ага. Три экзамена осталось.

 -  А потом куда?

 - К родителям. У меня законные выходные.

 - Это сколько вы отдыхаете?

 - Месяц почти.

 - Нихрена себе. А я, помню, только пару недель зимой ваньку валял.

 - Это потому, что зима холодная. Мы потом по субботам наверстывать будем… Это сколько бы мы пешком петляли, если бы не успели?

Игорь помолчал. С обаятельной улыбкой выдал:

 - Ну… долго.

Андрей представил себя, пробирающимся сквозь метель скалолазом, на пути к юрте и почувствовал, что готов дьявольски засмеяться:

 - Мда. Пронесло.

 - И не говори.

 - К середине пути я был бы готов зайти в первую попавшуюся многоэтажку и попросить приюта и помощи.

 - Ахах, в следующий раз попробуем.

 - Да ты издеваешься. Тебя всё равно никто в дом не возьмёт.

 - Почему это?

 - Ты слишком вредный. Кто вообще сможет вытерпеть тебя больше, чем двадцать минут?

 - Ты, например. Я бы сказал, ты уже.

 - Это чистой воды случайность. Я больше так не буду. И я, тем более, не собираюсь за тебя заступаться, когда хозяева выставят тебя вон.

 - Ты оставишь меня на холоде? В обществе бомжей?

 - Оставлю.

 - И не почувствуешь угрызений совести, когда меня найдут бездыханным на твоём пороге?

 - Это будет не мой порог.

 - Ну, на пороге твоих приютителей.

 - Моя совесть уже доугрызалась и завяла.

 - Ты меня что, даже не похоронишь?

 - Я тебя кремирую и поставлю в рамочку на полочку.

Договорившись до абсурда, они поглядели друг на друга и зафыркали.

 - А, наша остановка, - спохватился Игорь. – Водитель, останови здесь.

Здание выглядело таким же тёмным, как все остальные, а на дверях подъезда не стоял ни домофон, ни замок с паролем.

На пролете между вторым и третьим этажом вяло стряхивал пепел в прикреплённую к решетке на окне консервную банку из-под горошка какой-то седой мужчина. Игорь с ним поздоровался и повёл Андрея дальше.

Замок щёлкнул два раза, впуская молодых людей в темноту.

 - Первый выключатель клацни, пожалуйста, - попросил Игорь, пропуская гостя внутрь первым.

 - Ок, - Андрей кивнул, разулся, шагнул вперёд и тут же нагребнулся мизинцем о ножку тумбочки: - Уй, - запрыгал на одной ноге. – Твою ж дивизию.

 - Пфф, что уже случилось? – фыркнул от смеха Игорь.

 - Это всё ты, ирод несчастный, - выдавил студентик, баюкая пострадавшую конечность.

Потом он прыгнул «не туда», поскользнулся на дорожке и долбанулся спиной о стену. Выматерился и затих.

В итоге свет включил Игорь. Поглядев сверху, подал руку:

 - Ты ж говорил, что каким-то спортом занимаешься?

 - Тут не карате надо, а кунг фу и энергию ки. У меня просто ещё чакры не открылись.

Может, это было ещё одним предубеждением, но квартирка Андрею тоже не понравилась. Всё аккуратно, чисто, но… что-то не то.

Хотя – не он здесь живёт, так что пофиг.

 - Ты бы в душ сходил, согрелся.

Андрей кивнул и, получив комплект большеватых для него шмоток, поплёлся в ванную.

Под горячей водой он совсем разомлел и, едва заставив себя хотя бы переодеться, поплёлся в зал.

 - Прости, - язык немного заплетался. – Такое марево накатило, я на боковую.

На столе стояло пиво, снедь в разных шелестящих пакетах, но до них студентику уже не было дела.

Игорь пожал плечами и указал на свободную кушетку, где Андрей под убаюкивающий голос телеведущей мигом отрубился.

Он не заметил, ни как его потрепали по голове, ни как большой палец лёгким касанием прижал его нижнюю губу к зубам.

Не желая разбудить, Игорь поднялся с корточек, надел тапки и вышел в подъезд. Спустился на пролёт, но соседа и след простыл.

Звук чиркающей зажигалки и огонёк горящей сигареты в полутьме – на втором недавно сгорела лампочка.

Он не понимал этого влечения и не хотел разбираться в его природе. Хотел наслаждаться общением и не просить большего.

Не получалось.

Сколько часов они провели вместе? – Ерундово, а упрятать ничего не получалось.

Разве так бывает? Чтобы с первого взгляда – и зацеловать хотелось? Чтобы хотелось прикоснуться – сидеть и чувствовать рядом – твоё, живое.

Андрей… хах, трогательный мальчик.

Глаза у него – как лужи на асфальте, отражающие лица проходящих мимо людей.

Трогательный мальчик. Тронуть и не отпускать.

Игорь с силой сжал в зубах фильтр от сигареты и запутал в волосы пальцы.

 - Идиот, - разнесло эхо подъезда. – Конченый сукин сын.

Он влюблялся в парней раньше – но не так. А как-то… по-другому, обычно. И уж точно не с первого взгляда.

Успокоившись, он пообещал себе забить на дурную прихоть или не связываться с мальчишкой вообще.

И всю зиму звонил и принимал звонки с известного номера – болтал, пока их не отключали, когда заканчивались деньги или исходили заветные полчаса. Пополнял счёт, перезванивал. И улыбался, когда ночью, часа в два, гремел в раздражении телефон и выдавал оповещение об угрожающем СМС:

«Ты не спишь? Я знаю, не спишь».

На тумбочке сверкал глазами котяра, а Игорь отвечал: «Позвонить, или у тебя там все спят?»

А потом на запряженной ласточками колеснице примчалась Весна.

========== 4. Desperation ==========

Мы так любим дешёвые драмы 
С непродуманными диалогами, 
Где актёры немножечко переиграли 
Со вздохами, криками, стонами... 

Сцены ревности, сцены разлуки - 
Мы готовы, мы с текстом сверились! 
Мы как будто не знали друг друга, 
Мы как будто случайно встретились... 

Валентин Стрыкало – «Дешевые драмы»


Этой весной Андрей не ходил – летал. Он почти не сидел на сходках – хотя если бывал - оставался до последнего. Всё больше – с кошаком.

Одним и вторым. Объяснить не получалось, но Игорь тоже почему-то воспринимался как один из породы кошачьих. Не таких, как их питомец – другим, хищным и опасным, но всё же – котярой. С его плавной походкой, оскалами на все тридцать два и ленивыми валяниями в часы досуга, поочерёдно – то на разных предметах мебели, то на полу – определённо. Иногда Андрей даже ловил себя, что, так же расслабившись рядом, не против бы зарыться рукой во временами отраставшие волосы и потрепать Игоря по холке.

А животина у Игоря обжилась и на удивление вела себя хоть и немного зашуганно, но вполне прилично – по углам не гадила, о стены и мебель когти не точила – скорее норовила забраться Андрею под тёплый бок, свить там гнездо и поселиться навечно.

Андрей теперь, время от времени, закупаясь жратвой, после универа топал прямо к Игорю. А если возвращаться – поздно или влом – оставался ночевать в зале на диванчике, куда около полуночи к нему подкрадывалось и засыпало его животное. Спальню студент почему-то на дух не переносил и предпочитал в неё и в дневное время не совать нос, не то что ночью.

Игорь, кстати, категорично отказался оставить животину безыменной и, опытным путём выяснив пол вышеупомянутого, стал звать его Жуком. Правда, непонятно в честь кого – Жукова или Жуковского. Андрей пожал плечами, мол, делай что хочешь, но постепенно сам свыкся с кличкой.

Судя по погоде, Весна торжествовала.

Мать прислала студенту старые резиновые сапоги, чудом остававшиеся впору, и он щеголял в них в погоду и в непогоду.

Игорь ржал: «Ты в них скоро дырки протрёшь», Андрей в ответ фыркал: «Не дождёшься. Они у меня суперпрочные и вообще не поддаются воздействию воды. Советское производство».

Тот не унимался: «А, так это ты по воде ходить учишься? Скоро будешь бабушек и девственниц спасать? Тогда тебе не хватает лосин и плаща».

Такие беззлобные обмены колкостями могли продолжаться часами, с перерывами на жратву, кино или пиво.

Иногда Андрей не мог удержаться от самокопания – почему Игорь с ним возится? Самое опасное время для таких размышлений – полуночь-полуутро, часов пять, когда не гнушаешься сигаретки-другой, а дыра в нутре разрастается до размеров Вселенной и грозит поглотить тебя прежде, чем раздастся первое слово оправдания.

Андрей не раз прочувствовал подобное на собственной шкуре и боялся этого состояния, но всё равно засиживался до времени, когда сон и явь сходятся на равных, переплетаясь как нельзя сильнее.  Засиживался, погружаясь глубоко внутрь себя, силясь понять вещи, которые нельзя понять в светлое время суток.

Почему Игорь возится с ним? Игорь – кошак – рубаха-парень, с которым можно поговорить обо всём на свете, который поддержит разумную шалость и подстрахует рисковую. Который не засмеётся, не скажет «да это ерунда, забей» - и это много. Так много, что…

Андрею не нашлось бы друга лучше – даже беря в расчёт собственных братьев. И вот он – студент, без особых примет и отличий, простой и незамысловатый – пень-колода – ну и как? Что в нём такого можно было найти?

Тем более, о главных его достоинствах – карате и гитаре – Игорь не знал. Андрей как-то избегал касаться этого – живого, ценного, боясь показаться хвастуном или пустословом. Да и повода показать – не находилось…

Бывало, Андрей загонялся настолько, что выкуривал пачку за пару часов, строчил СМСки кому ни попадя, чтобы отвлечься, и, грохнувшись на следующий день на кровать, засыпал сном праведника. Утро всё лечило – все раны и ссадины – но не до конца, пока не придёт вечер. Пока снова не заиграет плеер, где накрепко засели Наутилус, Сплин и Кристи с их больными пронзительными аккордами.

Правда, в момент встречи любые сомнения исчезали. Привыкший с детства чувствовать тончайшие переливы звуков, студент улавливал в голосе Игоря, в самом воздухе вокруг – симпатию, заинтересованность, а его глаза подтверждали услышанное.

И тогда зверь в Андрее расслаблялся, втягивал сжимающие нутро когти.

Правда… одним днём всё кончилось. 

Тогда Весна, казалось, разозлилась на кого-то, то ли просто поменялась с Осенью – на спор. С раннего утра деревья и трава стояли в кристальной росе, а местный дворник, ёжась, сметал с асфальта мусор и пустые пивные банки.

У входа в метро раздатчик бесплатной газеты «Вести» провожал редких прохожих завистливым взглядом и втягивал шею поглубже в воротник куртки.

Днём, того хуже, пошёл дождь, и Андрей искренне благодарил Бога, что сегодня выходной. Однако позже пришла СМС от Игоря «У меня пицца и вторая часть «Звёздных Войн», и, пораздумывав, парень таки пошаркал. Долго стоял, дожидаясь троллейбуса, чтобы потом пересесть на другой, прямо к точке назначения, и умудрился подхватить насморк в процессе.

На Игоря он натолкнулся в подъезде.

 - Ты долго, - заметил тот. – Я уже хотел идти тебя встречать. Пошли, купим чего-нибудь к пиву. Рыбки… Там Жучара нас ждёт...

 - Ты видишь, у человека насморк, - вредно запротестовал Андрей и показательно захлюпал носом: – Человеку нужно в баньку и под одеялко.

 - Да ладно, - Игорь рассмеялся. – Он у тебя такой трогательный. А если ты ещё фыркать начнёшь, так вообще вылитый ёж.

 - Не издевайся, - хмыкнул студентик, легко ударяя его кулаком в плечо. – Тут тебе не «В мире животных».

 - Я знаю… знаю… - неожиданно от солнечной улыбки не остаётся и тени, сменившись убийственной серьёзностью. – Только ты всё равно…

 - Э-э-э…

То, что произошло в следующий миг, Андрей не смог разобрать до конца. Нет, по движениям – он бы среагировал инстинктивно, если бы к побеленной стене подъезда с новыми железными дверями его прижал не Игорь. С любым другим – запросто, а ударить или оттолкнуть Игоря – стра-а-ашно. Ведь если после удара он отвернётся, закроется, перестанет писать и разговаривать… а что тогда?

И именно поэтому Андрей в ступоре замер, глядел в его бездонные глаза под поволокой тоски и силился понять – что не так и не он ли причина?

А тот поглядел исступлённо, прямо. И словно пожаловался:

 - Не могу. Хоть убей, не могу больше рядом с тобой спокойно находиться.

И безжалостно вовлёк друга в односторонний поцелуй.

Андрей даже не сообразил – зачем? У него в голове то лихорадочной вереницей пробегал косяк золотых рыб, то на следующую милисекунду наступал полный штиль. Но, наконец, опомнившись и не видя другой возможности выбраться, он несильно, но ощутимо ударил Игоря в пах, освободил прижатые к побелке запястья и выкрутился.

Обернулся, отдавшись внутренней дрожи, а когда Игорь, разогнувшись, попытался удержать его, попятился, пробормотал: «Н-нет… нет», и вовсе бросился, куда глаза глядят. Лишь бы прочь, лишь бы выпихнуть из головы чувство, будто здесь произошло что-то отвратительное и ужасное. Лишь бы не знать, лишь бы стереть и про себя: нет-нет-нет…

Нет.

 Он бежал, не разбирая дороги, падая и поднимаясь, будто в каком-то кошмаре, где за ним гонятся – хуже, чем черти – его собственные я. Я перепуганные, злонамеренные, скалящиеся или безразличные, точно случайные.

Окончательно выдохнувшись, студентик пришел в себя в невзрачном переулке, знаменательно – рядом с мусорными контейнерами, в одном из которых сознательно рылось нечто живое.

Где-то рядом гремела стройка. Андрей поглядел вверх, рассеянно пронаблюдав, как копошились на железных балках рабочие, а один, с громкоговорителем в руке, что-то кому-то вещал на русском матерном.

Немного оглушенный, парень поглядел на себя – грязного, промокшего, несчастного и нервно расхохотался.

 - И что это б-было? – выдавил, обращаясь неизвестно к кому.

С трудом поднявшись, он доковылял до ближайшего метро.

Хозяйка на появление квартиранта отреагировала испуганным: «Ох, кто ж тебя так избил?» Тот прикусил язык и вместо «жизнь», выдал путаное объяснение, из которого членораздельным оказалось что-то вроде «шел, ограбить хотели, споткнулся по лестнице», после чего разувшись и скинув куртку, пошел в душ.

Удивительно, но Андрей почти не покалечился – синяки на коленях и локтях, да пара ушибов – недорогая цена.

Не в порядке – нутро.

Копошащийся беспокойный клубок, не спешащий развязать хотя бы один свой узел. В голове билась единственная главная мысль: «Что за?..» и с ней наряду полмиллиона слепых, посторонних, несвязных – почему он так? Шутканул? И его… выражение? Больно? О чём он думал? Хотел? Знал?

Неполноценные, они болтались рядом, мешая сосредоточиться.

Душ всё же помог. Совсем чуть-чуть, но по крайней мере, вытирая влажные волосы, Андрей не так – слишком, ощущал нависший над головой груз чего-то весомого, нелёгкого и непоправимого. Он уже не сгибался под этим весом, как под могильной плитой, а всего лишь пошатывался, не в силах поднять голову.

На автомате достал из куртки телефон, открыв все три СМС. 

15.25. «Где ты?»

15.37 «Как ты?»

16.12 «Как бы ни было, надеюсь, ты благополучно добрался. Прости за – ты понял, что. Но я серьёзно».

Значит, не шутил? Значит, он реально? А что потом? Затащил бы в комнату – трахаться. И изнасиловал бы? Значит, он пидорас и насильник? Грязная тварь, годная на убой и только? Не человек?

Эти оскорбления и Игорь настолько не укладывались в голове одновременно, что Андрей остановил себя, на ватных ногах шмыгнул в комнату и закрылся там, пытаясь переосмыслить последнее СМС. Он заглушил внутренний голос и попытался мыслить рационально.

Не получалось.

Не получалось смешать Игоря с грязью.

От таких попыток в голове назревала пульсирующая тупая боль.

Вдохнув и выдохнув, студентик достал из тумбочки – наугад – учебник и заставил себя читать. Он всё принуждал и принуждал себя сосредотачиваться на строчках, что, когда последняя страница закончилась, одиноким светильником за окном висел месяц. Даже звезды едва мелькали за буйством туч, не желая показываться на глаза.

Он не помнил, когда включил настольную лампу и укутался с ногами в плед. Голова взрывалась от избытка информации, которую он насильно удерживал в голове, но, парадоксально – стало легче. И теперь думая о происходящем, Андрей твёрдо решил завтра же встретиться и поговорить.

Он оглянулся на полуразобранную постель, упал на неё лицом вниз и вдруг, как по щелчку, – отрубился.

Поговорить на следующий день не получилось. Он честно отсидел все пары, но прямо у дверей на выходе его ждала вдохновлённая Наденька, непререкаемо утянув на песенный вечер, где их встретила известная компания. Вечер прошел душевно, закончившись ночью, на хате какого-то знакомого знакомого, где они и заснули – шальные, накурившиеся, пьяные с музыкой и чувством причастности к вечности в головах.

Утро наступило внезапно – Андрей аккуратно пробираясь мимо тел, тихо собрался, так и не отыскав в общем хламе неизвестно когда потерявшийся второй носок. Хотя нет, известно, они сидели на кровати и девчонки жаловались, мол, от чьих-то жутко тхнёт. Было холодно – балкон не закрывался от числа курящих, и Родион предложил компромисс – снять по одному. Ну, они сняли. Но куда он делся потом?..

Забив, студентик вышел на балкон покурить. Там уже смолил хозяин хаты – более мрачный и усталый под утренним светом, с морщинками и залёгшими под глазами тенями и мутноватыми, расширенными зрачками, выдававшими в нём наркомана и алкоголика. Слегка трясущейся рукой он чиркнул зажигалкой, помогая подкурить, и они разговорились.

 - Ты, говорят, играешь? – подытожил тот, облокачиваясь худыми руками с немного обвисшей кожей на деревянный подоконник.

 - Играю, - не стал отпираться тот.

 - А помнишь ту песню, заключительную? Там такой ритм затяжной, аж душу щемит. Сначала будто щекочет так, легко, мягко, трогательно, а потом как взвоет, как схватит – и в клочья! Сможешь так?

Парень зачарованно кивнул. Он бы не смог выразить лучше, что было с ним, когда он услышал ту музыку. Прикинул:

 - Да, наверное. Там лёгкая мелодия. Простая. Только в конце трудновато. Но я с собой гитару не взял.

 - Не парься, это достану. У меня, помню, где-то валяется. Кто-то давным-давно принёс и забыл. Без дела лежит.

Чудик утопал в недра спальни, привычно переступая через других жертв песенных вечеров, и вскоре вернулся с гитарой наперевес. По ходу за что-то зацепился, и несчастный музыкальный инструмент издал жалобный стон.

Дззынь. Как несправедливо обиженный ребёнок.

Чудик выматерился, буркнул что-то сонно поднявшейся голове, потом ещё одной и те облегчённо грохнулись обратно.

 - Держи, - сунул инструмент в руки Андрею.

Тот взял её осторожно, точно чужую жену, и сел прямо на холодный, покрытый потрёпанной дорожкой в разноцветную полоску пол. Подкорректировав звучание – кажется, на ней недавно играл кто-то ещё – коротко прошелся по струнам пальцами.

Гитара запела. Немного неохотно, но вполне послушно – просыпаясь.

Андрей покивал самому себе – неплохо, неплохо, и для пробы наиграл известный мотив:

«Воины света, воины добра,
Охраняют лето с ночи до утра.
Воины добра, воины света,
Джа…»

 - Хорошая гитара, - согласился вслух.

 - Наверно, - пожал плечами чудик. – Ты играй, играй. Мне это – лучший опохмел с утра.

 - Угу. Только минутку дай, вспомнить.

 - А ты что хочешь играй. У тебя ловко получается.

 - Ну уж нет, раз ты меня раззадорил, так дай вспомнить.

Студентик закрыл глаза и потихоньку, нота за нотой, подбирал звуки, создавая нужную мелодию. Она чётко отпечаталась в памяти, но в конце всё равно вышла немного импровизацией.

Ночные бродяги просыпались и думали, что реальность им снится. Что это за роскошь, просыпаться под звук песни, в которой хочется родиться заново? 

И они рождались. 

Открывали глаза, долго таращились в потолок, неспособные понять – то ли это ещё один сон, то ли выход в реал. Потом собирались у балкона, окончательно будили друг друга, обнимались, целовались, приводили себя в кое-какой порядок, шли в кухоньку делать растворимый кофе и подмурлыкивать, пока в чайнике кипит вода. Переглядывались – понимающе, одобрительно, с ностальгией, подкреплялись оставшимся алкоголем, энергетиками на дне жестяных банок, щурились от солнечных лучей…

В таких компаниях много пели и мало спали.

Когда Андрею после множественных выходов на бис удалось взглянуть на часы, он понял, что на первую пару точно не успеет. Да и на вторую – тоже, и вообще уже слишком поздно и проще будет совсем забить. Они с Наденькой, чудиком, Тошиком и полудюжиной знакомых вывалились бродить по городу, зашли в боулинг, потом в кинотеатр, супермаркет и… эта ночь мало чем отличалась от предыдущей.

На следующий день по дороге домой студентик поймал себя на мысли, что решимость его увяла, и он не слишком хочет заводить разговор… даже не так – ему страшно его заводить. Отчаянье ушло, сменившись сомнениями.

Он терпеть не мог терять. Больше – боялся и ненавидел. А Игорь… то тёплое, трепетное… красная нить, перетянутая между двумя кораблями по разные стороны мирового океана. Запутанная лабиринтом Минотавра и, тем не менее, – протянутая. Такая тонкая и изящная, словно тоже – работы Дедала… 

Почему чувствам необходимы маркировки, шаблоны, упрощения? Любовь, ненависть, дружба, вражда, благодарность, зависть, алчность. Намотанные на бобины клубки ниток. А чувство – оно как цвет, только шире – тёмно-красный, светло-красный, алый, багровый, коралловый. Гранатовый, терракотовый, амарантовый, киноварь. И даже так – мало. Как назвать тёмно-тёмно-тёмно-красный, если это всё-таки красный, но на такой грани, где цвета тускнеют, выцветают и обретают совершенно новый, невиданно-красный цвет?

Слишком просто.

А если у этого чувства нет цвета? Так же – как нет будущего. Нет оправдания?

Андрей раздраженно тряхнул головой. То, что чувствует он… Светящийся жесткий ком в мягком кресле, среди подушек и пуфиков, в маленькой комнатке, в самом сердце бури, в дыре, которая могла бы называться черной, если бы кто-нибудь таки потребовал дать ей название. И когда Игорь – рядом, комок пульсировал, дергая за струны – то ли гитары, то ли нервов. Струны издавали звуки – хаотичные… на первый взгляд. Но если прислушаться – звуки складывались в мелодию. Ту самую, которую Андрей вспоминал недавним холодным утром.

И день за днём Андрей откладывал разговор «на завтра», хотя и не в его натуре было – юлить, но – только бы не делать себе больно. «Поберечься», - как постоянно твердила мать.

А Игорь писал СМС. Постоянно. Сначала.

А потом стоял у дверей универа – прекрасно зная, когда у студентика заканчиваются пары, и, завидев его впервые, Андрей застыл, как вкопанный. Буря вскипела, перевернула комнатку вместе с креслом и потревоженный ком света со скрипением когтей по оконному стеклу, попытался удержаться за свисающие струны.

Однокурсница Лиза нетерпеливо дёрнула его за рукав, выводя из ступора, и он, запинаясь, объяснил, что ему… он вспомнил, ему нужно в библиотеку, отнести одно… или взять… в общем, ждать его не нужно и не обязательно, и можно идти без него…

Лиза, подивившись лёгкой невменяемости товарища, списала это на контузию после бомбардировки сурового препода, кивнула, посоветовала лечиться плюшками, чаем, чем покрепче и юркнула в лифт.

А Андрей просидел у окна в холле до самого вечера, пока Игорь не глянул на часы и ушел. И так повторилось не единожды. Непонятно только, где мужчина находил время? Взял отпуск, больничный, уволился? 

«Мама! 
Ваш сын прекрасно болен! 
Мама! 
У него пожар сердца».

Если бы только – прекрасно. А так – одна голая ирония.

Письма приходили мегабайтами. Заблокировать их он не решался, впрочем, прочитать – тоже.

На исходе третьей недели они пересеклись. Это и без того было неизбежно, но произошло неожиданно и совершенно по воле случая. Андрей с компанией зашел в университетскую столовку, а Игорь выходил оттуда, судя по всему, подкрепившись и намереваясь опять целый день провести у дверей универа.

Встретившись взглядами, оба застыли как завороженные. Первым очнулся Игорь. Мило улыбнувшись сомнительным дружкам студентика, он подошел к ним широким шагом, крепко схватил того за локоть и бросив что-то вроде: «Я займу вашего товарища ненадолго», непреклонно потащил свою жертву за ближайший угол. Тот, вяло сопротивляясь, меланхолично подумал, что, действительно, неминуемого не минуешь, а затем, вырвав руку, резко спросил:

 - Что тебе нужно?

Тот не ответил:

 - Ты избегаешь меня, - нечто среднее между вопросом и утверждением.

Андрей раздраженно – больше наигранно, чем действительно – передёрнул плечами:

 - Ну, допустим. Тебя это колышет? – и, наконец, перестал отворачиваться от взгляда.

Побледнел, отступая на шаг.

Что там? Во взгляде? Что такого, чтобы снова зажечь бурю?

Да так… всего лишь, в глазах Игоря Андрей увидел самого себя. Только не такого – раздраженного, несовершенного, а другого – лучшего, такого, каким его никто никогда не видел, и каким он искренне, втайне, с самого детства хотел стать. Он – всё ещё пытался, а этот – уже был там.

Подобранный и согретый.

Неожиданно… нужный. Не просто кусок серой массы.

Его двойник, его копия. Альтер-эго, доппельгангер. 

Поднятый, понятый и принятый, несмотря на любые недостатки.

И Андрей… испугался.

Хотя бы того, что сам не против оказаться тем, другим. Пусть даже отражением в чужих глазах.

 - Уйди, - голос внезапно охрип. – Ты же в курсе, я не хочу тебя видеть… Вообще. Никогда.

Зеркало дрогнуло. Игорь крепче сжал ручку черного кожаного портфеля и ответил:

 - Прости.

Про себя Андрей шептал: «Не хочу. Не хочу прощать. И отпускать не хочу». И в голове у него путаный клубок красной нити вдруг сложился в длинное сложное уравнение.

Если уж он – мужчина, и другого мужчину полюбить не может – он ни на секунду не допускал иного варианта… что ж… если чувству нужен шаблон… пусть это будет...

Догадкой на раз-два-три. Щёлк...

Ненависть.

Да, ненависть. Обоюдная и настолько же жаркая.

Вражда. Ненависть. Слова, растекающиеся нефтью по телу и на языке.

Так, по крайней мере, проще. Так – легче дышится. 

И нет ничего такого…

Андрей вздрогнул – тёплая рука коснулась его плеча и сжала – Игорь с обеспокоенным лицом хотел что-то сказать… нет, нельзя давать ему говорить. Совершенно нельзя. Потому, что – всё равно. Должно быть всё равно. Пофиг.

Андрей уже всё для себя решил, и теперь – всё равно. Пусть поначалу даже будет немного… больно.

Но это – ерунда. Это – не расставаться.

Просто красная нить почернеет и к ней станет больно прикасаться оголённой кожей.

Но ненавидеть – проще.

Ненавидеть – проще.

Ненавидеть…

Не на...

Андрей с силой оттолкнул чужую руку.

Посмотрел холодно – на чужого. И заставил себя, полностью закрывшись, отчуждённо, холодно произнести:

 - Отвали от меня, престарелый гомик. Неясно я выражаюсь? Некому больше свой грязный хер вставить? Так нашёл бы себе более развратную давалку или сам на панель, а? Говорят, много дохода приносит. Хотя да, старые шлюшки сейчас не в моде.

Бог знает, чего ему это стоило. Каких-то парочку бесконечных усилий воли.

Теперь на полшага отступил Игорь. И зеркало его глаз вздрогнуло вместе с ним, и разочаровано погасло. Андрей приказал себе игнорировать. Игнорировать. И напоследок показательно обошел мужчину, чтобы никоим образом его не коснуться. Обошел не обернувшись.

Потому, что если бы… если бы…

Но он не посмел.

Игорь не показывался на глаза дня три-четыре точно. Зализывал раны. А затем всё равно начал следовать за студентиком по пятам и тот проклинал день, когда рассказал о своём месте жительства. Смутным беспокойством пролетала мысль о покинутом коте, но мужчина этим его почему-то не шантажировал. И даже неизменно на приветствие получая оскорбления, одержимый, не сходил с дороги. Андрей думал, если поколотит придурка, тот немного остынет, и всякий раз исполненный решимости – собирался, накручивал себя, подбадривал. Но стоило им встретиться – заранее, с первого воинственного шага признавал поражение. Признавал – ни за что не посмел бы его ударить. Да что там ударить – коснуться с преступным намереньем повредить, покалечить.

 И чтобы не удрать – выстраивал в мозгах каменные стены – клетку, в которой запирал себя – наглухо, накрепко.

До первого тёплого слова. 

Волна одним мановением сбивала песочный замок, и из ракушки слышался шум ветра и океана, хотя ни того, ни другого и близко не было.

Потому что… Потому, что его чувства - слишком сложные.

Не любить, не раня – невозможно. Ненавидеть – тоже.

Да и любить – всё одно…

А любовь – не лечится.

Март, апрель, май.

Изнурённый, измученный.

Но не прирученный.

Мрачный – не отпускает.

И гитара – последняя любовница, скрипит, жалуется звуками преданной брошенной суки. Хотя она-то ничуть не брошена.

И в точности по Белому: «Самосознание разорвало мне мозг».

Надя, Надежда, Наденька. И действительно – последняя Н.

Не помогает.

Не помогает даже если кожа к коже, вздох к вздоху. Она сама – вдохом-выдохом. Песней.

Только… не той.

Наденька смеялась, проницательно замечая, что дружба их сильнее любого сумасбродного порыва, а в песне их больше – чем в стонах. По ночам она завертывалась в одеяло на голое тело и курила прямо в комнате, стряхивая пепел на пол, и спала, свернувшись в клубок, с буйной головой у него на плече.

А потом, вдруг, ни с того ни с сего выбросился из окна Гриша. Шатался с ними всегда, незаметным, но неотъемлемым членом их разношерстной компании. Он – уютная гавань, к которой подходишь тихим кораблём, уставшим судёнышком, восстановить силы. Никто не мог бы точно сказать, что там у него внутри.

Хотя… никто и не пытался разобраться.

Правда, он тесно общался с Наденькой, но она ему – подружка, младшая сестра.

И в день, когда Андрей узнал – от Наденьки – он пошатнулся, онемевшими руками хватаясь за желтые стены в холе универа.

В его жизни за смертью следовало воскрешение – как за ночью день, за закатом рассвет. Обреченный умереть – умирал безлико, в старости или глупости. Безыменным, без страдания, без сострадания. Смерть – строчка в словаре, стих в стихотворении, газетная заметка, бунт. Смерть была в Маяковском, в Есенине, в Бродском, в «упал первый час, как с плахи голова подчинённого», в «Черном человеке», в «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека», в «с любимыми не расставайтесь»…

У его смерти было старое или неизвестное лицо. 

А здесь – Наденька – белая и отстранённая – в чёрном, подала ему дрожащую руку. Адрей принял, оттолкнулся от стены, и они пошли вниз. Курить.

Тонкая длинная сигарета в одной руке, «Мальборо» в другой.

Чирк. Огонёк зажигалки. Сначала к тонкой, потом – к собственной.

Минута молчания среди общего гула.

 - Так странно, - она заметила в паузе, - мне всё кажется, что жизнь должна остановиться, ан нет… нет-нет-нет… Зачем ей?

Она, вспомнив, порылась в цветном вязаном рюкзаке – по контрасту – и вытащила сложенную вчетверо мятую бумажку:

 - Он просил передать.

Андрей рассеянно взял, сунул в карман. Вскинулся:

 - Когда ты?

 - Сегодня утром, - спокойно. – Он предлагал вдвоём, но я отказалась. Подумала – не хочу, зачем?.. Господи, - она содрогнулась и уронила сигарету. Всхлипнула с сухими глазами: - Господи-господи-господи, как он красиво говорил. Я никогда от него такого не слышала. Он наверно писал что-то – стихи, а мы и не знали. И не хотели знать. Зачем? - она снова сухо всхлипнула. Слова полились ручьём: - Он такой, на подоконнике – качается, руками машет, как птица, говорит ласково, руки тянет, и одёргивает, а потом – шух, как на качелях, и с десятого – вниз, на асфальт. Меня за ним так и потянуло, хотя я думала сначала – шутит, играется…

 - Замолчи! - вдруг рявкнул Андрей. Дернул её за руку и повел незнамо куда, лишь бы она перестала. Лишь бы что-то тёмное в нём перестало корчиться, мучиться и просить отмотать время, чтобы хоть что-то исправить.

Глупости.

Смерть – уродство. Даже когда бунт, даже когда сеппуку. Потому, что в конце наружу выходит только человеческое дерьмо – во всех смыслах. И это конец.

И ничего всё равно не меняется.

Он отвёл Наденьку в ближайшую кафешку, где отпоил глинтвейном и ирландским кофе.

Наденька жалко, благодарно улыбнулась. Отшутилась, пошла домой.

А на следующий день попыталась перерезать себе вены.

Андрея затрясло, как в лихорадке. Он не мог понять, что творилось в её голове, какую чушь она принимала за истину.

Он примчался – на первой же тарантайке, зашел в палату, где уже сидели родители, и хотел накричать, нахамить заставить… заставить хоть что-то переосмыслить. Но, увидев её в палате, бледную, изнеможённую, заплаканную, с бинтами на руках, с капельницей, смотрел долго – то ли на неё, то ли в пустоту, бросил: «Дура», и ушел, захлопнув дверь.

Кажется, Надя крикнула что-то, но он не хотел слушать.

Хлоп! Множественное эхо разнеслось по коридору, и ещё больше – у него в голове.

С этим хлопком исчезли все его внутренние ориентиры, всё, за что можно было зацепиться, оставив только одну огромную дыру, внутри которой – ни месяца, ни звёзд – ни даже пустоты. Вакуум.

В вакууме нет воздуха.

Поэтому и дышать ему – нечем.

И он так и пошел – бездыханный.

Между людей, манекенов, чучел.

К выходу.

Уже – без истины.

В квартире он как робот-автомат, заварил себе кофе, сел и в пустоте просидел столько, что когда дотронулся до кружки, она обдала холодом.

Постепенно вакуум из абсолютного стал обманчивым, мысли мшистым роем закружились вокруг чёрной дыры, иногда касаясь границы, но не проникая внутрь. Тогда он решил выйти на улицу. Полез в другую куртку за портмоне, но вместо него нашел смятый листок. Вяло его развернул и невольно вчитался в строки:

«...этой ночью меня можно было брать на руки
и укачивать. Под крики. Намертво.
Полусонно навеять, чтоб когда-то, присмерти
мне молиться - в склепе - неистово.
...этой ночью плевать было кто вдвоём 
так и не отоспавши своё, 
убежал веровать - за истину,
даже если в спину им - выстрелы,
даже пусть впереди - бессмысленно,
даже если этой ночью гробы  вперемешку с канистрами - в которых безыменный прах
пронесут без помпы но с искрами.
Из нас хоть кто-то живёт... искренне?»

«Да какое нахрен!..» - с раздражением подумал, смял бумажку и выкинул в окно кухни. Ветер подержал её «на плаву» несколько секунд, а потом она медленно спикировала вниз.

Андрей не жалел этого «завещания». Он предпочёл вообще бы его не видеть.

Закрыл дверь на ключ и пошел-поехал в никуда. Поездка длилась бесконечно долго и будто в секунду – стоило моргнуть – он оказался в другом месте. Сидел в смутно знакомом дворе, на вкопанном в землю разукрашенном колесе, скрючившись, обняв колено и подпирая им подбородок. Погребённый чувством туманной ностальгии он оглянулся.

Понял.

Вскочил.

Кляня себя, широким шагом направился прочь, но поздно. Игорь буквально вылетел из подъезда, окликая:

 - Андрей! Андрей!

Можно было подумать, за студентиком гонится сам фатум. Задавленный холодным, близким к ужасу чувством, он не решался бежать. Только шел семимильными шагами, не соображая куда, лишь бы прочь. От этого места, от этого человека.
Игорь, не ограниченный ничем, кроме силы гравитации, сорвавшись с места, в короткий срок поравнялся с беглецом.

 - Андрей, -  выдохнул. Он даже не запыхался.

Андрей, как глухой, упрямо брёл прочь, пока они не дошли до какого-то парка.

Весна, здесь наполовину схожая с летом, на половину – с осенью – разукрасила деревья и оплакала асфальт и брусчатку.

Студентик понял – от него не отвяжутся, в который раз проклял себя и резко развернулся.

 - Ан…

 - Ты что, тупой? Я в курсе, как меня зовут, повторять не надо. А вот тебе, по-моему, надо кое-что напомнить, - Андрей сузил глаза от бешенства. В тот момент он действительно всем нутром ненавидел Игоря, и переполненный бессильной, но взрывоопасной ненавистью, не способный ни избить, ни даже ударить, только говорить, говорить, говорить, он заговорил.

Говорил то, что никогда бы не сказал раньше; словно под вдохновением – злым, ржавым одноногим гением, презирающим человечество, Игоря и самое себя. Неизвестно кого в большей степени.

Он говорил долго - до охрипшего горла, дрожи в руках и жадного желания скурить пару пачек «Мальборо».

Игорь молчал. Не перебивал, лишь бледнел изредка, слыша о себе унизительные незаслуженные… комментарии.

Выдохнувшись, Андрей поджал губы и посмотрел с таким чувством, что мужчину передёрнуло. Единственный вопрос в нём: «Нахрена? Ну нахрена это всё?»

И не в силах внятно ответить, на такое простое, но одновременно невыразимое, Игорь, переборов себя, снял накинутую в спешке куртку, прижимая ею мальчишку к себе. Шепнул:

 - Просто люблю тебя, поэтому не отпущу.

И банальность, Господи, какая банальность.

Он сначала напрягся – изо всех сил – не вырываясь, лишь застыв оловянным солдатиком в нежном, обманчиво ненавязчивом объятии, а через мгновение издал что-то вроде сдавленного животного всхлипа, и Игорь почувствовал, как плечи мальчишки расслабились.

Мужчина, мысленно поблагодарив бога, едва уловимо выдохнул.

Ведь действительно – что нужно человеку: один вдох и один выдох.

И одну историю. Одну – на двоих.

========== 5. Взять и приехать ==========

На исходе двадцатого века,
Когда жизнь непосильна уму,
Как же нужно любить человека,
Чтобы взять и приехать к нему...
(с) Игорь Губерман

Вечер был тихий и лёгкий, как качающийся под тёплым ветром одуванчик. В такие вечера, если он оставался в одиночестве, Игорь выходил на балкон и долго распивал чай в компании собственных мыслей и, с недавних пор, Жука.

Он не замечал, как текли часы, это было его особенное релакс-время, как бывает у многих, которым есть что сказать, но нет желания кому-то что-то вещать. Наверное, поэтому и сегодня он взглянул на часы, когда уже почти дотикало до половины первого.

Вздохнув, Игорь поднялся, погладил тёршегося о его ноги Жука и отправился на кухню помыть чашку.

Полной неожиданностью среди блаженной тишины, - когда единственный шум – лишь миллионный вдох-выдох спящих, - оказался звонок в дверь. У Игоря не водилось ночных приятелей, и такие звонки обычно вызывали тревожное чувство: Что-то случилось? 

Стряхнув воду с рук, он спешно направился к двери. Посмотрел в глазок и удивился ещё больше. Без промедления отомкнул замок.

Анжи. С Анжи можно ожидать чего угодно, от плохого настроения до землетрясения. Морально собравшись, Игорь чуть подался вперёд и выдал нейтральное:

 - Привет.

Тот улыбнулся: радостно и осоловело:

 - Привет.

Шатающейся походкой ступил вперёд и, перецепившись через порог, едва не потерял равновесие. Игорь сразу вынес вердикт: пьян в зю-зю, и облегчённо вздохнул, значит – ничего серьёзного.

 - Иди сюда. Господи, что на тебе надето?

- Свататься пришел! И вообще, от нервов, для успк…ения. Во!

Игорь закрыл дверь и принялся расстегивать верхнюю пайту, надетую поверх кучи какого-то вязанного разноцветного тряпья.

Анжи с десяток секунд созерцал это действо, а потом, что-то вспомнив, сжал его руки своими.

 - Не-не, не здесь же. Мы чё, это здесь сделаем?.. Ну ладн, у меня щас, тут…

Он скинул портфель и, под угрозой падения, наклонился его расстегнуть. Вытащил из заднего кармана «Олейну» и пачку «Дюрекса», которые протянул мужчине.

Рассеянно принимая «подарки», Игорь спросил:

 - Что эт… - запнулся, фыркнул, моргнул и вдруг расхохотался: - Ты, ахахах, блин, серьёзно?

Андрей облокотился на вешалку с самодовольным видом победителя «Формулы 1».

 - А то!

 - Боже, Анжи, - отсмеявшись, Игорь поставил импровизированную смазку на пол и в краткий срок заставил снять все тряпки и обувку. Бесцеремонно закинул на плечо и под аккомпанемент вялых возражений понёс в спальню. Уложил на половину кровати со всеми приличиями, даже подоткнул одеялко и сел поверх него, рядом.

 - А трахаться? – искренне вопросило сонное тело.

Игорь едва сдержал хохот:

 - Завтра, - пообещал. -  Спи, завтра всё будет.

 - А масло. Я что, зря масло принёс? Оно же пропадёт завтра. А масло полезно для анального секса, оно там чё-то хорошо смазывает, если чё-то другого нет, и хорошо смазывает…

Впрочем, тело вырубилось почти сразу, как по команде. Видимо, сделать это раньше не давало только чувство невыполненного долга.

Игорь поглядел на разгладившиеся черты, улыбка медленно сползала с его лица, уступая место встревоженной задумчивости. С этим нужно было что-то решать.  Нужно дать этому выход, пока оно, посредством какой-то извращённой эволюции, не обратилось к ещё более изуродованным формам. Они так ни разу и не переспали, и хотя Игорь не собирался форсировать их отношения, Анжи почему-то решил, что переспать им крайне необходимо, причём в кратчайшие сроки – будто бы, чтобы окончательно отрезать себе путь к отступлению, мысленно погубить себя, отдать во власть подсознания.

Где-то в глубине души, на уровне рефлексов и обычаев, впитанных с кровью и молоком матери, Андрей отчаянно себя за это подсознание презирал, и задумал, как средневековые женщины в дамских романчиках, этим совокуплением опустить себя на самое дно; секс здесь был даже не минутным блаженством, а оружием, толкающим его, чудовище, в долгожданные кладбища ада.

Игорь закусил губу и при свете ночника поцеловал Андрея в лоб.

Горе моё луковое.

Может быть, это всего лишь беспочвенные домыслы, может быть, и нет никаких самоедских мыслей под этим гладким челом.

После лёгкого душа мужчина лёг рядом и спал до утра без сновидений.

Проснулся от страдальческого вздоха тела рядом, а в голове уже зрел некий план, для исполнения которого ему потребуется совсем немного времени.

Мужчина поднялся на локте и пару секунд созерцал мучающегося студентика.

 - Воды? – спросил участливо.

 - Угу. И от головы. Что-нибудь.

Игорь встал, принёс требуемое и отправился на кухню кормить кота и готовить завтрак.

В ванне послышался звук включенной воды. Всё-таки они встали очень рано, кажется, не было ещё даже шести. Но, что удивительно, в те дни, когда они вместе просыпались, Игорь не испытывал ни усталости, ни сонливости. Хотелось бодрствовать как можно дольше.

Медленно жарилась яичница на сковородке. Дремлющий Жук поводил ухом, когда громко потрескивало масло.

Из душа выполз хмурый Анжи, в майке и трусах, с выражением бесконечной задолбанности в глазах.

Сел на стул и уткнулся подбородком в стол, протянув вперёд руки.

 - Жив? – кинул на него по-доброму смешливый взгляд Игорь.

 - Угу. Ненавижу перепивать. Хорошо, что я тебе тут ещё праздник рыгачки не устроил.

 - Будем радоваться, что всё обошлось. Как ты вообще здесь оказался? Уже ведь каникулы, я думал, ты давно дома.

 - Я тоже думал, но мне работу предложили и – не удержался. Позвонил своим, и они, ну, поняли. Даже порадовались, мол, самостоятельный. А оказалось с работой – швах, все места уже заняты, и я в пролёте. Я в печали пролазил пять часов по городу, встретил случайно в Маке знакомого, ну и понеслось…

 - Ясно с тобой. Мне только непонятно как ты до – такого – дошёл? – красноречивый взгляд на «Олейну». Поставил на стол две тарелки с равными половинами яичницы. – Похвастался?

 Андрей сразу сел ровно, помрачнел и подобрался. Просверлил Игоря серьёзным напряженным взглядом:

 - Ни за что, ты же знаешь. Я что бухой, что трезвый язык за зубами держать умею.

Игорь мягко улыбнулся и стал напротив раздвинутых коленей. Провёл по гладкому, загорелому, словно без единой дурной мысли лбу, расчесал пальцами вихры – вниз, до затылка, одним плавным естественным движением. Наклонился на расстояние поцелуя:

 - Не злись. Я же не обвиняю.

Тот немного отстранился:

 - Не похоже, - но всё же выдохнул.

Расслабился и закрыл глаза, чувствуя ненавязчивое, немного шершавое прикосновение к своим губам и уже сам потянулся обнимать за шею. А когда совсем разомлел в этом объятии, Игорь вдруг снова спросил:

 - Зачем ты тогда так напился? Ты же обычно не доводишь себя.

 - А-а, - Андрей небрежно повёл плечом. – Там потом не только бухло, ещё всякой ерунды понаприносили – антидепрессантов, травки…

Игорь секунду переваривал, а потом полуудивлённо-полуразозлённо встряхнул студентика:

 - Тебе что там, все мозги отбило? Таблетки и бухло? А в реанимационке мне потом тебя откачивать?

Тот отмахнулся:

 - Та всё нормально, там в баре даже коктейли делали такие, чтоб смешивать можно.

 - Не ври. Какой ненормальный бар такое предложит?

Анжи едва ли не капризно отвернул голову:

 - Места надо знать, - и, вполголоса: - И никто и не говорит, что это нормальный бар.

Игорь коротко застонал. Удерживая чужие прохладные с душа руки в своих, присел на корточки меж раздвинутых ног:

 - Анжи, блин, это же не выход. Думаешь, я не знаю, отчего тебя такая нелёгкая взяла?

 - Я не!..

 - Замолчи.

 - Нет уж, - вырвал руки и собрался подниматься, уходить к чертям из проклятого места. Эта хата всё равно никогда не внушала ему доверия. – Хватит вести себя со мной, как с малолеткой.

 - А ты дал мне повод вести себя с тобой, как со взрослым?!

 - О, - патокой вились ядовитые нотки, - значит, ты у мамы педофил?

Они просверлили друг друга злыми взглядами, и в пространстве этих нелёгких взглядов образовалась какая-то убогая трещина, через которую мягким контуром просвечивала буря.

Андрей, не выносивший таких моментов, поджал губы и чопорно поднялся:

 - Я пойду, надо забрать у друга шмотки.

Но это движение только подстрекало Игоря воплотить мелькнувшую безумную задумку в жизнь. Он взял себя в ежовые рукавицы – и удивительно, с какой лёгкостью, заточив в иглах любую злость; заключил, поднявшись, лицо студентика в ладони – со всевозможной нежностью – и Анжи с ужасом почувствовал, как сдаётся, уступает заранее – не напору, а именно этой нежности, больше даже – не выраженной, а оттого, в своей смутности – сокровенней.

 - Анжи, я хочу кое-что попробовать. Ты не против?

Против абсолютно. Андрей терпеть не мог сюрпризов. Но, вызывая внутренних бесов для обороны наружу, Анжи небрежно поводит плечом, бросает безразличное:

 - Смотря что это «кое-что».

Игорь, наблюдая за разыгравшейся пантомимой, чувствует, как, действительно, злость отпускает его – как всегда бывало, если говорить об Андрее – никто больше не смог бы вызвать настолько быстрые переливы эмоций, сменяющиеся в мгновение ока – от неистовой бури до опустошающего штиля, и в обратном порядке – безветрие, затмение, гром.

Его пальцы сильным, томительно-медленным прикосновением поднялись к чужим вискам, помассировали их -  загипнотизировать, заколдовать, чтобы не отказал. Проурчал, журчаще:

 - Я сейчас, я знаю, если я уйду, ты сразу же свалишь, но может, в этот раз сделаешь исключение. Я не заставляю, я прошу, очень прошу. Пожалуйста.

И будто боясь, что слов недостаточно, он, закидывая жертву на плечо, отнёс её в спальню. Бережно положил на кровать, а сам зачем-то полез в шкаф.

Анжи, подтянув, скрестил ноги, переглянулся с заглянувшим на шум Жуком и шикнул в бесстыжие желтющие глаза. Тот уставился, немигающе, а потом высокомерно повернулся и утопал прочь.

Поморщившись, студентик пощупал недавний синяк на щиколотке и молча пронаблюдал за мужчиной. Мысленно он пытался подавить в себе ту силу, которая, презирая самого себя, сейчас насмешливо жонглировала оскорблениями. Марионетка, безвольная перчаточная кукла, глупая дворовая псина. А Анжи мысленно фыркал и парировал – может, для этого он и создан. Ведь каждый же для чего-то создан? Как там, все профессии важны, все профессии нужны? – так чем плоха эта?

Зачем он пришёл вчера? Что кому доказать? Почему он теперь здесь?

Ну хоть на последний вопрос у него был ответ. Ради Него. Только ради Него.

Чего бы он там… не захотел.

А Игорь, недолго покопавшись в тумбочке, сел рядом с парнем с шейным чёрным в синюю полоску шарфом в руках.

 - Закрой глаза, - попросил.

Андрей, затаив дыхание, всмотрелся; никак не мог понять, насколько неуверенным, уступчивым был тон. Насколько резиновым – чтобы, растянув, воспротивиться.

 - Зачем?

 - А ты не догадался?

Студентик замер, затем театрально, точно какая-нибудь кокетливая куртизанка, повёл плечом, и через полминуты перед его глазами стояла мутная псевдочернота. Лишенный одного органа восприятия, мозг сначала вяло, но затем всё настойчивей запульсировал об опасности.

 - Протяни руки, - грудной голос обволок и пульсация отступила.

 - Ты их свяжешь?

 - А ты как думаешь?

 - Придурок. У нас тут мини-БДСМ клуб?

 - Я похож на садиста?

 - Ты похож на садомазохиста. Особенно с тех пор, как связался со мной.

 - Ну прости. Я сначала думал не говорить, но ты ж мне потом ещё отомстишь, а так, будет тест на доверие?

 - Ты слишком мнительный, думаешь, у меня найдётся время тебе мстить. И вообще, - возмущенно, - чем тебя не устроил тест, когда один спиной падает, а другой ловит? – руки он, тем не менее, со вздохом протянул.

Их крепко стянули чем-то вроде гладкого шелкового пояса или галстука, концы которого оставили свисать.

 - Не жалко же тебе шмоток, они ж потом как из жопы будут. Долго тренировался? – насмешливо.

 - В детстве я увлекался вязанием узлов, - вполне серьёзно. Поцеловал вздрогнувшие губы. – Не трясись так, а то я чувствую себя растлителем малолетних.

Анжи слепо, злорадно усмехнулся:

 - Мой родной педофильчик.

 - Хорошо не Ганибальчик.

 - Откуда ты знаешь? Может он тоже детишками баловался?

 - Историю учил, в отличие от некоторых.

 - Историю пишут победители, а во времена Древнего Рима мальчиков не трахал только ленивый. Как там, эти эросы, эрасты, эразмусы...

 - Ему некогда было, он воевал.

 - Война войной, а… омлет по расписанию. Нет у тебя критического мышления, кошак.

 - У меня нет критического мышления? – иронично.

 - Нуу… это только предположение, я же его не тестировал.

 - А его можно протестировать?

 - Без понятия, я не спец.

Во время этого небрежного пикирования Игорь, перебравшись Андрею на спину, массировал его плечи и шею, пока тот совсем не растёкся лужицей по кровати.

Повисло недолгое молчание, и Андрей вздохнул:

 - Ты так надо мной трясёшься, что я чувствую себя любимой девочкой-целкой. Школьницей, мать её.

 - Тогда ты, скорее, не любимая школьница, а любимая мозоль.

 - Да пошёл ты, - фыркнул, брыкнувшись, так что пятка хлопнула кошака по какой-то из конечностей. – Не нравится не е… гхм, имей. Можешь сходить к доктору, полечиться, некоторые говорят – голубизна лечится.

Тот фыркнул и, вместо ответа, впился поцелуем в плечо Андрея. Тот невольно прижал плечо к уху, ощущая едва тёплые руки на своей талии.

 - Повернись на спину, - чуть охрипший приказ.

И Анжи, под магией дудочки Крысолова, повиновался.

Его руки накрепко зафиксировали к чему-то железному возле матраца, и это железо, отдавая холод, упрочило внутренний жар – безосновательный, предчувственный, предваряющий действо.

Игорь перебрался так, чтобы коленями сжать чужие бёдра.

 - Тише ты, тише, – целуя, говорил непонятно зачем – не голосу тише – дрожи, и то, не своей ли?

Андрей сам долго не отпускал чуткие губы, прикусив нижнюю, когда кошак попытался отстраниться. Как отчаянное нелепое сопротивление игривой неизбежности.

Игорь долго выцеловывал подрагивающий живот с гладкими, едва выступающими кубиками пресса, и только тогда, когда Андрей смирился, или хотя бы притворился, затаившись, будто смирился с этим почти болевым порогом нежности, передвинулся ниже.

Анжи не проронил ни слова – лишь неспокойные, смутные смешавшиеся звуки кое-как доказывали, что на постели не бревно, а живой человек. Сдирая непокорную резинку трусов вниз, Игорь кинул мимолётный взгляд вверх и, заметив выражение лица предполагаемого «деревца», чуть не испортил дело всей жизни внеурочным гоготом. Он теперь даже засомневался, стоило ли «деревцу» завязывать глаза, может, видя выражение лица Игоря, Анжи бы чутче воспринял атмосферу, а так – разыгрывая целую пантомиму имени «Отелло» - слоняясь между «молилась ли ты на ночь?», и чем-то скрытно-пошлым типа «О, Отелло, сначала поимей меня, а потом я сам/сама (нужное подчеркнуть) заколю нас обоих» эти почти развратные, покрасневшие губы то поджимались, то выпускали осколочный выдох и, выругивая себя, снова поджимались.

И что с таким чудом делать?

Он бы, может, ещё засомневался – что? но, с трусами или без – реакция налицо. Стоит только провести языком от основания до головки, и у владельца такой прелести просыпается талант оратора – правда, в области не оральных искусств, а более прозаических – трёхэтажных.

Не ожидал, что ли? Ну а что с ним ещё делать? Сразу валить и трахать? Нет уж, обойдёмся без подсмотренных в порнушке банальностей.

Хотя, банальности - это иногда так мило. Что-то вроде – подуть – холодно и удержать – чтобы не дернулся. Не церемонясь, заглотить весь и, перемежая быстрые движения бархатно-медленными, довести – как бы ни сдерживался – до оргазма. Не заставляющего себя ждать, как и должно было бы быть у всякого мальчишки-студентика.

По сути, главное удовольствие – это видеть, как изламывается в тихом шипящем стоне его тело – и не каяться, не каяться – потому, что этого ждал долго, нечеловечески долго поджидая добычу.

 - Ты её что… проглотил? – после недолгой паузы, нерешительно-хмуро.

 - Ммм… угум.

Мгновение осознания.

 - Фу, мерзость, - кисло.

Смешок:

 - Только поначалу.

 - …Это предложение? – начиная приходить в себя.

 - Смотря как ты на это смотришь.

 - Это демагогия.

 - Ты знаешь слишком много умных слов, - оттирая губы и перебираясь выше – развязать глаза.

Взгляд серых глаз с порочной поволокой – её остатками на дне глиняного кувшина, застревает на губах кошака, кажется, не в состоянии совладать с каким-то подземным чувством:

 - А трахнуть меня ты не собираешься?

Тот широко улыбнулся, разлёгшись на боку и подпираясь локтем:

 - Ну и скажи, сколько гей-порнушки ты пересмотрел перед тем, как сюда пришел?

Над Андреем мгновенно нависает тёмная мрачная туча:

 - Не спрашивай.

Тёплый смех:

 - Зуб даю, в какой-нибудь из них трое, нет, четверо лысых негров с хозяйством геркулесовых размеров обрабатывают по очереди бледного тощего паренька со всех сторон – желательно, сразу же, без подготовки и в течение двух часов.

По лицу Андрей пробежала целая радуга: от красного до зелёного и почти-фиолетового.

 - Заткнись.

 - Да ладно, у тебя на лбу всё написано. Вот поэтому я тебе сегодня даже не предлагаю.

 - Ооо, - застонал тот, - заткнись, ну пожалуйста, иначе я в эту хату – больше ни ногой. И вообще, отвяжи мои руки, предлагальщик.

Едва получив полную свободу, Анжи поднялся, подтягивая матню на место. Вскочил на ноги.

 - Ты куда? – поинтересовался Игорь.

 - В душ.

 - Ты там только что был?

 - Мне опять нужно.

 - Ты же чистый.

 - Слюни твои смою, - уже за дверью, - вдруг они ядовитые.

Игорь фыркнул, слыша, как снова, почти сразу зашумела вода. С его губ всё не сходила глупая, широкая улыбка.

========== 6. ДорогОй - из дому ==========

    Комментарий к 6. ДорогОй - из дому
    Не знаю, насколько это будет для всех актуально, но, под что писалось:
Placebo – In The Cold Light Of Morning
Волны бьют, волны жгут. Холодно.
Синий – тут.
А за океаном – в окне,
Лето стучит ко мне.
Но оно не знает, где дверь.
Оно не нужно. Не мне, не теперь.
Я – в океане, в беседке, под крышей,
где вовсе не слышно звуков
чужих, кроме шума цветов,
Синего стука.

Все птицы вокруг – как чайки, качаясь,
И падая в толщу воды,
Кричат мне отчаясь,
«Спаси нас. ожди. подожди».
В беседке нет света, в беседке морозы,
И в памятный – тот же – час,
Я голосом – синим – в безликие волны:
«Не могу. Никого из вас!»
И качаясь – в качелях, в беседке
без света – среди океана, гроз,
Голос мой оголённый, с остатками лета,
Просит звука безгранных звёзд.

Что мне нужно, Господи? Что мне нужно?

Что привело меня сюда? Что выведет?

Он сидел на корточках на крыше и курил.

Он же бросил?..

Или, уже… нет?

Внизу на балконе росло дерево. Дикое и заброшенное. Прям из трещины. В этой квартире наверняка никто не жил. Не поливал, не ухаживал.

А оно – росло.

Одна, вторая, третья. Запоем. Безостановочно. Чтобы задохнуться никотином. Медленно. В мучениях.

Чтобы он заполнил лёгкие, отравил их и, разъедая, превратил в пепел. Как то деревце на соцкартинке: «Курение вызывает рак».

Не курите, дети.

Курение вызывает безразличие.

И лень души.

Такую, чтобы ни петь, ни играть.

Чтобы гитару – отравить, отправить. Выкинуть.

Выкинуть в то далёкое прошлое, где его ещё нет.

Чтобы и не было.

Не бередить душу.

И так – больно.

А сейчас – ещё больше. Эта книга – не бальзам. Соль. Тонны.

«Во всём шедевральном есть что-то трагическое».

Нет, его любовь – не трагедия, его любовь – не шедевр.

Это обрыв.

Бездна, над которой висит колыбель. Качается.

Тихо. Под мамину мелодию.

Любимую. Родную до изнеможения. В ней каждый звук – музыка. В ней тишина – музыка.

Мамина. Незабываемое.

Он порывисто поднялся, выбросил на асфальт сигарету. Она полетела вниз-вниз, тлеющим угольком.

Как в детстве, когда он становился на табуретку, прислонялся к стенке деревянного балкона и, свисая вниз, зажигал спички. По одной – поджигал и отпускал. Смотрел, как она долго-долго падает вниз. Время тянулось ме-едленно, а потом – миг – и снова темно. И ничего внизу уже нет – даже искорки.

Он зашагал по крыше – туда-сюда.

Господи, как же тошно.

Ах да, Господь же не слышит. Господу плевать на гоми… простите, грешников.

Он прошелся ещё раз.

Где-то далеко – гул поезда – однонотный, тягучий, успокаивающий.

И ноги не держат.

Он рухнул на холодный бетон, на том месте, где и стоял. Растянулся наподобие снежного ангела. Не хватало снега. И обруча. Золотого.

Ах да, грешникам не положены обручи. Он видел это в глазах матери.

Это будто наступил мини-апокалипсис.

Нет, нельзя ему сейчас к Игорю. Нельзя.

Он же увидит всё. Прочитает, как пить дать.

Не хватало ещё скатиться в истерику.

И да, он знал, что в этот момент зазвонит телефон. Его слишком долго не было на связи.

Это как предчувствие. 

Раз, два, три и…

Псевдо-тишину разрывают звуки знакомой музыки.

«Не по себе
От этой тихой и чужой зимы
С которой я на ТЫ
Нам не стерпеть друг друга
И до войны
Мне не добраться никогда
Моя безумная звезда
Ведет меня по кругу…»

...музыки, поставленной на него. Не отвечать. Ни за что не отвечать.

Но если не ответить – он же не перестанет.

Волей унимая дрожь, Андрей поднёс телефон к уху.

 - Привет, - порывом тёплого ветра его чуть обеспокоенный голос.

Лёгким, ласковым.

 - Привет, - Андрей заставляет голос звучать безмятежно и так же тепло.

 - Ты где? Я думал, ты уже вернулся, но дома никого. Кстати, хозяйка передала тебе, чтобы в следующий раз ты договаривался с её сестрой, она уже передала все права на квартиру.

Ещё и это… сколько процентов «за», что он останется бездомным?

 - Слушай, - голос в динамике, - Андрюш, ну переезжай уже ко мне.

И вместо упрямого противного возражения он вдруг сухо всхлипнул. Испуганно зажал рот рукой.

Один-единственный звук.

Поздно. Дикий зверь уже взял след.

 - Андрей? Ты что? Что случилось?

Он хотел сказать – ничего, всё в порядке, но знал – стоит открыть рот – ему себя не пересилить, даст волю пульсации, назревающей в черепном коробке, и тому голому чувству, на которое он сам обычно с оттенком лёгкого презрения фыркал «классика жанра». Однако, пока ему мешала иллюзорная физическая преграда, ещё оставалась возможность сыграть по сценарию «всё нормально».

Зов не прекращался.

 - Андрей? Эй, что с тобой?

Борясь с собой, он нажал отбой и только после этого медленно, с лёгкой опаской разжал рот. Разжал и… нет, не разрыдался. Мужчины не плачут. Никогда не плачут. Хотя какой он… мужчина…

Он засмеялся. Лежал и смеялся. Взахлёб. Навзрыд.

И со стороны – никто бы не понял, от чего он содрогается.

Неспроста ли движения человека смеющегося и плачущего так поразительно идентичны?

Хохот вырывался помимо воли и длился как эпилептический припадок. Ну не правда ли смешно? Весь этот фарс, вся комедия каждодневной драмы? Он, что ли, один — её жертва?

Кусая губы, он посмотрел на телефон.

Там всё ещё звенело:

«Не потерять бы в серебре ее одну…»

 - Да. Ну что ты хотел?

 - Где ты?! 

 – Что за интонации, кошак? Всё… нормально.

 - Я слышу. Где ты?

 - Ты хочешь приехать?

 - Я - уже – еду.

 - Не надо. Я скоро вернусь домой.

 - Ты врёшь.

 Андрей даже запнулся от такого меткого попадания в цель.

 - Нет… я приду когда…

Когда что? Оклемаюсь? Переживу, пережду это? Возьму себя в ежовые рукавицы?

 - Ладно… как хочешь.

И отключился.

Вот и замечательно.

Андрей отнял трубку от уха и закрыл глаза. Бетон приятно холодил затылок. Сейчас ещё сигарету и – идеально.

Чирк зажигалки, и в небо взвивается тонкий полупрозрачный дымок.

Андрей облегчённо выдохнул. Затянулся – почти задохнулся в дыме.

Это уже не приступ – это состояние.

Незнамо сколько пролежал он, мазохистически наслаждаясь черной дырой, которая всё ширилась, ширилась, захлебнувшись желудком и лёгкими. В лицах ясных, как лоб ребёнка, облаков ему виделись многообразные фантасмагорические картинки, как под ширевом. Как старая игрушка – калейдоскоп – стоит только повернуть стёклышко — и узор изменится из одного случайного тайно-симметрического чудовища в другое, ещё более причудливое.

А потом вдруг ступором: Нет. Кадр стоп.

Издерганные птицы мыслей постепенно возвращались обратно на непрочные нервные провода. Одна всё взмахивала светлеющими крыльями, точно готовясь издохнуть, и, наконец, дошло: да ни за что, ни за что бы Игорь этого так не оставил.

Остальное додумалось само – в один момент, как в чёртовом ньютоновском озарении: «Он знает».

Матерясь, Андрей вскочил, закинул на плечо сумку и потопал к пожарной лестнице. По ней слез до нижних этажей соседствующего дома, оттуда – по крыше – к дереву, с помощью которого спустился и вышел на дорогу. Усмехнулся мельком – сколько годиков, а всё по кустам шаримся - и почти бодро определил направление автовокзала.

В кармане зазвонил телефон.

Опять Би-2.

 Секунда на раздумья.

Отчасти даже довольный собой, он ответил:

 - Хай.

И вместо приветствия вкрадчивое:

 - Стой, где стоишь.

Андрей замер, одними глазами тайком осмотрелся.

Не успел? Что ж, тоже классика жанра.

 - Я не буду туда за тобой бегать. Поднимись, пожалуйста, сам.

Вот как.

Кажется, кошак в бешенстве. 

Бешенство – правда, для него не совсем точное определение. Но, как бы оно ни называлось, попадаться под руку не хотелось. Андрей мысленно вздохнул и уже хотел сделать ручкой, когда, подняв взгляд, застыл намертво.

Он стоял на крыше. В такую жару – в деловом костюме. Приехал с важной встречи? Нет, не приехал – примчался – в мыльной пене с каким-то встрёпанным, измученным выражением галстука. И взгляд его – тёмный, предчувствующий с толикой плавящегося золота, мрачного подземного огня. Такое, наверное, был у Лаокоона, когда он пытался препятствовать троянцам ввести коня в город.

Его губы едва шевельнулись – точно не голос – а ветер, и уже не непререкаемо – обволакивающе, но всё же приказ:

 - Поднимайся. Я подожду.

Будто этого его взгляда недостаточно.

Андрей отвёл глаза и двинулся. Он бы может и почувствовал себя – в который раз – провинившимся мальчишкой, если бы над ним уже не тяготело другое грозовое пророчество.

Студентик поднялся по нормальным ступенькам – тем, которыми шел Игорь, когда они разминулись.

Тот, свесив на руку пиджак, стоял, засунув руки в карманы идеально выглаженных брюк, и его спина казалась живым монументом какой-нибудь задумчивой античной скульптуре. Он обернулся на звук открываемой двери.

В его глазах – ни тени былого приказа. Ну что, показал, чьи здесь тапки, и опять – спиной к рулю. Хитрый.

Андрей не подошел ближе.

Почти с отвращением скинул тяжесть с плеча, и синяя дорожная сумка точно какой-нибудь кулёк со сливами шмякнулась на бетон.

Полоска узких губ Игоря дрогнула:

 - Что случилось?

Вопросом на вопрос:

 - Как ты понял, что я здесь?

 - Это же я привёл тебя сюда. С самого начала. Помнишь? И мне ли не знать, что ты не первый раз бежишь сюда, как только тебя что-то гложет.

Пыль на зеркале воспоминаний. Сдуть бы и не повторять ошибок.

Его голос, снова:

 - Расскажи мне.

Не допытывайся. Ну пожалуйста, не пытай.

Особенно так… бережно.

Он не подходит, просто говорит:

 - Что-то случилось. Ты с кем-то поссорился… С твоими? Рассказал им? И они не поняли? Не молчи, я же вижу, на тебе лица нет!

Он почти поднимает голос, и Андрей поводит плечом – пытается, безразлично, а выходит – чёрти как, фальшивая героиня на задворках театра. Влюблённая Сибил Вейн.

 - Хватит. Пожалуйста.

Игорь сдержал шаг, чтобы не сорваться с места, но, когда подошёл, обнял так крепко, что Андрей выставил руки, упираясь в шероховатую ткань пиджака. И всё-таки, напряжение понемногу отпускало, а отпуская – впустило послебуревой штиль – тот, когда за обломки раздолбанных кораблей истерзанно цепляются выжившие.

 - Знаешь, что самое паршивое, - вырвалось, а так хотелось сдержать. – Я больше не могу вернуться.

Вернуться. Он мысленно испробовал это слово на вкус. Не могу вернуться. Больше не могу вернуться.

Господи, как странно звучит.

Когда их сцепление перестало играть роль доморощенного ИВЛ*, Андрей отступил и поднял глаза:

 - Понимаешь, там было точно – или они, или ты, - и сразу же встряхнулся. – Всё, хватит, пошли куда-нибудь пожрём.

Игорь не стал говорить, что материнское сердце – всепрощающе, не стал говорить, что кровь – не водица и вряд ли дорога домой навсегда заказана. Он всего лишь предложил:

 - Может, поедем домой? У меня там хинкали в холодильнике.

Тот поморщился:

 - Ты же знаешь, я не буду у тебя жить.

 - Это я давно понял. Мы снимем квартиру, если повезёт – ту, в которой ты жил.

Андрей не ответил. Легко запрыгнул на выступ здания и прошелся рядом с «обрывом» - туда-сюда. Пошарил в карманах – ни одной сигареты. Повернул голову:

 - Есть закурить?

 - Нет, ты же знаешь, я редко курю.

 - Угу.

Ещё два бездумных шага, и он вспомнил о заначке. Присел на корточки и вслепую провел по кирпичам под выступом. Там, на месте отсутствующего камня, радостными пальцами нащупал пачку.

Три чирка зажигалки.

Выдох. Дым.

Игорь приближается близко-близко – в почти объятие.

 - Сколько ты сегодня выкурил?

Тоже мне, мамочка.

 - Пофиг.

 - Поделишься?

 - Пофигом? – хохотнул. – Бери сколько захочешь, у меня его много, и я знаю, где достать ещё.

 - Сигаретой.

 - Ты же редко куришь, - уже вытягивая сигарету.

 - Редко, - останавливая руку. – Этих не нужно, я хочу твою.

Анжи закатывает глаза:

 - Что за романтический бред – выкуривание одной сигареты, пожирание одной лапши. Что там ещё было? - затянулся. Пауза. Выдох. – Сосание одного…

 - Анжи, просто поделись.

Тот фыркает, но, не выпуская сигареты из рук – точно её могут отобрать, – даёт Игорю затянуться. Смотрит, как тонкие губы смыкаются на желтом клочке фильтра, пожирают дым и отстраняются – выпустить призрак на волю.

 - Ещё?

Он так и скормил всю сигарету кошаку, будто это было единственной его пищей.

 - Поехали домой.

 - Кошак, ты думаешь, я в неадеквате?

 - Я думаю, тебе надо выпить. У меня есть…

 - Нет, только не к тебе. Меня тошнит от твоих обоев. Они мерзкие.

 - Я завяжу тебе глаза.

 - Как в прошлый раз? – иронично.

 - Ну, помогло же, - резонно.

 Цоканье:

 - Нет, не хочу. Поехали в бар.

 - Как скажешь. Анжи… мы переедем?

 - Если мне не будут присылать деньги – нет, - слезая с выступа. – Я не смогу оплатить целую хату.

 - Я заплачу.

 - Да пошел ты, - без раздражения, с призраком подобравшейся усталости в уголках век.

 - Пойду. Я договорюсь с хозяйкой, - полувопросительная интонация.

 - Делай что хочешь.

И эта усталость, усталость, усталость – мозги начинает высасывать огромный пылесос. Может, нужно всего лишь выспаться?

 - Мы идём в бар?

 - Давай лучше напьёмся.

 - У тебя на хате? Нееет.

 - Где хочешь, тебе ж это нужно.

 - Как хочешь.

* * *
Они вышли из бара поздно, и Андрей почти тащил Игоря на своём плече. Он едва пригубил какую-то очередную ядрёную смесь, зато этот алкоголик перепробовал всё меню. Кому, в итоге, оказалось, надо напиться?

Пока ехало такси, студент сгрузил тушу на лавку возле автобусной остановки, и та расплылась мыслию по древу – последнее в буквальном смысле. Андрей погладил тело по волосам, отметил, что галстук основательно испорчен и ремонту не подлежит. Спросил:

 - Плохо? Ещё рыгать будешь?

Тот, зеленоватый, помотал головой, и тут же пожалел об этом.

Игорь не маленький, умел пить, но сегодня то ли перестарался, то ли пил за двоих. После того, как его вырвало в ближайшем туалете, они как-то сразу засобирались сматывать удочки.

Удивительно, но уже в такси Игорь начал постепенно приходить в себя, Анжи мельком поглядывал на него через лобовое стекло, не давая себе отвлечься на разрушительное размышление, и иронично усмехался – всё-таки они едут к Игорю. Ну что за ерунда, что всё всегда заканчивается так, как хочет этого кошак?

Андрей помог ему выбраться из такси, расплатился с водителем, и плечом к плечу они по полутёмному подъезду с одной колыхающейся лампочкой у входа добрались до дверей.

 - Где твои ключи? – Андрей похлопал Игоря по карманам. 

Тот вытащил из пиджака целую связку и сосредоточенно выбрал нужный. Усмехнулся:

 - Не так уж много я и выпил.

Андрей фыркнул, отбирая ключ и отпирая дверь:

 - Теперь я знаю, как ты себя чувствуешь, когда волочишь меня бухим на отсыпной.

 - О, так ты теперь больше так не будешь?

 - Ещё чего.

Парень подождал, пока Игорь войдёт, и включил свет. Небрежно снял кеды, наступая одной ногой на пятку другой, и обернулся. Подняв хвост, их встречал Жук и уже одним своим видом настойчиво требовал жрать. Впрочем, доля лирического в образе «животины вечно встречающей своих хозяев в одиночестве» в нем тоже присутствовала.

Игорь, неловко наклонившись, пытался расшнуровать хитрую систему шнуровки на туфлях.

Вздохнув, Андрей присел на корточки, развязывая сам. Игорь приподнялся и тяжело опустил руки на чужие плечи. Рассеянно их сжал.

Пару секунд стояла тусклая тишина, а потом Игорь, как от внезапного озарения, погладил Андрея по волосам. Засмеялся:

 - Знаешь, чего я тогда больше всего боялся, ну, когда глаза тебе завязал, - даже в таком состоянии он не запинался и говорил внятно. – Что у тебя не встанет. Не знаю, что б я тогда делал. Думал, попрошу тебя представить себе кого-нибудь женского полу. Певичку там, или кого ещё хочешь…

 Андрей фыркнул:

 - Забей. Я тебя разул, пошли.

Он поднял глаза и в одно мгновение оказался в плену ладоней, заключивших в мягкое объятие его лицо. Неловко дернул плечом.

 - Перестань, не надо сегодня.

Взгляд Игоря такой же мягкий, как его объятие.

Мягкий, но глубокий. До самого дна.

 - Чего не надо?

 - Нежности.

 - А чего тебе хочется?

Анжи хотел оторваться, но ладони не позволили. Тогда он в который раз отвёл взгляд в сторону, а когда поднял снова, его лицо было бесстрастно, но линия губ исказилась в штрихе измученном страданием. 

Секунда – исчезло. 

Губы зазмеились – непереносимо, и он, вырвавшись, отвернулся:

 - Пошли спать.

Будто не мог чего-то простить. Только, кому?

Обвиняя себя в мелочной истеричности, он, больше всего боясь показаться нелепым, пошёл раздеваться первым. Снял всё до трусов и наугад выудил из хозяйского шкафа странную плотную футболку с какими-то психоделическими треугольниками, в которых красовались фразы из теории физики.

Сел на кровать и включил телефон. За весь день они ему так и не позвонили. Может, правда, так лучше. Лучше, когда… когда что? Когда некуда возвращаться?

В ванне послышался шум воды.

Спать не хотелось. Ничего не хотелось. Мир, казалось, раскололся, но внутри раскола не осталось ничего, кроме апатии.

Не желая избавляться, но точно пытаясь отсрочить, Андрей босиком вышел на балкон. Задержался там на неопределённое время в компании «Мальборо». Игорь же курит другие? Или это такая замануха: живи здесь - и будешь обеспечен сексом и сигаретами на ближайшую вечность?

В зале зажегся свет, и показался Игорь. Анжи рассеянно отметил, как с его шеи на ключицу сползла невытертая капля. Заметив его, Игорь открыл дверь на балкон – коротко зазвенело потревоженное стекло, повеяло сигаретным дымом.

Студентик просканировал мужчину с ног до головы. Тот накрыл его руку своей, отбирая сигарету – сегодня уже во второй раз – точно хочет слить их в одно, отобрать дыхание. Андрей вздрогнул от ледяного прикосновения.

 - Прости. Не люблю напиваться – решил привести себя в чувство.

 - Помогло?

 - Угу.

Анжи не мог оторвать взгляда от задержавшейся на ключице капле. Она лежала там, как в колыбели, и собрала в себе все тусклые, покалеченные лучи света окрестных окон.

Он поднялся, завороженный, и, обняв одной рукой чужую шею, заставил мужчину наклониться. Приблизился к ключице, мягким движением языка в ночной полутьме слизнул каплю с ледяной кожи. Она стекла по пересохшему горлу вниз, оставляя за собой след влажной жажды.

Может – ему нужен именно холод? Чтобы только холод – ничего другого?

С этой единственной мыслью он наклонил мужчину за шею ещё ниже и впился губами в шею. Прикусил, зализал укус, глубоко втягивая в себя покрасневшую кожу - глубоко вбирая в себя холод, пока Игорь не сжал крепко его предплечье, отстраняя. Беспомощно положил голову на его плечо:

 - Анжи, Анжи, что ж ты творишь…

Сигарета тлела в его руке, а голос дрожал той внутренней дрожью, которая уже не разбирая добра, зла, света, тени, переворачивает в бездонной воронке всё, без остановки, нутро.

Особенно если готов поставить на кон вселенную – лишь бы не потерять.

 Ты знал, Анжи, что ночью люди теряются навсегда. Днём – ещё ничего. Днём – они приходят - потом – с головокружением, тошнотой, обидой, но приходят. Но не ночью. Ночь – иная плоскость, другое измерение. Многомерная шахматная доска, где королевы ходят к офицерам в гости, а при любом неверном ходе фигуры исчезают и теряются. Теряются навсегда. И потом – сколько ни зови… Не придёшь. 

Не придешь же?

Рука Андрея – задумчивая, неуверенная тень – по груди вниз – к выпуклой ткани штанов. По ней лёгким каcанием вниз и, задержавшись на внутренней стороне бедра, вверх, а после, решительно – ближе, в полумраке и грубо – себя – на колени, чтобы взяться за резинку зелёных штанов, потянуть вниз.

Игорь, в двух пальцах зажимая сигарету, накрыл руки Андрея:

 - Ты говорил – не надо…

 - Не надо, - Андрей поднял голову, обнажив полуночный, звериный взгляд. – Не надо нежности.

Он спустил штаны до колен и выцеловал дорожку к паху. Вода смыла с кожи любой запах, едва ли не самый знак присутствия, и единственная зацепка – голос: прерывистый, едва ли не жалкий шепот:

 - Не заставляй… себя.

А ведь хочет. Стоит только взглянуть в эту муть манящих жаждущих глаз. «Не заставляй себя» - лжец. На самом деле ты хочешь сказать другое: пошлое, блядское: «Пожалуйста, Анжи, глубже», «хочу тебя», «трахни меня», «разреши мне» или ещё пошлее – связать, на карачки и до рассвета захлёбываться собственным раздвоением: хорошо-плохо, эйфория-боль, притон-виселица.

А стоит только…

Андрей прикоснулся кончиком языка к основанию подрагивающего члена, облизнул, довёл прикосновение до головки, чувствуя себя странно из-за незнакомого ранее вкуса.

Игорь зашипел и вцепился руками в плечо и волосы Андрея. Похоже, любые благие мысли покинули его голову, и он напряг мышцы бёдер, сдерживая рефлекторное желание дернуться вперёд.

 - Анжи… Анжи… - поглядел неразборчиво, сумасшедший, когда тот сомкнул губы на его члене.

Его пронзило острое чувство, что всё это нереально – эта ночь, он и Анжи – на коленях – делай что хочешь. Господи, делай что хочешь, что хочешь – хоть убей сейчас, на месте, так бьётся шальное сердце.

Андрей не очень чётко представлял, что нужно делать, но интуитивно спрятал зубы за губами.

Толкнулся глубже, но, подавившись, быстро отстранился, рукавом стирая с губ нитку слюны.

 - Расслабь глотку. Просто… расслабь.

Андрей бросил на мужчину короткий взгляд и положил вторую его руку себе на макушку.

 - Возьми меня, – голос – ночной, от волнения хриплый, - как тебе хочется.

И дрогнувшие руки еретика, ненароком коснувшиеся Ветхого Завета в тёмной, безлюдной комнате.

Секунда – и Андрей перестаёт быть собой в хватке властных рук. Это сложно – отдать и благодарить, что отдаёшь, но сейчас – всё, что угодно. Всё, что хочешь, отдам, только чтобы спрыгнуть. И бежать. От себя – к тебе.

Пересохших губ касается кончик влажного члена. Задержавшись на бессчётное мгновение, он беспрепятственно проникает внутрь, скользя по нежной внутренней стороне губ, шершавой влажной поверхности языка – медленно, до самой глотки и обратно. Ещё раз и ещё раз, ощущая щекотное прикосновение жестких волосков в паху.

И подняв глаза, Андрей видит, как Игорь, прикрыв глаза судорожно сжимавшей сигарету рукой, слепо ухватился за угол старой, пыльной тумбочки, и через прорезь его рта со сжатыми до боли челюстями вырывается осколочное дыхание. Рваное, прерывистое.

Х-ха… Х-хха…

Но – через секунду – смотреть некогда. Движения набрали темп, и Андрей весь сосредоточился на том, чтобы в таком пассивном напряжении заставить тело, расслабившись, отдать себя – до дна, без остатка внешнему пульсирующему ритму. Единственная вольность – чтобы не упасть – схватиться за бёдра мужчины; и потом одной рукой медленный путь к внутренней стороне и вверх – скользящим змеиным движением к мошонке.

Даже ничего особо делать не понадобилось – стоило только прикоснуться, как Игорь, наполовину от неожиданности, содрогнулся. Резким движением за волосы – отстранил и – запачкал любовнику шею и футболку, прежде чем успел подставить руку.

Андрей краем глаза заметил, как с тумбочки, едва не опалив кожу, слетел тонущий огонёк окурка.

Он стёр краем футболки с шеи вязкие капли, вяло борясь с подступающей лёгкой тошнотой. Он не хотел думать, анализировать, что сейчас чувствует, он хотел погрузиться и навечно застыть в зелёно-золотом омуте, который какой-то бездарь умудрился назвать глазами. Может, поэтому, разжав чужие пальцы, он прикоснулся поцелуем к ребру ладони у большого пальца, задержавшись губами у холодной поверхности. Подниматься не хотелось.

Игорь, переведя дух, о чем-то думал не дольше мгновения – тоже опустился на колени – к равному.

 - Я люблю тебя.

Непогашенный свет залы прояснял черты только правой части его лица.

Андрей передёрнул плечом, сдерживая издёрганные интонации:

 - Зачем ты со мной… так?

Одернул себя, непослушно тряхнул головой, поднимаясь:

 - Вставай, герой-любовник, - фыркнул. – На коленях, да ещё и со спущенными штанами ты смотришься бестолково. А ещё изо рта у тебя воняет как не в себе.

Игорь криво ухмыльнулся, вытянутый из плена момента. Держа испачканную руку чуть в отдалении, второй натянул штаны. Проворчал:

 - Всегда знал, что ты мастер делать комплименты.

 - Ага, а ещё мастер мсти, - поддакнул студентик.

 - Ммм?

Тот хмыкнул и притворно-снисходительно пояснил:

 - Отсос за отсос. Один-один.

Игорь какое-то время моргал в ступоре, а потом расхохотался. По лицу Анджи тоже промелькнула тень усмешки. Он первым вышел с балкона:

 - Ты ложись, а я пойду помоюсь и футболку другую возьму, а то сам видишь.

 - Хорошо. Только вытрусь. Я подожду тебя.

В душе Андрей долго-долго оттирал с себя малейшие следы похоти. А когда пришел – Игорь, замотавшись в тонкое цветистое одеяло, уже спал. Жук, присоседившись у его щеки, тоже спал, уложив хвост в районе шеи.

Не желая их будить, Андрей тихонько прокрался на балкон и, выудив оттуда сигареты с зажигалкой, оставил дверь открытой. Сел поверх второго одеяла, рядом со спящими, и долго, до самого рассвета, медленно курил, стряхивая пепел в удачно подвернувшееся белое с синим цветочками блюдце на тумбочке.

«Это пройдёт». Это пройдёт. И это тоже пройдёт.

Не зря же Соломон никогда не расставался со своим знаменитым перстнем.





* Аппарат искусственной вентиляции лёгких.

Перстень Соломона - согласно легенде, у Соломона был перстень с надписью «Это пройдет». В минуты душевного раздрая царь смотрел на надпись и успокаивался, но однажды он не успокоился, а наоборот — еще больше вышел из себя. Взбешенный, сорвал кольцо с пальца и чуть не зашвырнул куда подальше. Однако вдруг заметил, на внутренней стороне другую надпись: «И это тоже пройдет».


========== 7. О любви ==========

Мы с тобой еще немного и взорвёмся,
Жаль, но я никак не научусь остановиться,
Разгоняюсь-загоняюсь как отпущенная птица.
Хорошо, я буду сдержанной и взрослой,
Снег пошёл и значит что-то поменялось.
Я люблю твои запутанные волосы,
Давай, я позвоню тебе ещё раз, помолчим...

Земфира - "Самолёт"



Он, подперев голову рукой, курил очередную сигарету.

Такой, какой он сейчас, он Игорю просто не подходит – такому нежному, сильному мужчине.

Терпеливый ты мой. Такой хороший, что просто сил нет. Что же с тобой делать, если твоя любовь лечить должна, а она – убивает.

Ах да, любовь сама по себе – не лечится.

И что делать – с собой? Как убежать от себя – к тебе?

Андрей выворачивал себя на изнанку. Собирал обратно – как кубик Рубика, как пазл, в котором все части – навыворот.

Андрей – искорёженный романтичный подросток. Ломаная линия, неоконченная кривая. Запечатанный конверт, в котором куча фотографий, а на них – нотные листы. Что же тебе с собой делать?

Нужен Анжи. Один и тот же, но другой – мягкая прямая, пушистые лапы и едкий змеиный взгляд.

Не кривиться, не морщиться. Надо. Нужен.

И эти слова – говорить честно – «Я хочу тебя», «Трахни меня… пожалуйста», «ещёещёещё», захлебываясь, утопая, без смущения. И ещё одно – самое-самое: «Мой». 

Мой, мой, мой. На вкус – горечь. В глазах – такие краски, как под ЛСД. 

Останься. Мой. Пожалуйста. 

Андрей не сможет – он трусливый. Хороший мальчик, маменькин сынок, любимый брат.

Сможет Анжи.

А кто такой Анжи?

Да, собственно, никто. Ноль без палочки. Без понтов, без музыки. 

Без себя.

Только… твой.

И росчерк – бабочкой.

Этот – сможет, потому что этому – плевать. Зачем стесняться – если хочешь? 

Расскажи – он заслуживает.

А Андрей? – Пусть посидит в сторонке.

Он не -  не нужен. Просто… что-то вот такое.

Бранные слова, но не те, что у Андрея – пошлее, проще. Он сам – проще. Без этих тяжелых мыслей, без этой бездны в нутре.

И не нужно слов, господи, пожалуйста, не нужно слов. Это так запутанно, захлестанно и рассыпчато, как песок. Слова всё портят: Андрей не боится людей, но при нём – язык заплетается. На грубость – да пожалуйста, хоть два пятиэтажных, а нежное… нет, нет, нет, Игорю – только ласковое. 

И Анжи скажет. Скажет потому, что он не боится быть распятым – он и распятый... рассмеётся.
* * *

Игорь приоткрыл глаза и, моргнув, проснулся. Его укрыли ещё одним одеялом, Жук обнаглел настолько, что от его шерсти повсюду уже хотелось чихать, дверь на балкон была открыта, а Андрей, как гусеница, закутавшись в белое ватное одеяло без пододеяльника, задумчиво стряхивал на пол пепел.

 - Сколько время? – пробормотал сонно.

Андрей скосил глаза в его сторону:

 - Пять-сорок.

 - Иди сюда.

Он приподнял одеяло, побеспокоив животину, и похлопал рядом с собой ладонью.

 - Мм. Лучше ты ко мне, - дернул уголком губ.

Игорь выдохнул, забарахтался и перекатился, захватывая с собой оба покрывала. Дотащился до той стороны, где на быльце почивал Анжи. Уткнулся лбом в его холодный локоть. Почувствовал кожу и потянулся поцеловать.

 - Залезай ко мне, будем тебя греть.

Андрей молча скосил на него взгляд. Рукой с тлеющей сигаретой в пальцах медленно, нежно потрепал Игоря по волосам. Хотел потом отстранить ладонь, но передумал.

Игорь вывернулся – поцеловать ребро большого пальца.

Андрей смотрел на него – непонятно и устало. Сказал, почти не раскрывая губ:

 - Я тебя люблю.

Игорь дернулся, рывком поднял голову и посмотрев в лицо напротив, почувствовал, как падает, падает, падает, словно это продолжение сна. Выцветшее, онемелое чувство.

Сотни фраз пронеслись у него в голове: нежных, банальных, пошлых, да каких угодно.

Нельзя не ответить, особенно ему – такому. Усталому, вроде как ответа не ожидающему.

Хотел сказать что-то хорошее, а вырвалось:

 - Прости. Прости меня, -  он подтянулся, обнял Андрея за талию. – Просто мне так хорошо с тобой, что я не чувствую момент, когда нужно прекратить.

 - Забей. Не нужно прекращать.

Тихо:

 - Анжи, Анжи, Анжианжианжи…

 - Замолчи.

 - Анжи, давай сходим куда-то.

 - Сейчас только шесть утра. Я даже Жука не покормил.

 - Пойдём. Я потом сам покормлю.

 - …Ладно. Сейчас докурю.

Игорь выпутался из одеял, но не очень хотел уходить. Он ощущал то терпко-сладкое чувство эгоистичной победы, в котором сам себе не желал признаваться. Ему всегда претило это чувство, но теперь, когда то, чего он так яростно хотел достичь – но не мог обычными методами, было так близко, он никак не мог возразить этой всепоглощающей силе превосходства – не над Анжи, над остальными, кому Анжи принадлежал или мог принадлежать.

Потому, что есть два вида одной и той же любви.

Одна любовь – пристальная. Подмечает всё – «от улыбки до жеста», и она вся в этом внимании. Другая – наоборот – нарочито невнимательна. Она тоже – замечает, но вместе с тем настолько ослепляющая, каким только может быть глубокое чувство. И даже если что-то, на уровне сознания помеченное красным «табу», и дойдёт до окончаний нервных клеток головного мозга, оно тут же нейтрализуется далеко вне порога горечи и безрассудства.

Эти два чувства на самом деле слишком одинаковы, чтобы спросить, какая из них более искренна, какая больше отдаёт или забирает.

Любовь Игоря была второго сорта. Преданная, её могли бы назвать даже собачьей, если бы она не продолжала требовательно, кроясь под маской нежного благополучия, брать чужое.

Точно раковые клетки, в бессознательных мучениях иссушив тело хозяина, возжелали добраться до внутренних органов соседнего ближнего.

Игорь даже, временами, ощущал себя почти посторонним в этом проклятии, но тут же спохватывался, корился. Он бы никогда не стал, подобно Эдипу, списывать всё на судьбу, проклятие или волю богов.

Он просто мирился. С собой. Каждый день, в миллионный раз.

Мирился, что тянет с собой на дно, откуда ни один из них уже не выплывет.

Обещал. Себе и молча – ему – вытянет.

И знал – не получится.

И продолжал тянуть.

И клялся – не отпустит.

Хотя бы так. Поблажкой.

Когда всё несерьёзно – ерунда. Один раз – не П.

Да и два – тоже. Два – это только Би.

А здесь – хоть волком вой, хоть с крыши прыгай.

Не отпускает. Что – не понятно. То ли руки, то ли глаза. Колючие, жесткие, нежные.

Something in the way you move.

И раз его не отпускало… то и он не отпустит.

Дотянет до дна, до ила, прикуёт цепями к затонувшим кораблям и станет… поклоняться. Как изувер, язычник – древним идолам.

Будет сносить дары и не вставать с колен…

Игорь встряхивает безумные, порочные образы, но они снова с живостью гениального художника занимают воспалённое воображение.

Воображение – это всего лишь вид памяти. Так пусть кто-нибудь отнимет у него память.

Пусть попробуют.

Возможно – это лишь причуда, внебрачный плод неудовлетворённости, рассеивавшийся с последней зарёй, но почему тогда он приходит снова и снова?

Снова и снова.

Снова и снова.

Он отбрасывает все эти мысли, натягивая поверх рубашки пуловер. Гладит сонного Жука, который потягивается, отставляя пушистый зад.

Нехотя сползая с дивана, Андрей проворчал:

 - Куда мы вообще пойдём в шесть утра? Нихрена ж не работает.

 - Мак работает, - Игорь натянул стащенные со спинки стула джинсы.

 - Не пойду я в твой мак, там дорого.

 - Там есть бургеры.

 - Ты меня слышишь? Там до-ро-го. Хочешь бургер, я тебе на кухне сделаю, щаз, только в магаз сгоняю.

 - Я заплачу… ну не зыркай на меня так.

Андрей вздохнул:

 - Просто пошли куда-нибудь во двор. Я видел, у тебя есть кола, сделаем бутеров и хватит.

 - Холодно уже на улице стоять.

 - Значит, пошли постоим на балконе – далеко идти не надо.

Игорь обернулся, плавно подошел к студентику и, крепко сжав его, притянул к себе. Опустил лоб на плечо. Погладил:

 - Ты всю ночь не спал.

Тот фыркнул:

 - Я в курсе. Я думал. Курил. Загадил тебе весь пол, кстати. А ещё эти дурацкие обои, - он почувствовал, как от беззвучного смеха у мужчины затряслись плечи.

 - Обои… обои при чём?

- Я не знаю, - пробурчал, - меня от них тошнит.

 - Хмм… Хочешь, давай переклеим. Не думаю, что мать будет против.

Анжи замер, чуть напрягшись. Задумался.

 - Не, не надо. Мои тараканы.

Игорь поднял голову, серьёзно заглянул в глаза:

 - Давай переклеим. Ты можешь здесь всё что угодно делать. Курить, загваздать всю квартиру, накидать своих шмоток, книг, выкинуть все вещи, ещё одного кота заведём… только переезжай.

Секунда. Две.

 - Я не могу.

 - Но почему? - зло, почти отчаянно, сжимая с болью пальцы на чужих предплечьях.

Анжи тоже психанув, вырвался:

 - Да ты что, больной, хочешь, чтоб я как содержанка, как приживец, ненавижу это! Господи, как же я это ненавижу! Я не захочу сюда возвращаться!

Он заткнул себя и, молча одевшись, вышел.

Нужно валить, пока не наговорил глупостей.

Сколько раз уже – эти быстрые перемены настроения – ни с кем у него так не было, чтобы в одну секунду – и любовь, и ярость, и гнев, а потом спокойствие, штиль, затишье, чтобы снова…

Игорь догнал его в подъезде. Обнял сзади, одной рукой за живот, теплым дыханием касаясь шеи:

 - Прости. Ну прости меня. Пойдём, сделаем, что захочешь. Совсем всё.

Анжи остановился. Прикрыл глаза, от Его слов стало ещё хуже – будто он женщина, которую успокаивают. Ненормальная истеричка.

Но он же сам виноват – распсиховался, даже не дал шанса поговорить и свалил по-английски. Та ещё… барышня.

Но нет. Нужно просто привыкнуть. Это Андрей – мальчик, а Анжи -  Анжи никто. Не мальчик, не девочка. Анжи можно психовать. Лишь бы Игорю было проще. Ведь проще ему – с девушками?.. Это страшный коллапс, как сделать так, чтобы ему было проще? Стать женщиной? Нет, никогда, не позволит гордость. Это так… болезненно. 

Убей меня. Убей меня уже. Так я тебя л…

Анжи собрался, радуясь, что Игорь не видит его лица. Выдохнул. Склонил набок голову:

 - Ничего. Пойдём на улицу.

На улице было не так уж и ужасно, просто холодно и насыщено такой предрассветной темнотой, которой по утрам напитаны веки.

Где-то дальше – на лавочке в парке, закутавшись в лохмотья, спал бомж, а в новостройке на балконе шестнадцатого этажа курил, замерзая, мужик.

В мягкой, естественной тишине Андрей слышал, как тикали наручные часы Игоря, которые тот сонно надел по привычке. Или ему казалось, что слышит, так как ещё он явственно ощущал, как насмешливо тикает мировой часовой механизм.

Они неспешно вышли из двора, перешли дорогу и добрались до круглосуточного супермаркета. Игорь оживился, бросив:

 - Подожди, я сейчас, - и умчался.

Андрей засунул руки в карманы пайты и поёжился. Холодные шесть утра.

Шесть утра, из которых он не поспал ни часа.

Большие бордовые часы на витрине кафе застряли на отметке три-сорок.

Игорь вышел очень быстро, с пакетом и кивнул в сторону усаженной деревьями аллейки:

 - Пойдём туда.

 - Окей.

Пока они шли, ещё не до конца проснувшийся Игорь бросал на парня кривые взгляды, и было видно, что он хочет о чём-то спросить, но не решается.

Они подошли к подобию детской площадки, где уселись друг напротив друга на покрашенных в синий колёсах. Мужчина достал из пакета лаваш и пачку крабовых палочек. Поделил всё добро на двоих.

Заедая холодный лаваш мерзловатыми крабовыми палочками, Анжи фыркнул:

 - Романтика, блин, - случайно поперхнулся.

Игорь, привстав, добродушно похлопал его по спине, что не убавило в нем язвительности:

 - А пластиковое кольцо из-под пивной бутылки ты мне в знак вечного союза не наденешь?

Тот прыснул и глянул на мальчишку с интересом:

- Вечно ты какой-нибудь хрени начитаешься и паришь нам обоим этим мозги, - затем посерьёзнел, или хотя бы попытался, так как с лавашом и крабовыми палочками серьёзным казаться было нелегко: - Я всё хотел спросить – ты же к своим ездил?

 - Типа.

 - И что они?

 - Я рассказал. Они сказали выбирать – ты или они. Видишь, как легко.

Мужчина замер. Тоненькая нить сомнения прошила нутро. Эти его признания – не для того ли, чтобы – в последний раз. Если в последний – так забери обратно! Лучше жить с неопределённостью, но вместе, чем зная, но не имея возможности даже коснуться.

 - А ты?

Андрей мучил его недолго.

 - А я люблю тебя, - вот так просто.

Тогда Игорь встал и, просто подойдя, обнял Андрея, будто вжимая в себя – сливая с собой.

 - Спасибо. Господи, спасибо, что ты у меня такой… Спасибо, что ты у меня есть.

========== 8. Двое - и - обрывки ==========

Двое.
В доме было очень холодно, и они разожгли огонь в камине. Бумаги не было, поэтому в жертву была принесена картонная коробка, в которой хранились дрова. Анжи достал из пакета клетчатый красно-черный плед – прямо в лучших традициях жанра – закутался в него и задумчиво, как в трансе, смотрел как Игорь, присаживаясь на корточки, задерживает над картоном огонёк зажигалки. 

Пламя медленно, со вкусом пожирало поверхность – плавило, плавило до почернения, пожелтения, сыпучего пепла. Игорь пристроил картонку помеж брусков дерева, а у Анжи почему-то всплыла в голове строка, мол, человек, никогда не видевший огня, принял бы его за магию.

Магия… тут везде магия.

Домик был, откровенно говоря, убожищный: старенькие, выцветшие, местами отклеившиеся или набухшие обои, пыльная стеклянная люстра в большей из двух комнат, торшер – в меньшей. Алюминиевые ложки с узнаваемой советской гравировкой, железные кружки, накрытая целлофаном мебель, пол грязный, припавший пылью. Хозяева приезжали сюда только на лето или по каким-то особым случаям – знакомые Игоря.

Вот и на этот раз – только они вдвоём. Когда Игорь показывал фотки в первый раз, Анжи особо энтузиазмом не горел, только покрутил пальцем у виска, заявляя, что куда проще снять комнатушки в домике, где всё будет уже подано. Тогда Игорь улыбнулся так, что по коже поползли мурашки и специально понизил голос до глухого баритона, хотя рядом никого не было:

 - А ты как там собираешься со мной… жить?

Андрей, смутившись, послал мерзавца в края далёкие, потом закусил изнутри щёку и задумался – ну да, действительно, как? И даже не про то, на что намекал Игорь, а – случайные прикосновения, невольные взгляды - подсознательное отношение – как к чему-то очень близкому, чтобы – бережно, осторожно – от внешнего – к внутреннему, от руки – к сердцу. Да всякий глазастый запросто поймёт, что если они и друзья, то очень… о-очень близкие.

Можно, конечно, сдерживаться – следить за собой везде, замечать, таиться, но это будет уже не отдых, а испытание на выдержку. Привычка – вторая натура.

Да и не спрячешь эти голодные кошачьи глаза.

И вот они здесь.

 - …я был очень вспыльчивым… Эй, ты слушаешь?

 - А? – вскинулся тот, выныривая из глубокой задумчивости. – Не, прости, а что ты сказал?

Игорь сидел на какой-то подстилке на полу, опираясь локтями на согнутые колени. Он сначала смотрел на огонь, потом повернулся заглянуть в глаза – снизу-вверх – Андрею:

 - Говорю, в университете, до тебя, я был очень вспыльчивым.

Мальчишка фыркнул:

 - В жизнь не поверю. Ты же спокойный как удав.

 - Это с тобой, и то потому, что люблю.

Анжи уже, как всегда, приготовился открывать рот для возражения, но последнее слово прочно его заткнуло. Отвёл глаза на огонь, потом в таком же молчании посмотрел в окно.

 - Знаешь, мне недавно снился сон, похожий на то, что сейчас здесь. Мы с тобой тоже сидели в каком-то обшарпанном здании, а сверху падала соль. Я помню, что падала она уже много дней подряд и мы никуда не ходили, просто сидели и разговаривали.

Игорь странно-нежно улыбался, ласково спросил:

 - И о чём мы говорили?

 - Не помню. Трепались, наверно, за жизнь – Кант, Гегель, все дела…

 - Что это тебя на трансцендентальное потянуло? 

 - Ты просто заразный – это ведь ты меня всё время книжками своими мучаешь.

Игорь хмыкнул, а потом уголки его губ лукаво изогнулись:

 - И что, за всё это время мы даже не?..

Анжи закатил глаза:

 - Даже если «да», рассказывать об этом я всё равно не собираюсь.

Мужчина смотрел в ответ долго-долго, а потом уткнулся лбом в локоть:

 - Хорошо, что я тебя встретил.

 Андрей опустил взгляд – сказал, вроде бы едко, но с чем-то таким… особенным в тоне:

 - Даже не знаю. Сдался я тебе. Мы вообще разные, ты заметил?

 - Мне без разницы. Ты, наверное, в такое не веришь, но я в последнее время начал даже подумывать о каком-нибудь таком переселении душ.

Анжи прыснул:

 - Серьёзно?

 - Угу. Раньше я б и сам так сказал, а теперь… Вот как объяснишь, что мне кажется, будто я тебя всю жизнь искал – тысячи раз. Встречал – тысячи раз – и постоянно пропускал мимо.

 - Нифига себе тараканы. А я думал, мистика – по моей части.

 - О-о-о, значит, это твоё дурное влияние.

 - Ну конечно. И это я тебе на ночь Лавкрафта читаю.

 - Хах, а чем прикажешь заняться, когда ты за домашним сидишь? Разбираться с тобой в уголовном кодексе Новой Зеландии?

 - Когда это я его читал?

 - Это я образно. Была там, помню, одна книжка с забористым названием. 

 - Ладно, проехали.

 - Угум. Так что там с твоим сном?

 - Что, что? Ничего. Мы сидели и разговаривали, ты нес какой-то бред – что-то про Гегелевские три закона диалектики – и так убедительно. Потом мы жарили сосиски на камине, а потом ты куда-то ушел, а я остался. Я до сих пор помню тот момент, когда я понял, что ты пропал. Я пошел тебя искать, но то место, где мы были – такое странное, похожее на мою старую школу: много этажей, везде красный и серый кафель на полу, много пустых кабинетов с крашеными партами и обшарпанные большие окна… Короче, я нашел тебя возле толчка, ты сидел как гопник и палил туалетную бумагу. Когда я спросил, что ты тут делаешь, ты ответил, что всё кончено и смысла продолжать больше нет…

Игорь слушал со странным выражением, а глядел – как на какой-то редкий, вымирающий вид единорогов. В конце не выдержал и расхохотался:

 - Ты что курил и где тебе такое продали?

Тот самодовольно усмехнулся:

 - Сами производим. Натурпродукт – фирма веники не вяжет. И это я тебе только конец рассказал, там ещё много чего было, только я не всё помню. 

Они замолчали.

Андрей, бездумно глядя в огонь, прицокнул:

 - Из тех пяти дней, что мы будем здесь – только два уйдёт на уборку. В холоде.

 - Ну нам же не нужно убирать весь дом, вдвоём здесь вообще нечего делать – и пары часов хватит. Насчёт холода – здесь было ещё что-то вроде парового отопления.

 - Пфф, а ты не подумал, что вода в трубах замерзла?

 - Посмотрим. Иди лучше сюда, - Игорь привстал и потянул его за руки на себя, чтобы тот упал сверху. Опираясь на локти по обе стороны от головы Игоря, Андрей внимательно разглядывал его лицо.

В который раз. Горбинку на носу, родинку у виска, слегка не бритую кожу. Заметил нечаянно, что ресницы у него белесые, длинные, особенно нижние, и в этом была какая-то своя, непривычная красота. Шрам возле уха, след от прокола на мочке – давнишний, может, ещё со школы. Что он там говорил - «был вспыльчивым»? Это типа бэд бой? С такими Андрей не дружил – не было времени. 

Наверное, если бы они были одного возраста и в одной школе – никогда бы не пересеклись.

Андрей никогда не спрашивал Игоря ни о чём. Ему казалось, что вопросы – это как минное поле, к тому же, задавая вопрос, будь готов к ответному вопросу. Как там, эта игра: «слово или действие». 

В такой задумчивости, он почувствовал, как его рта касаются губы, и впустил внутрь чужой язык. Тот прошелся по кромке зубов, поласкал другой язык, и Анжи дернулся, чувствуя, как меж ног притерлось чужое колено. Это как всегда перехватывало дыхание.

 - Кошак, пойдём куда-нибудь в другое место, у меня ноги мерзнут. Кровать здесь есть?

Игорь, оттягивая ворот пуловера, пробормотал:

 - Она пыльная, ты не захочешь. Давай здесь.

Анжи вскинул взгляд:

 - Ммм, давай кое-что другое.

Он спустился ниже и, по-кошачьи прогнувшись, прислонился щекой к молнии на брюках, уже становившимся слишком тесными. Если и было неловко, стыдно, Анжи в миг выкинул эти мысли из головы. Для Него – можно всё, что угодно.

Игорь приподнялся на локте, рассеянно поглядел:

 - Детка…

Детка лукаво вскинула взгляд:

 - Хочешь?

И темный, как ночь голос:

 - Хочу.

Анжи медленно расстегнул молнию и, заставив мужчину приподняться, спустил джинсы. Поцеловал ткань, чуть пониже трусов и почувствовал, как плоть под ней мучительно, покорно дернулась. Пожалуй, тогда в нём впервые проснулся монолог-рассуждение: как это, обладать этим сильным, хищным мужчиной? Как это, когда он позволяет делать тебе всё – абсолютно всё, что захочешь? Как это – мочь сделать ему больно, и держать это в руках – уметь, но не использовать. Если Анжи скажет – нет, всё сейчас же прекратится – вот в этом и была сила.

Он глубоко втянул кожу рядом с пупком, холодными руками водя тонкие полосы по внутренней стороне бёдер. Холод морозил кожу – и в этом тоже было что-то особенное – холод не мог перебить желание.

 - Анжи, детка, если ты сейчас не… - хрипло, гортанно.

 - Ммм? - вылизывая кожу пониже пупка.

 - Анжи, пожалуйста, - непроизвольный толчок бедрами вверх, который негодный мальчишка тут же поймал и пришпилил обратно к полу.

Наконец, стянул трусы и медленно провёл языком по стволу снизу-вверх. Игорь окончательно сжевал губу, рвано выдохнул и совсем потерял терпение. Сжал крепче руку на голове Андрея и направил уже куда надо.

Движения резкие, лихорадочно быстрые, и Андрей просто отпустил себя, позволяя вести, почти использовать, расслабляя мышцы горла, принимая всего в себя и стараясь не думать о своей воле. Только вскинулся, когда Игорь, кончая, пытался отстранить его, и наоборот, резко вобрал в себя, сделав глотательное движение, как та убожеская девушка в порнофильме.

Игорь, с низким стоном выдохнул, содрогаясь и обмяк всем телом обратно к полу.

Анжи отстранился, встал обратно, на колени и рассеянно вытер большим пальцем уголок губы, хотя там ничего не было. Не так уж противно. В первый раз было хуже. Он поглядел на Игоря, тот упёрся взглядом в потолок и, несмотря на то, что только что пережил оргазм, сейчас, казалось, готов заплакать.

Глубоко выдохнул и, по-прежнему обращая всё внимание на потолок, спросил:

 - Ты это так каждый раз меня наказываешь? Или себя? За что? За то, что я тебя хочу? Или за то, что это, как ты считаешь, неправильно. Почему ты так – это же как пытка, как будто ты сейчас возьмёшь и сдохнешь у меня на руках? Как будто это последний раз – и ты каждый этот последний раз – прощаешься.

 - Я люблю тебя... Я просто люблю тебя.

Молчание.

Игорь вздрогнул. Резко поднялся, скидывая с колен Анжи, и отвернулся, большим и указательным пальцами с силой сжав глаза. Постоял секунду, потом так же, спиной к Андрею, натянул обратно трусы и джинсы, не застёгивая.

 - Я… я тоже, ты знаешь. Очень давно.

Андрей, совсем такого не ожидая, подошел и обнял сзади, просовывая руки между боками и позволяя их пальцам переплестись.

 - Я знаю. Я тоже… давно. Только это сложно. Я не знаю, как ты справлялся.

Массажируя тонкие пальцы, мужчина слабо улыбнулся:

 - Тебя легко любить. Легче воздуха.

Андрей поднырнул тому под руку, чтобы оказаться лицом к лицу, и, наверное, впервые за много времени светло улыбнулся:

 - Тебя тоже. И, знаешь, это было бы круто, если бы везде реально, соль, и только мы одни, и куча времени, и никогда не надо идти…

 - И во всём свете нас только двое…

 - Угум, во всем огромном свете. Да, хоть на минутку…
* * *

Обрывки (здесь, и в следующей главе)
Анжи пришел поздно, часу где-то в третьем. Пока он разувался, из спальни выполз в полосатых трусах Игорь.

Какое-то время он, тупо зависая, глядел, как Жук трётся о ноги хозяина.

 - Ты поздно.

 - Угу, шел пешком с другой ветки метро.

 - Ого-у-а-ах… И где были?

 - «У Чапаева», там сегодня такая толпа.

Сонное оцепенение мужчины как ветром сдуло – «У Чапаева» кроме шотов и коктейлей в качестве увеселительного подавали и кое-что покрепче. Особенной популярностью пользовалась травка и ЛСД.

А когда Андрей поднял глаза с чуть расширенными дрожащими зрачками, всё стало окончательно ясно.

Игорь не сказал ничего, даже ворчать не стал, только подошел помочь расстегнуть молнию на черной спортивке.

Анжи запрокинул вытянутые руки ему на плечи:

 - А ты почему здесь? Ты же говорил, что будешь у меня ночевать.

Игорь тонко улыбнулся. Положил ладони тому на талию, плавно забираясь под полы куртки и вытаскивая заправленный в штаны тонкий свитер, чтобы дотронуться холодными руками до тёплой кожи.

 - А ты хотел, чтобы я был у тебя?

 - Не знаю. Просто хотел побыть один. Не хочу, чтоб ты меня видел… таким.

 - Будешь ждать прихода?

 - У меня уже приход. Хрень всякая перед глазами плавает, - он хихикнул, - радужная. И музыка такая прикольная… коша-а-ак.

 - Ммм?

 - Понеси меня на ручках в кровать.

 - Как принцессу?

 - Не, как принца-гомосека.

 - Как дровосека? Нет, так не получится.

Холодные руки забирались выше под свитер, и у Анжи наступал туманный когнитивный диссонанс – это ему кажется, что его касаются, или это два действия, но вправду и по отдельности.

 - Ну, тогда как лошадь… Ты когда-нибудь носил лошадь?

Игорь почувствовал, что он и сам заряжается этой шальной, хмельной, наркотической дурью. С силой провёл вниз по рёбрам Андрея. Плотно прижал к себе, носом уткнувшись в чужое плечо. Потом передвинулся и, стянув куртку и свитер с широким горлом на предплечье, глубоко всосал кожу на шее. Третий их сожитель давно его перестал смущать.

 Анжи шумно выдохнул:

 - Фига ощущеньица. Это типа ты меня взасос целуешь?.. – потом вроде как очнулся, упёрся руками в грудь Игоря. – Не-не-не, давай не щас. У меня не та кондиция – не трогательная.

 - Отнести тебя в кровать?

 - Балуешь меня.

 - Люблю. 

 - Ммм. Любишь, - кивок, - баловать.

 - И это тоже.

 - Ладно. Давай ты лучше окунёшь меня в душ, а то я начинаю видеть плавающих радужных слонов в купальниках.

 - Хах, а что-то ещё видишь?

Тот помотал головой:

 - Отвянь.

 - Как скажешь. Помочь тебе в душе?

Анжи разлепил внезапно потяжелевшие губы:

 - Извращенец.

Игорь усмехнулся уголком губ. Поднял Анжи за ягодицы, заставив того сцепить ноги и руки у него за спиной и понёс в ванную. Мальчишка сопел в плечо и вцепился всеми конечностями.

Для мужчины всегда было загадкой, как при своих относительно небольших размерах и худобе тот был таким тяжелым. Хотя, впрочем, этот вес даже как-то успокаивал.

Он поставил Андрея на ноги и при посильной помощи снял остаток одежды. Заставил залезть под душ.

Вода внезапно полилась ледяная. Игорь, заглядевшись, открыл не тот кран. Анжи ужаленно подскочил, взматерился, зуб на зуб не попадая.

 - Д-дерьмо. Б-бегемоты сраные.

Игорь, переключая воду едва удержался от хохота:

 - У тебя сегодня зоопарк?

 - С тобой у меня каждый день зоопарк.

 - Так хорошо хоть не Юрского периода.

И пока мальчишка не успел ответить, Игорь полил его с душа тёплой водой.

 - Может, набрать тебе ванну?

Тот отплевался от воды:

 - Чтоб я в ней утонул со своими глюками? Я ж воопще щас пипец. Я типа всё понимаю, разговариваю даже. Но сделать ничего не могу. Только смотреть.

Игорь погладил Андрея по щеке, задел указательным и большим пальцем скулу. Заметил рассеянно:

 - А я думал, ты травы накурился и прикалываешься.

Всматриваясь в огромные расширенные зрачки, Игорь успел себя накрутить, раскрутить и ещё раз накрутить – целые американские горки.

Андрей, каким-то образом заметив эту перемену в лице, поспешил обнадёжить:

 - Не, не, ничего тяжелого. Я ж заметил. Там чуваки нюхали кокс, но мы не. Мы даже не кололись, только такое… типа понарошку.

По лицу Игоря можно было писать картины: губы искривились в непонятном выражении и было неясно, что конкретно он хочет сделать: засмеяться или придушить паршивца. Таким же непонятным голосом с кривой усмешкой он переспросил:

 - Понарошку?

Тот вяло махнул рукой:

 - Не спрашивай.

Игорь снова полил его из шланга:

 - Пришел в себя немного? - и вытянул руки, помогая спуститься.

 - Типа того.

 - Тогда давай спускаться. Я тебя высушу.

Анжи вздохнул:

 - Давай. Ты такой милый, такой милый, просто волшебник.

 - На голубом вертолёте?

 - Ну-с, вертолёта не видел, но вероятность не исключаю.

Анжи опёрся о плечи мужчины, слезая. Стал, безразлично. Почувствовал, как ему вытирают волосы полотенцем и целуют в ключицу. Только после этого он смог расслабиться.

Игорь аккуратно прикоснулся губами к уху:

 - Ну и зачем ты?

 - За компанию больше...

 - Опять бросился кому-то что-то доказывать?

 - Та... такое.

Игорь взял в ладони лицо Андрея.

 - Не нужно доказывать. Ты мне любой нужен: сильный, слабый, глупый, умный. Мне без разницы.

Уголок губ Андрея дернулся вверх:

 - Откуда ты такой взялся? А если я жабой буду?

 - Будешь принцем-лягушкой, и я буду тебя целовать.

 - Хах, а если я после поцелуя не превращусь?

 - Не превращайся. Ты главное не колись.

 - Запрещаешь?

 - Запрещаю. Можно?

Анжи замер, закусил губу. Подался вперёд, соприкасаясь лбами.

 - Я... ты же знаешь, всё, что хочешь, можно.

 - Вот и хорошо. Пойдём тогда спать.

 - Пойдём. Только я сейчас не усну.

 - Ничего, просто полежишь со мной.

Той ночью Игорь насухо вытер Андрея полотенцем, а потом до утра баюкал буйную голову на своих коленях, мягким бархатным голосом что-то рассказывая о своей жизни, о людях, о событиях, всякую дребедень, пока Анжи не уснул.

Почувствовав мерный звук чужого дыхания, мужчина прислонился затылком к стене, посмотрел вверх, потом на кровать. К ним в гнездо их одеял подкрадывался на мягких лапах Жук. Они встретились глазами, Игорь усмехнулся.

 - Кс-кс, - поманил пальцем, другой путаясь в мокрых черных волосах.

Второго приглашения не потребовалось.


========== 9. Обрывки лиц ==========

Игорь стоял на кухне над мусорным ведром и сосредоточенно чистил яблоко. Радио, видимо, решило устроить ему праздник – целое утро то и дело крутили Земфиру.

Привет, ромашки. Кидайте деньги.
Читайте книжки. Дурной мальчишка.
Ушёл.
Такая фишка.
Нелепый мальчишка.

В частности, поэтому он сейчас чистил яблоко. В предыдущей песне, конечно, предлагали «сладкие апельсины», но в доме ничего, кроме яблок, не было, а идти куда-то в такую рань представлялось кощунством.

Сзади прошлёпали босые ноги, и его обняли сзади за пояс, прижимаясь щекой к спине.

 - Что случилось? Кто-то обидел?

 - Ну почему сразу «обидел»? – сзади фыркнули и потерлись о ворсинки на свитере. – Это ты вчера весь день ходил, как будто тебя обидели. А я утешать пришел.

Игорь вытер мокрые руки и повернулся в объятии. Улыбнулся.

А я девочка с плеером,
С веером вечером не ходи.
Да, ты не такой как все, и не любишь дискотеки.

 - Яблоко будешь? Я почищу.

Вместо ответа Анжи потянулся и расслабленно поцеловал сначала в небритую скулу, потом в подбородок.

 - Можно и яблоко. Сварить тебе кофе? Я арабику купил. Надеюсь, у нас ещё есть сгущенка.

 - Угум. Равноценный обмен. А ты совсем не спал?

 - Такое, - Анжи потерся носом о щетину. – Курсовая. Забористо.

 - Сонный Анжи.

 - И унылый кошак. Хороша парочка. Тебе во сколько на работу?

 - На девять.

 - Так какого черта ты в пять встал? Я думал, ты просто воды пошел попить, но, когда я поднял голову снова, уже было без пятнадцати семь, а ты всё ещё копался на кухне. Ещё и радио включил.

 - Не спалось. Любишь Земфиру?

Анжи не стал отвечать сразу, прислушался.

Я не буду тебя спасать,
Догонять, вспоминать, целовать.

Кивнул:

 - Люблю. Она поёт, что думает. Очень честная.

 - И шебутная. Девчонка.

 - Я мешал тебе спать?

 - Нет. Ты – наоборот. Когда ты занимаешься, меня тянет в сон. Я думал над проектом – что-то там нечисто.

 - Дьявол в мелочах?

Игорь улыбнулся:

 - Дьявол и все его родственники. Давай я не буду засорять тебе мозг.

Анжи крепче вцепился в свитер, зарываясь в него лицом. Пробубнил:

 - Ты не засоряешь, - поднял голову: - Ты создаешь в нем полезное разнообразие.

 - Разнообразие для безобразия.

 -  Ммм, хочу немного безобразия.

«Итак, это была Земфира. Следующая песня посвящается…»
* * *

    Я входил вместо дикого зверя в клетку,
     выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
     жил у моря, играл в рулетку,
     обедал черт знает с кем во фраке.
     С высоты ледника я озирал полмира,
     трижды тонул, дважды бывал распорот.
     Бросил страну, что меня вскормила.
     Из забывших меня можно составить город.

     Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
     надевал на себя что сызнова входит в моду,
     сеял рожь, покрывал черной толью гумна
     и не пил только сухую воду.
     Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
     жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
     Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
     перешел на шепот. Теперь мне сорок.

     Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
     Только с горем я чувствую солидарность.
     Но пока мне рот не забили глиной,
     из него раздаваться будет лишь благодарность.
© Йосиф Бродский.





Игорь неожиданно для себя проснулся, будто вынырнул из воды. Сердце колотилось как бешеное, но самого кошмара он не помнил. Ему вообще никогда, кроме редких исключений, не запоминались сны.

Он выпутался из рук-ног Анжи и осторожно сел на постели, стараясь не разбудить спящего. Зря, впрочем, так как тот всегда просыпался от любого человеческого шороха – непонятно как, но он очень чутко различал присутствие чего-то живого – рядом могли происходить какие-то строительные работы – и ему было плевать, но когда – вот как сейчас, открывал глаза мгновенно. Сел, поджав под себя ноги, как привык сидеть в додзё.

Игорь ощутил, как на плечи ему ложатся руки, успокаивающе разминая.

 - Что-то случилось?

 - Фигня.

 - Ага, только ты теперь не заснёшь.

Анжи передвинулся мужчине под бок и сонно поцеловал в шею: - Давай, кофе тебе, что ли, сварю.

 - Не надо, я сейчас засну, давай ложиться обратно, тебе ещё рано.

 - Не заснёшь, мне что, в первый раз? Ты каждый раз ложишься и пустым взглядом сверлишь потолок, пока не пробьёт на работу. Давай лучше посидим, пока время есть.

Он одним пружинистым движением соскочил с кровати и, даже не подумав на себя что-то накинуть, ушел в кухню. Игорь никогда не замечал, чтобы он вообще долго разлёживался в кровати - разве что на него наваливалась меланхолия.

Немного гудела голова, но это скорее вчерашнее похмелье, чем впечатлительность от кошмара.

Он ещё немного посидел, а потом поднялся и натянул валяющуюся на стуле футболку. В последнее время у Анжи появилась отвратительная привычка спать голышом, иногда заставляющая Игоря чувствовать себя крайне неловко – а начиналось всё с лени переодеваться в пижаму. Он забывал взять её с собой после душа, а потом было не до этого.

Теперь на все ласково-требовательные угрозы насчёт геморроя, простуды и тонких намеков на то, что от холода у кого-то что-то скоро отпадёт, Анжи легкомысленно ухмылялся и заявлял, что тащится, когда воздух касается неприкрытой кожи. Особенно «ТАМ». Игорь только хмыкал и давил возбуждение, когда, просыпаясь на работу, время от времени обнаруживал, что в объятии руки опустились на пах.

Анжи уже сидел на кухне, а кофе стоял в двух кружках на столе и немного дымил. На голых коленях мальчишки растянулся Жук. 

 - Сделаешь тостов?

Мужчина улыбнулся:

 - Буду женушкой.

 - Будешь муженьком. Женушкой буду я, дай только фартук надеть – гарантирую, фартук плюс голый зад обеспечат тебя восторгом на ближайшие полчаса.

У Игоря дернулся уголок губ:

 - Не сомневаюсь. Я, считай, уже. 

 - Так что там с тостами?

 - Лучше гренки – твой тостер для меня загадка загадок.

Он развернулся и включил плиту. Анжи постоянно подрабатывал, чтобы насобирать денег на тостер и ещё много различных вещей – купил кофемолку, подушек и пополнил неисчислимый запас чашек, которые вечно разбивались легким движением руки, лапы или хвоста.

Игорь прикалывался, что Анжи собирает приданое, на что Анжи вредно заявлял, что давно прознал о меркантильности Игоря и о том, что как коренной киевлянин он бесприданницу замуж не возьмёт. Игорь тогда часто подходил ближе, понижал тон до бархата и интимно шептал, пытаясь не сбиться на хохот, что ещё как возьмёт, причем во всех позах и положениях. Мальчишка, вздрагивая, отскакивал от вредителя на полметра и, уничтожая того взглядом, потирал чувствительное ухо. Всегда покупался на этот трюк – или, может, специально поддавался.

Он много чего делал специально, нарочно, прикидываясь дурачком.

Вот как сейчас – сидел за столом, сцепив руки в замок, позволяя рассмотреть себя полностью в желтом свечении лампы и мелькающих просветах утра.

Ставя смоченную маслом сковороду на конфорку Игорь обернулся:

 - О чем задумался?

Тот неопределённо махнул рукой:

 - Так, философия.

 - Вопросы смысла жизни и правильной постановки чайника в космосе?

 - Типа того. Ты кофе пей, а то остывает.

 - Это тот, что ты вчера обжарил и помолол?

 - Ага.

 - И как, получилось в этот раз?

 - Как смог, так и получилось. Пробуй лучше.

 - Ладно. Возвращаясь к философии. Поделишься?

 - Та, такое. Думаю, зачем я здесь всё это делаю? – он небрежно махнул рукой в сторону оставленного со вчера учебника.

 - Зачем стараться, если всё бренно, да?

Не получив ответа, Игорь взял стул и подсел рядом.

Жук, дернув ухом, потянулся и вытянул лапы, когтями упираясь в штанину мужчины.

Тот усмехнулся:

 - Знаешь, я раньше тоже думал – всё фигня, не хочу учиться, нафиг он нужен, этот диплом, заработать могу и баристой или грузчиком и жить в своё удовольствие, и вообще, для кого я стараюсь. Только из-за матери и не решался бросить окончательно, но… помнишь, я давал тебе стихи?

 - Эмм… помню. Ты говорил, что не особенно любишь стихи, только этот понравился, как его… что-то связанное с болотом…

Игорь закатил глаза:

 - Бродский, балда. У него есть такие строчки, что-то вроде: «Что скажу я о жизни, что оказалась длинной». То есть, то, что ты сейчас делаешь, ты делаешь потому, что думаешь, какая жизнь маленькая. А что ты будешь делать через десять лет? А через двадцать? Двадцать – это очень много, а ты всё ещё будешь продолжать жить. И что, всю жизнь проработаешь баристой? Всё, что ты делаешь сейчас – чтобы облегчить себе жизнь в будущем.

 - Пхах, копить себе деньги на могилку. Ты, кстати, знал, что в некоторых странах ты арендуешь себе место на кладбище, как квартиру, прикинь. А когда срок заканчивается – тебя выкапывают. Типа, всё, иди лесом.

 - Балбес, при чем тут вообще гробы? Ну серьёзно, представь себе, тебе уже тридцать – а ты всё ещё бариста. Или разносчик. Тебе уже всё надоело, но и уйти ты не можешь, потому что без специализации тебя никуда не возьмут.

Анжи закатил глаза и посмотрел на него с притворным отвращением:

 - Ты слишком взрослый.

Игорь привстал и так же притворно угрожающе навис над ним, упираясь ладонями в холодильник и деревянную поверхность стола:

 - Конечно, и как серьёзный взрослый я сейчас отлуплю тебя ремнём.

 - Что, и на гречку поставишь? 

 - Мы бедная семья, а гречка нынче дорожает. На макаронах постоишь.

 - На коленях?

 - На карачках.

Анжи пфыркнул и, не в состоянии больше сдерживаться, расхохотался.

Раздраженный тряской Жук спрыгнул с его колен и отчалил в зал.

Успокоившись, мальчишка вытер выступившую в уголке глаза слезу и посмотрел на уже отвернувшегося к плите Игоря:

 - За что наказывать хоть будешь?

 - За вредность. Должен же тебя хоть кто-нибудь наказать.

 - Ммм, ты заметил, что тебя в последнее время клонит в БДСМ? Может в глубине души в тебе живёт доминант? Или этот… сабмиссив?

 - Что? – Игорь недоуменно обернулся, прерывая замешивание яйца с молоком. – Кто-кто?

 - Ну, это типа роли в БДСМ. Я тут почитал…

У мужчины вырвался обреченный стон:

 - Что ты опять прочитал?..

 - Пхах, - Анжи, сдерживая хохот, заставил себя скромно опустить глаза на колыхающуюся коричневую поверхность кофе. Так же скромненько пискнул: - Да вот, книжечку нашел… - поковырял пальцем трещинки в столе. – Прикольно, только много извращений.

 - Анжи.

 - Да?

 - Не читай.

 - Совсем?

 - Совсем.

 - Так ты же говорил, что я должен образовываться. Книжки мне совал. Фантастика, говорил, великолепный образец, Орловы эти твои, Стругацкие, задурил мне голову, мерзавец. А теперь отговариваешь?

Анжи, наконец, снова подняв взгляд, чтобы лицезреть кислую мину, закусил губу, в который раз пытаясь не рассмеяться.

А Игорь с обреченным вздохом подошел и наклонился к негодному мальчишке, не обнимая из-за выпачканных рук.

 - Кто из нас ещё мерзавец?

Вместо ответа Анжи широко улыбнулся и ответил на поцелуй.
* * *

Игорь сидел за столом рабочего кабинета и рассеянно смотрел в окно. Проект не шел, вообще двигаться не хотел, и Игорь решил сделать небольшой перерыв. Он подложил под щеку кулак и подумал, что Анжи там, наверное, уже спит, или шляется где-то, или занимается какой-то дуристикой со своими придурошными приятелями по универу. А может просто сидит дома и, подложив под грудь подушку – как любит – читает домашку. Неважно, в принципе, что он там делает, главное – что он где-то есть.

Чтобы прийти к этой мысли, ему потребовалось много времени.

Помнится, он как-то сидел на балконе и пытался сдержать горячее желание мотнуть куда-нибудь в горы, к шаолиньским монахам, побриться, получить просвещение и до конца жизни сидеть под деревом и кормить птичек. Всё, что угодно, лишь бы избавиться от этого удушающего чувства желания. Оно было особенно сильным в те самые первые месяцы, когда Анжи послал его на всё четыре.

А Игорь банально не смог уйти. Порой человеку легче стерпеть любые напасти и неприятности, лишь бы не отпускать, не терять окончательно.

В голове роились бесконечные, бесчисленные образы – Анжи в одних штанах после душа, скрестив ноги, рубится в плейстейшн у него дома, Анжи, сонный, поднимает голову с дивана, когда Игорь, уходя на работу, шепчет ему, что запасной ключ он оставил на тумбочке. Анжи, поедающий дешевую заварную лапшу, с набитым ртом поднимает взгляд и ржет с того, как Игорь, придя полупьяным с корпоратива, не может впихнуть ногу в домашние серые спортивки. 

И все эти небрежные невнимательные жесты – как будто он считал Игоря своим в доску – и от этого окончательно сносило крышу.

Люди, которые попадались ему по жизни, так или иначе подсознательно закрывались – никому не хочется распахивать душу перед другими, даже если это знакомые или друзья.

А с Анжи – Анжи говорил всё, что хотел, делал всё, что хотел. Всё, что лежало у него на сердце, по нему было видно – наверно, это изначально и привлекало. Эта открытость. 

Отчаянный, живой мальчик.

Сейчас, конечно, всё по-другому – Анжи научился молчать – закрывать рот на середине разговора, отворачиваться, увиливать. Только врать не научился – его ложь, неуклюжая, спонтанная – всегда была как на ладони.

Всё изменилось – но не чувства Игоря. Спроси его кто, он не смог бы сказать, почему он до сих пор любит Анжи, да и сами вопросы: почему? за что? и прочие, показались бы ему жалкими. Это сильнее, чем вопросы, сильнее шести букв, так как люди слишком полагаются на буквы и часто забывают, что они лишь мутное зеркало – зеркало оттенка чьих-то переполненных невыразимым глаз. Отсюда и эта беспомощность в выражении.

Раньше Игорь под влиянием максимализма всегда и все облачал в слова – обретая форму, вещи становились понятными и простыми, их легко можно было разбить на молекулы, препарировать и заключить в рамки рациональности. Став старше и избавившись от перфекционизма, Игорь понял, что рацио – иногда подводит и единственный выход - это принятие и доверие интуиции. Он примирился с собой и с тем, что некоторые вещи препарировать невозможно – и оставил всё, как есть.

Возможно, когда ему будет сорок, у него снова наступит этот мятежный возраст, но тогда он просто спросит совета Анжи.

Каким будет Анжи в тридцать? В пятьдесят? Всё таким же прытким, с лисьим откровенным взглядом из-под ресниц и пружинистым шагом? Он будет всё так же смолить, как сумасшедший, или бросит? Как изменится его тело – какие на нём появятся шрамы? Игорь хотел это увидеть.

Когда в кабинет зашел менеджер, чтобы передать факс от работодателя, Игорь улыбался.

Кажется, хандры как не бывало.

========== 10. Дети века ==========

Осторожнее, дети. Осторожнее переходите дорогу. Если вы перейдёте её не в том месте, вас догонит и заберёт нечто. Оно поглотит вас, пожрёт и изменит строение молекул, создаст их заново похлеще, чем как написано в теории струн. А потом выплюнет обратно.

И будете вы ходить, как обычно, дышать, как обычно, даже звать вас будут, как обычно, только с каждым днём будет всё глубже разрастаться под сердцем язва, пока и она не поглотит всё нутро целиком, чтобы перевоплотить заново и заново, до тошноты и упомрачения. Кто-то не выдерживает — и тогда появляются эти монахи из «Золотого храма», выжигающие всё дотла, или такие, как «Коллекционер», пришпиливающие предмет любви к стельке собственных подошв. А если и выживешь в этом круге психоделической сансары, то в итоге остаётся лишь опустошенная растерзанная плоть. И штиль. 

А за ней тишина.

Но это всё равно ненадолго.

Дети, осторожнее переходите дорогу.

И поставьте, наконец, этот облеченный в желтое треугольный знак: «Берегитесь, Л.»

Андрей весь как будто онемел. В голове звенела пустота — словно кто-то очень давно ударил в колокол, и по воздуху всё ещё расходятся безмолвные круги.

Игорь сидел на диване в зале, собранный, в пиджаке и ждал.

Андрей собирал его вещи. Аккуратно складывал одежду на низ чемодана.

Закрыл глаза на секунду и снова быстро открыл, страшась картины, которая будет занимать его сон ещё долго.

«Нам нужно расстаться, — вот так, на усталом выдохе.

Ни причины, ни объяснения. А что ты хотел? Разве слащавым педикам вроде тебя нужно объяснение, чтобы свалить. Вот и всё. Закончилась трагикомедия. Мыльная опера и ты, главный герой.

Шаблонная мелодрама, где бы раздобыть розовый парик и блядское платье, завершая образ.

Пидоры, они ж почти бабы, ты не знал? Особенно пассивы. Я похож на бабу?

Анжи настолько ушел в себя, что едва услышал продолжение:

 — Но… давай останемся друзьями.

Сколько фальши, мой дорогой. Незачем себя заставлять. Почему бы просто не сказать, что тебе надоело.

Так или иначе.

Анжи не сказал ни слова против. Раз Игорь уже всё решил.

Он придавил себя глыбой, заставив голос звучать как у каменного бездыханного идола.

Нейтральность. Всё что нужно — это настроиться на правильную частоту.

 — Хорошо. Как скажешь. Пойду, соберу «по-дружески» твой чемодан.

Выражение удивления промелькнуло на лице мужчины, но он только кивнул».

И теперь Андрей собирал вещи. Рубашки, свитера, носки, галстуки. Недочитанную книгу Беляева. Ещё одну недочитанную книгу Лукьяненко… Такие четкие прописные буквы, оборотень на обложке.

Заполнив чемодан доверху, Андрей потянул его в зал и поставил перед мужчиной. Не смотря на него — только вспышкой мимолётный взгляд на зеркало в шкафу отражающее Его лицо.

И снова голос — совсем не его — идола:

 — Я иду в магазин за сигаретами, увидимся.

И пошел обувать кеды.

Уже выйдя на улицу он на минутку прислонился затылком к холодной железной двери подъезда.

Облизнул пересохшие губы. Его слегка трясло.

Как дрожь от температуры.

Он же изначально понимал, что это болезнь.

Представил, как Игорь сейчас сидит там, на их диване, или ходит по квартире, вспоминая, что забыл… Он был там. Всё ещё был. Парадоксально хотелось забрать все ключи и замкнуть намертво дверь. Чтобы не вышел. Чтобы не прекращалось. Растянуть. Немного. На пару секунд это рваное мгновение.

А смысл? Кто-то бы заметил, мол, легко отпустил — как будто это ещё одна легкая ссора.

Но поймав себя на этой истеричной мысли Андрей выматерился. Что он должен был сделать? Кричать? Психовать? Брыкаться? Самонадеянно завопить «Ты не можешь!!!» Привязать к кровати или, действительно, замкнуть дверь? Умолять? Избить? Ползать в ногах и ныть? Докапываться до истины?

Список можно продолжать бесконечно. Только это не про них.

Сделай Андрей хоть что-нибудь такое, и это трепетное, призрачное — исчезло бы. А он хотел хотя бы это оставить. Так, чтобы навсегда. Хоть это.

Он скривился от отвращения к своей слабости и, оттолкнувшись от двери, пошел прочь.

Гулял почти целый день и в первый раз почувствовал такое огромное облегчение от бессмысленного блуждания по городу. Когда ни о чем не думаешь, когда голова совершенно пустая и ноги шагают словно сами по себе — куда угодно, ни на что не надеясь.

Ни на что не надеясь.

Открыв дверь пустой квартиры, Андрей наклонился, чтобы развязать шнурки, и рассеянно подумал, что кормить Жука в его отсутствие теперь будет некому.
* * *

Иногда он странно удивлялся, что не перестал дышать — легкие не отказали. А потом удивлялся своему удивлению.

И есть он мог. И ходить.

Одна единственная вещь, которая поменялась в нем — это предчувствие той нити, которая связывала его с другим человеком. И время от времени её отсутствие было настолько осязаемым, что Андрей невольно хватался за воздух. Ничего не было. Действительно не было и от этого немного — совсем чуть-чуть сбивалось дыхание.

А ещё, в памяти засел конец первой недели их «не-вместе». Когда Андрей малодушно успокаивал себя замком из иллюзий — будто Игорь не ушел, а просто в длительной командировке. Как будто.

Он почти убедил себя в этом.

В очень длительной командировке. Очень.

Зачем же так драматизировать? Они просто расстались.

Но мысль пугала. Поэтому он так же мысленно подтирал слово «расстались», чтобы всё заканчивалось «просто».

Было бы в жизни всё так просто… он бы давно скончался.

Он запомнил и конец второй недели, когда почти примирился. Вернее, его примирял со всем алкоголь и проч. и проч. Вернее, он создавал иллюзии, а с иллюзиями жить куда приятнее. Ну в конце концов, почему бы и нет? Если играть роль слащавого педика, так играть до конца.

«Пидоры, они ж почти бабы, ты не знал? Особенно пассивы. Я похож на бабу?»

Ночью Андрей, шатаясь, пришел домой. Остановился перед ещё одной иллюзией — Игорь сидел на пролёте, прислонившись спиной к двери. Реальный такой. Брюки с выглаженным сгибом посередине, из-под них - носки с серой полоской - те, которые он... ну... в чемодан. И такая знакомая складка на лбу. Хмурится.

 — Чё-то забыл? — грубовато, развязно спросил Анжи.

Игорь поднял голову:

 — Тебя, — ответил странно. — Я забыл тебя.

Но Андрей не был уверен, что это и последующее не было алкогольным и наркотическим бредом.

Наутро в доме никого не было.

Тогда, звездой раскинувшись на полу, Андрей встретился с желтыми умными глазами Жука, в ведьминском прищуре которого собралась вся дьявольская свора, и подумал, что нужно просто забить.

Ржавым гвоздём эту чертову язву. Прибить к крышке собственного гроба и не вспоминать больше.

И поставить наконец, этот чертов знак: «Осторожно Л.» Тысячи таких знаков по всему периметру.

«Берегись Л.»

«Берегись Л.»

«Береги…»

Только кто их охранять будет, эти знаки? Разве что какой-нибудь сторож шального сердца.
* * *

А Игорь молчал. Он хотел поступить как взрослый. Он всегда хотел, чтобы на него могли полагаться. Где-то внутри в нём давно засела эта прочная идеология «охотника, отца, мужа» — ассоциативная вариация — «посадить дерево…».

Только в этот раз всё пошло прахом. Он ходил по балкону в своей квартире, чувствуя себя безмерно опустошенным. Как будто его развернули, освежевали и вот так, без кожи заставили выйти в окно вон.

Это походило на какую-то разновидность галлюцинации. Очень, очень жестокой галлюцинации.

Ему было бы проще, если бы кто-то просто двадцать четыре часа в сутки ходил и стегал его плетью.

Говорят, что основная причина горя — это не событие, а мысли о нём, и Игорь пытался прекратить думать. Он сидел на табуретке на балконе и истерично подсчитывал, как бы так выучить пару десятков сутр — бесконечного набора бессмысленных слов, стирающих и очищающих сознание*.

Ан, не получалось. Что делать, когда глядишь, один взгляд кидаешь — короткий, мимолётный — и замираешь, и аж сердце печёт? Игорь не знал этого. Игорь вообще не думал, что такое может с ним случится.

Но. Но. Это всё равно к лучшему. После смерти матери он, наконец, понял, как это — терять семью, что это больнее щелчка, больнее удара кулаком.

В изначальном отсутствии отца и каких-либо любящих родственников кроме матери, воспитавший в себе мужчину сам — по книгам, фильмам и кратким воспитательным урокам матери, он был довольно черств по поводу родственников. Что-то вроде — не хотите, ну и не надо.

А Анжи — другой. Он — любимый. Этими всеми бесконечными братьями, родителями, какими-то дальними тётушками.

Он окончательно это понял, когда встретился с Иваном — одним из братьев, случайно, на лестничной площадке. Он стучал в дверь, и, видимо, давно, но никто не открывал.

 — Вам к кому? — спросил тогда Игорь.

 — К Андрею, — ответил тот. — Я его брат.

 — Ясно, — довольно сухо кивнул тот.

 — А вы? — тот рассеянно взмахнул рукой. — Вы его…

Игорь безразлично пожал плечами:

 — Да, я - его… Давайте пройдем в квартиру, не хотелось бы, чтобы нас услышали соседи.

Они зашли, и Его брат в какой-то растерянности разулся. Игорь пригласил его в кухню.

Тот, зайдя и присаживаясь, заметил:

 — Ой, а кухня всё такая же. Вы теперь тут вдвоём. А хозяйка не против?

 — Хозяйка уехала, тут уже другая женщина. Она здесь не живет, поэтому не знает, — ответил, как отчитался.

Иван заметил тон, посмотрел на мужчину и так же рассеянно извинился:

 — Простите, я… я просто не думал, что столкнусь с Вами. Нет, я конечно, предполагал, но такое… не таким…

— А каким? — Игорь жестко сощурил глаза. — Старым хрычём, который шпилит твоего дорогого братика и даёт ему за это денег на леденцы.

Тот смутился, выдавая себя с головой и опустил взгляд.

Он был слишком похож на брата — тот же разрез и цвет глаз, тот же цвет волос, только короткий ежик вместо полноценного хвоста. И то же выражение рассеянности, оторванности от реальности, которое иногда мелькало у Анжи в крайней задумчивости. Это и не давало Игорю окончательно нагрубить гостю и выставить его за дверь.

Только Ваня — и это видно — более открытый, более искренний и стеснительный. Он весь — как на ладони и не пытается вообще что-то спрятать. И наверняка более честный с самим собой.

Зависнув в паузе у Игоря кончилось терпение, но он взял себя в руки и спросил более вежливо:

 — Зачем Вы пришли? Вернуть Андрея обратно? Забрать его?

Иван посмотрел на него странно, чуть наклонив голову. Помедлив, ответил:

 — Я уже приезжал сюда раньше. Тогда — да, поговорить, забрать, если получится. Отец был в ярости, брат молчал, но лучше бы говорил, мать все глаза проплакала, как будто его уже похоронила. Для них это был позор, трагедия, хотя они ничего такого и не видели. Но знаете, — он неопределенно махнул рукой, — воображение. Меня… меня это задело тоже. Сильно. Не знаю, есть ли у Вас братья, но… можете себе представить. Это… болезненно…

 — У меня есть сестра, — перебил его Игорь уже более расположенным тоном. — Но, в городе это совсем по-другому.

Тот кивнул:

 — Я знаю. Здесь порядки другие. Но мы не такие. Это для нас… дико. Но я все равно попытался понять. Они гордые, они никогда не пошли бы… Но он мне не открыл. Кажется… я не уверен. Кажется, он… плакал. Я не знаю… Господи, зачем я Вам всё это рассказываю?

И взгляд глаза в глаза. Игорь чуть не отшатнулся от схожести этих глаз. Заставил себя задать вопрос:

 — А сейчас — тоже попытаетесь его забрать?

Тот покачал головой:

 — Бесполезно. Он — такой же гордый, как и наш старший. И такой же упрямый. А теперь, увидев Вас, я убедился ещё больше.

 — Убедились в чем? Что ваш брат не манерный педик со страпоном в заднице?

 — Зачем Вы так?.. Я просто хотел рассказать, как там наши, зная его — он всё держит в себе, но всё равно волнуется.

Они ещё немного поговорили, а потом Иван, не дождавшись Андрея, попрощался и ушел. Для Игоря эта встреча была более чем странной. Он думал, если когда-нибудь встретится с родственниками Анжи — те будут его обвинять, а вышло чуть ли не извинение.

И тогда он задумался. А задумавшись, ещё долго не мог найти себе места.

И вот это… то, что вышло.

Он… он хотел предоставить выбор Анжи — чтобы тот осознал всё в одиночестве, серьёзно — вернуться ли ему к семье… или к нему.

Только что-то пошло не так.

Не дышалось. Не с той частотой, не в той тональности.

Иногда Игорь думал, что это из-за какой-то глубоководной трусости, что всё пошло прахом, что он как тот корабль на черно-белой фотокарточке девяностых медленно идёт ко дну на пожирание полчища рыб.

Он уверял себя: время стирает всё. Неровности, шероховатости, якоря… и даже дыхание… даже тень дыхания. Поэтому Игорь надеялся, что и это пройдёт.

Хотя тоненький звенящий голосок то и дело пискляво нашептывал, звеня бубенчиками:

«Не лечится».

И в том же диссонансе, рассеивающей призмой, только в совсем другой репризе:

«Осторожно Л.»



* Есть две противоположных культуры религиозного очищения: христианская, когда очищение происходит с помощью осмысленного обращения к Богу – молитв; и противоположная ей – буддийская, где монахи читают сутры, в которых набор священных слов, не имеющих никакого значения. Считается, что отсутствие любых мыслей, при чтении сутр очищает сознание и готовит его к нирване. Вспомните всех этих монахов, сидящих под водопадом или на горе – они таким образом не призывают светлые мысли, а избавляются от них вообще.

Апрель 2017
    Комментарий к 10. Дети века
    На самом деле это не окончательный конец, а только конец этой части, так как это, фактически, завершение по хронологии того времени, после которого идут &quot;Кошачьи причуды&quot;, а потом и &quot;Сторож&quot;. Просто теперь я в раздумьях, оставить ли продолжение здесь или открыть его в новой части. Я, в любом случае, скоро это скажу, так как первая глава самой последней части уже почти готова.

========== 11. Рваное ==========

    Комментарий к 11. Рваное
    Несмотря на то, что конец части - глава 10, предыдущая, не хотелось бы заканчивать эту часть - так.

По хронологии – где-то между 7 и 10 главой, то есть до расставания.

Но, если обобщать, хронология очень много где нарушена, поэтому, можете воспринимать это как воспоминание.

К слову о всё большем диссонансе между Андреем и Анжи.
Неожиданно Игоря отослали в командировку в Литву.

На пять дней.

«Всего-то», - хмыкнул Анжи и выпроводил сентиментального кошака подальше с дому.

Жук посмотрел ему вслед немигающими желтыми глазами и ушел, развернувшись задом, едва закрылась дверь.

Зато Игорь отдал Андрею ключи, всучил-таки, ибо тот наотрез отказывался их брать. Отпихивался, так сказать, всеми конечностями.

Но в этот раз ничего не помогло – даже попытка вяканья, мол, Варвара, сестра твоя, зачем тебе дана? – не возымело действия.

Андрею были торжественно вручены ключи – один маленький, один большой, от подъезда и оставлен наказ поливать цветочки и не угробить Жука. Второе – чисто из вредности.

И, конечно же, Игорь не собирался позволить вернуть ему ключи обратно.

Честно говоря, Андрей и сам не знал, почему так упирался – вот не хотел и всё.

Зашел в пустую квартиру – первый запах – одеколон Игоря на пальто. Какие-то пряности и… мускус? В некоторых вещах Игорь был особенно аккуратен – например, собираясь на работу, он обязательно опшикивался одеколоном, поэтому запах с пальто выветривался только к лету, и то не до конца.

Флакон и сейчас стоял здесь – коричневый, полупрозрачный, в виде изогнутого эллипса, наполненный жидкостью до середины. 

Он всегда использовал одну и ту же марку, как был постоянен во многих вещах.

Постоянность… не совсем то, что нужно.

Андрей снял куртку и пошел на кухню ставить чайник – к этому, кстати, его тоже приучил Игорь. Особенно зимой, как только они заходили в дом, он шел на кухню, так как, по его словам, не хотел, чтобы Анжи окочурился на пороге. И они ждали минуты три, а потом Игорь разливал чай – своей какой-то совершенно волшебной марки, с малиной и мёдом, и зимой это было очень в тему. Летом же он хранил такой чай в бутылках в холодильнике, чтобы можно было хапнуть и утолить жажду.

По пути Андрей зачем-то заглянул в залу – просто засунул в дверной проём голову.

Нет, он не боялся пустых помещений, просто не привык быть один.

До Игоря он теснился в квартире с родителями и братьями, в школе, в музыкалке, в додзё – тоже куча народу.

В университете и на квартире с хозяйкой-домоседкой и даже потом – с Игорем…

Здесь… он чувствовал тень присутствия, как когда заходишь в чужой дом, где всё построено под человека. Только спальня раздражала.

В коридоре стоял огромный шкаф-купе с зеркалом во весь рост. Андрей включил свет и подошел ближе. Скорчил на приколе рожу и чуть устыдился с опозданием – человеку 18+, а он дурью мается.

Потом посерьёзнел. Закусил губу, пристально глядя на отражение.

Оно не нравилось ему, ни на миллиметр.

В его понимании, все эти черты должны быть мягче, спокойнее.

А не резкие ломаные линии.

Он мрачно смотрел в зеркало.

Он пытался понять, что ему нужно с собой сделать, чтобы быть… быть не так.

Как должны выглядеть гомики?

Ещё больше – пассивы?

Чтобы Игорю было как-то более… лучше?

Не получалось подобрать слов.

Назвать Игоря гомосексуалистом и всеми от него производными Андрей не мог – в его семье, да и в городе, это считалось бранным словом, да и вообще: гомик – это не мужик.

Если тебя заподозрили в чём-то таком – это клеймо на всю жизнь.

Андрей прикрыл глаза.

Открыл снова.

Он додумает, а потом покурит.

Сегодня не складывались слова.

Он уж много раз себя уговаривал – оставь Андрея в покое и будь Анжи. С Анжи – проще.
Все его истерики оправданы, а не как тогда в подъезде, в шесть утра. Он будет носить свитера с открытым горлом и длинными рукавами, джинсы «в облипочку», которые вызывали у него рвотный рефлекс, и кеды.

Отрастит длинные волосы, вместо своего удобного короткого ежика, перестанет заниматься карате, чтобы выглядеть слабее… или хоть станет заниматься меньше.

И не будет париться. Вообще ни о чём.

Как будто так и надо.

Как будто так и должно быть.

По всем правилам ему бы следовало ходить на какие-то укладки и начать курить тонкие лайтовые сигареты.

Нет.

Только не сигареты.

Не в силах смотреть, он рывком присел на корточки.

А с ним таким… Игорю вообще будет интересно? Потому что самого Андрея от этого образа тянет блевать…

Или наоборот – пусть в нём будет какая-то загадка, шалость, притяжение… манерный мальчик с размахом.

Блядь.

Блять...

Эта жизненная цепочка, в которую так трудно влиться и так легко выпасть. Как легко – вообще – стать изгоем – как те старики, клянчащие милостыню на ступеньках метро.

И тогда, получается – как это: гомосек – это что-то среднее между мужчиной и женщиной? За одну ступеньку до трансвестита.

Лишний пол.

Брак в цепочке. Хотя и сама цепь медленно покрывается ржавчиной.

Хотя, может это он утрирует.

Но… всё равно. Нужно соответствовать.

Нужно делать хоть что-то.

Андрей смотрел на себя в зеркало.

Отражение ему не нравилось. Ни на миллиметр.

Звук закипевшего чайника.

Он поднялся и кинул на поверхность мимолётный взгляд. Как украденный.

Может… ему и пошли бы длинные волосы.
* * *

Хрупкий сосуд, в котором мечется бешеный светляк души.

Сияние Андромеды.

И в какой-то момент светляк раздваивается.

И снова сливается воедино.

Как сжатая в кулак рука. Крепко. Отчаянно.

А потом кулак разжимается в ладонь. В просьбу о помощи.

В подаяние.

И снова сжимается – для удара. В самое себя.

Не реви. Не плачь. Не скули. Не проси.

Ты же мужчина, Андрей.

А впрочем… Анжи. Такое… нежное, женское имя.

И нужно всего лишь немного. Всего лишь наступить себе на горло.

Как точно угадал с этим именем Игорь.

Наступить, утонуть, захлебнуться.

В травке, выпивке, ЛСД, экстази… может, чем-нибудь покруче.

И снова, как заговор: бежать. От себя – к тебе.

========== Часть вторая: 1. До и после ==========

    Комментарий к Часть вторая: 1. До и после
    По хронологии вторая часть идёт после &quot;Причуд&quot; и после &quot;Сторожа&quot;. Последняя.

Точка отсчёта и здесь и вообще везде - расставание. Сначала Игорь ушел, а потом, уже в &quot;Стороже&quot; - Анжи. После - прошло несколько лет, и теперь, по крайней мере, пока - сторона Игоря. Янь.
 1. До и после

Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.

А. С. Пушкин - «Евгений Онегин»



Игорь уже долго сидел в ущелье низко над океаном. Вода успокаивала его, как родная стихия. В голове вертелась строчка откуда-то, мол, перед таким величественным видом стихают страсти человеческие.

И они стихали.

Океан был холодным. Когда Игорь окунул туда неосторожно ступню, его пробрало до мурашек. Высунул и обул обратно в ботинок. Вообще, его серый деловой костюм не очень-то подходил для таких прогулок.

Он просидел так до вечера — но вечер наступил в мгновение ока.

Игорь подождал ещё немного, пока совсем не стемнело, а тогда поднялся выше по берегу на крупные камни.

На душе было спокойно, как не было уже давно. Будто её изнутри напихали ватой.

Он лёг в сером пиджаке прямо на камни, положив руки в замке под голову, и уставился на тёмное небо. Оно напомнило ему гладкое, нежное покрывало.

Смятение — подумал он рассеянно.

Этим словом можно было определить его последние годы.

Что-то было в этом слове… как предощущение бури. Метания Ван Гога над автопортретом и «Звёздной ночью». Следующее движение застывшего на полотне Врубельского «Сидящего Демона».

 А потом с неба посыпались метеориты. Они приближались — сначала маленькие, неотличимые от звезд, а потом всё больше и больше, с шипящим хлюпаньем падали в воду.

Игорь завороженно вглядывался в это бесчинство, в этот межпланетный голод, заставляющий космос выбрасывать камни, как многочисленных детишек из устрашающих немецких сказок голодающие родители отводят в лес, чтобы те заблудились и сгинули во тьме.

Его самого картинка не касалась, словно он сидел под толстенным стеклянным кубом… где постепенно, незаметно заканчивался воздух.

Реальность пошла трещинами.

Игорь закрыл глаза и снова открыл. Повернул голову.

Часы на тумбочке показывали пять утра.
* * *

Его типичный день начинался с маленькой работы над собой. Это было чем-то вроде хорошо отработанного сценария — таким же обычным, как почистить зубы или побриться.

Со временем у него появлялось всё больше дурных привычек и причуд, и если раньше, прочитав ироничный комментарий, мол, с возрастом свидания всё больше напоминают собеседования — он только смеялся, то теперь, скорее, качал головой.

Сегодня он совсем недолго смотрел в зеркало, а затем достал пену для бритья.

Нет, пять утра — это не приговор. Бессонница — это приговор.

Выбривая до гладкости лицо, он рассеянно подумал, что, прожив больше половины жизни — «половины», если, конечно, судить по Данте, он может сказать, что он достиг многого — значительного повышения по карьерной лестнице, рождения дочери, машины, материального благополучия, в конце концов. Ах да, тавтология. Ну да ладно.

И вот ещё — жены он добился. Бывшей, правда. И любовницы.

Как странно иногда подкидывает монетку судьба. Первая женщина полюбила его за тайну, которая принадлежала ему только наполовину, вторая — за загадку, которой он был обязан другому.

Мужчина смыл пену, нанёс лосьон и критически посмотрел на начинающую седеть шевелюру. Это от стресса, ему не настолько много лет.

Сегодня он взял отгул — в этот день который год подряд.

Сегодня нужно поставить цветы матери и перебрать, наконец, их старые вещи. Сколько лет прошло, а он никак не может привыкнуть. Да и к такому — не привыкают.

Ещё какое-то время он потратил на выглаживание воротника серого пиджака на завтра на работу, а потом позвонил Варе.

Её муж тоже, видимо, был в комнате, поэтому вместе со звуком её голоса на фоне прогудело: «Кто это?»

 — Игорь, — и в трубку: — Алло.

 — Привет. Ты готова?

Недолгая пауза. Вздох:

 — Да. Но эти шествия наши — похожи на дурную привычку. Ты уже собрался?

 — Да.

 — Тогда заедешь за мной?

Мягкий смех:

 — На метро? Заеду.

 — Ну блин, на кривой козе. Тебе тяжело взять машину?

 — Я собираюсь пить.

 — Рассобираешься, — и вредно добавила: — А на метро козлы и коровы оттопчут тебе лакированные туфли и выглаженные брючки.

 — Туда, куда мы едем, я не собираюсь надевать новые брюки и туфли.

 — Блин, тебе что, сестру лень подвезти. Будь джентльменом. Или хотя бы прикинься им, как ты обычно делаешь.

Язва.

 Короткое раздумье.

 — Хорошо, уговорила. Но обратно нас будет везти Валик.

 — Без проблем.

 — А его спросить?

Отдалённо:

 — Валик, ты обратно не повезёшь?.. Нет, не нашу — брата… Нет, туда — он сам. Сказал — хочет выпить. Блин… Ну Ваалик… Я тебе потом за это… Йес! Люблю тебя. — И слова в трубку: — Он согласен.

Во время диалога Игорь тактично молчал, а потом, вставив своё «Будь по-твоему», отключился.

Игорь стоял перед зеркалом и медленно застегнул рубашку на все пуговицы. Он думал о том, как романтичные девочки превращаются в разочарованных женщин. Ему казалось, что Варя устала ждать чуда или принца и нашла себе мужчину. Не то, чтобы не по любви, и вряд ли по расчёту, но по принципу «А что это я без мужа». Выскочила кто позвал. Позвал Валик и Варя здраво рассудила, что лучше быть любимой, чем любить.

Как мерзко звучит сейчас в голове Игоря это «здраво».

Он дотронулся костяшкой пальца до зеркальной глади — постучал легонько — он как-то в приступе гнева разбил у Анжи стекло на балконе. Из-за адреналина он почти не чувствовал боли. А сейчас подумалось: так же легко, но ещё больнее разбились их с Варей иллюзии.

Она много раз ревела у него на коленях — иногда будто вместо него, и он, особенно еще озлобленным подростком, часто гневно спрашивал — у себя, у матери, у каких-то высших неизведанных сил — зачем это все, эти пафосные, возвышенные мечты о счастье, если счастья нет. Любовь, гнев, радость — нет их, есть только привычка и игра гормонов — немного шипучей химии и что-то неопределённое в мозгах.

Он не знал, что говорить теперь — когда ему почти сорок. В голове только эта настырная строчка из Бродского — о том, что жизнь оказалась длинной, да какие-то расчёты, расчёты, измерительные приборы и чувства в бутылке из-под заблудившегося джина.

Было не плохо, но и не хорошо. Жизнь цвета его делового костюма.

Он ещё раз стукнул костяшкой по стеклу. Его хотелось разбить, будто это обещало немного нового пути.

Но он сдержался. Подхватил с пола обувную ложку и обул ботинки.

Где-то час он торчал в пробке, щёлкая открывашкой на жестяной банке Кока-Колы. Когда надоело, открыл окно и облокотился на дверцу, меланхоличным взглядом лаская арку Дружбы народов.

Он всё-таки любил этот город — несмотря на постоянные недоделки высоток — ещё угловатые, неуклюжие, наполовину застеклённые, несмотря на пробки и старые, будто созданные только для практики академического рисунка дома, несмотря на усталую, грозящуюся вот-вот обрушиться Родину-Мать. Он прирос к этому городу с детства и, даже уезжая в командировки, не мог представить себя в другом городе.

У дверей чуть помедлил. В глазок ему просочился свет, включенный в коридоре, и он тут же постучался.

Ему отворили немедленно — муж Вари коротко оглядел шурина, пригласил внутрь.

 — Не разувайся, — послышался голос Вари в соседней комнате.

 — Она дособиравывается, — с чуть слышным смешком пояснил Валентин.

Варя вышла уже через минуту. Чуть располневшая, хотя скорее — утратившая подростковые угловатые черты.

Подняла голову на брата:

 — Я рада, что ты, наконец, согласился.

Игорь поморщился:

 — Я уже понял.

 — Да-да. Это ж с ума сойти можно, сколько она стояла без дела, а теперь найдём арендаторов, лишняя копейка будет. Не тебе, так мне. Всё, уходим. Валик ты уже собрался?

 — Конечно.

— Пошлите, тогда.

В машине Варя занимала Игоря рассказами о работе и предстоящем корпоративе, а через пятнадцать минут они уже были на квартире.

Всего в городе у них было две квартиры. В одной жил Игорь, а во второй Варя с матерью — вторая была трёхкомнатная, поэтому одну или две комнаты они обычно сдавали. Но после смерти матери они отказались сдавать комнаты и до самой свадьбы Варя жила одна, обеспечиваемая братом. А после уже Игорь был против сдавать трёшку, на каждые просьбы сестры отмахиваясь чем-то вроде «Я что, мало зарабатываю», и только недавно, наконец, согласился.

Труднее всего было ухаживать за нежилыми помещениями — они быстро обрастали паутиной и пылью и одними полугодовыми уборками было не отделаться, воздух всё равно отдавал чем-то… характерным.

Даже сейчас в квартире всё оставалось так же, как и после маминой смерти.

Игорь разулся, поставил обувь на серую подстилку возле холодильника и пошел в кухню. Там включил печь, набрал с крана воды в чайник и поставил его на плиту.

Валентин пошел зачем-то в ванную и оттуда прогудел его голос:

 — Игорь, открой-ка воду ещё раз. Кажись, трубы надо менять.

Он сделал как просили и, ожидая, пока закипит вода, сел сбоку за деревянный, чуть потрескавшийся столик, расслабленно подпёр ладонью щёку. Здешняя тишина не давила, а плеск воды не действовал на нервы.

Чайник закипел, и мужчина, сполоснув три чашки, кинул туда пакетик черт-знает-когда принесённого липтона.

С чашкой в руке он прошёл в гостиную, где уже оперативно отряхивала и складывала в коробки какие-то вещи Варя. Поставил чашку на тумбочку — остывать и сам присел на корточки, присоединяясь.

Множество из этих вещей следовало выкинуть много лет назад. Мама была сентиментальна и собирала много мелочей — билеты в кино или театр, открытки, газеты с особенно понравившимися статьями, фотокарточки.

Варя предложила рассортировать вещи по трём коробками, условно — «выкинуть», «отложить» и «оставить». «Отложенное» следовало аккуратно поместить в кладовку и на балкон.

В комоде в нижнем ящике Игорь нашел их детские вещи, сломанные и не очень игрушки: сокровища, вроде коллекции наклеек, шариков, добывавшихся в пустых бутылках из-под алкоголя, сигаретные «фишечки», подарочная упаковка дешевого мыла в виде роз…

Его отвлекла Варя:

 — Эй, смотри, что я нашла.

От кучи хлама в виде кассет, дискет и пластинок в огромных бумажных конвертах, она отделила старенький черный патефон, на котором протёрла пыль ладонью.

Игорь улыбнулся:

 — Да уж, достопримечательность, хоть в музей сдавай.

 — Так он же не работает?

 — Угум, жалко.

В своё время это было своего рода сокровищем — оно досталось им от бабушки и тщательно оберегалось, хотя Варя, наверно, была ещё слишком маленькой, чтобы вспомнить, как по субботам они включали какую-нибудь зажигательную музыку, приглашали друзей и устраивали вечер классики. Или как мать, устав с работы, находила любимую пластинку Вивальди и долго слушала, порой засыпая в кресле.

Он отработав свое, сменившись фонографом, а потом и музыкальным центром с огромными колонками, тихо сломался, и ни у кого не находилось времени его починить.

Игорь бережно стёр пыль с коробок с пластинками, чего у них там не было от любимой пластинки мамы «Billie Holiday», слов которой она совершенно не понимала, но тембр и музыка для неё были совершенно чарующи. Она как-то попросила соседку-переводчика рассказать о чём песня «My man», а потом заслушивала ее по вечерам дней пять подряд; до сборника песен Джеймса Брауна, попавшего к ним черт знает каким образом и «Аббы», которую слушали вообще все, кто угодно…

Нет, патефон надо бы починить…

Игорь поднялся, отряхивая штаны:

 — Оставь его, я починю и заберу себе.

 — Серьёзно?

 — Ну да, почему бы и нет. Будет мой домашний антиквариат, — и мягко улыбнулся.

 — Хорошо, тогда позвони уборщице на завтра, думаю, мы сегодня всё остальное разберём.
* * *

Два дня спустя, возвращаясь с работы, Игорь застрял в пробке часа на полтора. День был безнадёжно испорчен. Чтобы не стоять и дальше, он решил свернуть в закоулочек и завернул туда, припарковавшись рядом с непонятного цвета шевроле. Вышел поискать кафешку, дожидаясь, пока стихнет час пик. Погода стояла неясная, но приемлемая — словно сентябрь ещё храбрился, но уже клонился ко дну ноября, пригибаясь в бесконечно долгом предчувствии холода.

Он уже был здесь раньше, когда-то, но местность помнил смутно, поэтому оглядывался, заворачивая за угол. Раньше он бы и не заметил, но теперь, читая объявления, приклеенные с внутренней стороны стекла «покупаем/чиним инструменты», не колеблясь зашел в угловой магазинчик.

Вход был тесноватый, с деревянными панелями, и уходил ступеньками на нулевой этаж. Внутри за дверью оказалась темноватая, но широкая комната, стены которой были увешаны различными музыкальными инструментами разной степени редкости — от гитары до бандуры и какого-то причудливо изогнутого из странного материала горна.

За прилавком сидел патлатый товарищ лет тридцати пяти и что-то тыкал на планшете.

Когда дверь открылась — зазвенел колокольчик — товарищ повернулся на стуле, но ничего не сказал. Впрочем, и Игорь долго осматриваться не стал, подошел к прилавку и спросил:

 — Добрый вечер, я увидел объявление — вы, случайно, патефоны не чините?

Товарищ озадачился, подумал:

 — Не знаю даж, это ведь не инструмент — это проигрыватель. Вам к какому-нибудь механику надо. Я знаю одного, он по такому спец — модели там всякие, эти стереографы, фонографы — он шарит, но не уверен, что починит, старьё такое, вдруг запчасть полетела, где ж возьмёшь, — в процессе этой длинной речи он залез в стол, достал оттуда тетрадь, что-то начеркал, потом провёл длинные линии, насколько Игорь понял, карикатура карты, оторвал листок и вручил озадаченному мужчине: — Вот, это недалеко от метро, магазинчик называется «Электра», он там не работает, но там часто собирается тусовка музыкантов-любителей, так что просто спросите Фена.

Игорь, скрывая усмешку, скромно поблагодарил и отправился на выход. А идя к машине, уже откровенно ухмылялся и праздно представлял себе картинки, как, влипнув в историю с починкой патефона, он познакомится с этой оравой, сменит религию на хиппи, начнёт курить травку и в завершение отправится в паломничество куда-нибудь в Огайо кормить баобабами оленей.

Кафе он не нашел, взял в лавчонке двойной эспрессо, плитку черного шоколада и, запершись в машине до поздней ночи, слушал джазовую радиостанцию.

На следующий день, аккуратно сгрузив патефон на заднее сидение, когда ехал с работы, завернул на нужную улицу и обнаружил магазин — закрытый, с висящей на дверной ручке табличкой «Вернусь через 5 мин.»

Спустя полтора часа другой под ноль стриженный товарищ, наконец, вернулся. Наткнувшись на философско-угрожающий прищур, замахал руками:

 — Прости, прости, друг, обычно в это время никто не приходит.

Игорь подал ему бумажку, объяснил, откуда он, зачем и что ищет некоего Фена.

 — Ааа, так это ты рано, он обычно так не приходит, работа, друг.

 — Во сколько и когда он придёт? — сдержанно спросил мужчина.

Товарищ озадачился, потеребил кольцо в носу, что выглядело пренеприятнейшим образом:

 — Обычно у нас вечера в субботу. Приходи — послушаешь, заодно и встретитесь.

 — Хорошо, но могу я патефон здесь оставить, не хотелось бы возить его туда-сюда.

 — Да-да, конечно, давай зайдём, — он засуетился, открыл дверь и, упорно продолжая обзывать Игоря «другом», проводил его в каморку, где было свободное место как раз подходящего размера.

Мужчина засомневался, глядя на гору какого-то хлама, понапиханного по углам каморки, но лысый с энтузиазмом заверил:

 — Мы ж ничё, друг, мы ж музыканты, мы ж бережно!

Он посомневался, но в итоге согласился.
* * *

В субботу встал скверный вопрос — что же надеть? Открыв свой гардероб, Игорь впервые признал, что одежда его откровенно скучна: пиджак черный, три серых, синий — с каким-то жлобским галстуком в комплекте. Туева куча рубашек: часть белых, часть непонятного цвета, пару соколок, тоже слегка жмотского фасона, миллион непонятных галстуков, из которых надевал он всего три… Разочаровавшись в гардеробе, он полез в комод, где нашел единственные, рваные по моде джинсы и футболку нелепого гавайского рисунка.

Примерял, подошел к зеркалу — снова не то. По его мнению, он выглядел так будто бы стесняется своего возраста и молодится под двадцать, а если добавить к образу соломенную шляпу и очки с опущенной к низу оправой — так можно сразу в массовку 12-го сезона «Спасателей Малибу».

Он снова залез в комод. Снова нашел джинсы — на этот раз строгие, он не носил их года четыре — надел. Джинсы спадали, и сразу стало заметно, как он исхудал за последние года — на одном кофе, горьком шоколаде и обедах в офисной столовой. Переживёт.

Игорь вытянул из штанов ремень, заправив его в джинсы, надел белую рубашку, закатал рукава до локтя — посмотрел в зеркало — сойдёт. В коридоре он ещё порылся в залежах обуви, вспомнив, как когда-то Лариса, его последняя пассия, подарила ему на день рождения ботинки — она какое-то время работала в обувном и хорошо разбиралась. Она тогда сказала, что ему пойдёт такой полу-рокерский стиль с тракторной платформой и грубой шнуровкой, а он не послушался и поносил только пару раз — при ней, из вежливости — чего-чего, а духа рокерского бунтарства в нём тогда было кот наплакал.

Но теперь, глядя в зеркало, он не мог не признать её правоту — почему-то ему всегда везло на женщин со вкусом в одежде.

Ну, как-то так.

Он сел за руль и затемно отправился в магазинчик.

Даже подходя, слышал, как внутри играла музыка, кажется, живая и, открывая двери, наткнулся на того самого, патлатого.

 — А, эт вы, ну добрый вечер. Вам туда надо, там студия с баром, спросите — я его сегоднь видел.

Игорь кивнул и прошел в едва обозначенную в приглушенном свете дверь. Оттуда его с ног до головы облило мягким, ритмичным кантри. Голос вокалиста — поразительная импровизация с тоном, высотой, громкостью и дыханием — ещё не измотанный, наверное, они недавно начали.

Он осмотрелся — везде в синеватом свете стояли столики и диванчики, слева — барная стойка с высокими стульями, заставленная спиртным, и совсем немного места для ютящихся музыкантов — барабанщика, двух гитаристов, одного человека с губной гармошкой и висящим бубном на локте и самого вокалиста. Сзади стояли другие громоздкие инструменты — саксофон, виолончель, ещё что-то сзади нельзя было разглядеть из-за темноты.

Народу набилось много, слишком много для такого помещения, здесь, скорее, подошел бы холл, но, как подозревал Игорь, никто не жаловался.

Тот самый, с кольцом в носу, стоял на баре и оперативно колотил два — один в другом — стакана для коктейля.

На Игоря никто не обратил внимания, так что он решил быстро подцепить этого загадочного Фена и расслабиться, чего давно с ним не случалось.

Он подошел к бармену, и тот без слов попросил его подождать, типа, ун момэнто. Закончив с коктейлем, снова поднял указательный палец и умыкнул в толпу. Вернулся через минуту, под руку с высоким мускулистым типом со скандинавской татуировкой на предплечье. Тип освободился и взглянул на Игоря:

 — Это ты меня искал? Лем сказал, ты хочешь отремонтировать патефон, — здоровяк оказался очень вежливым.

 — Да, неплохо бы.

 — Хорошо, пошли, выйдем, тут громко.

Они вышли на улицу и присоединились к другим курящим.

Игорь полюбопытствовал:

 — Не боитесь, что кто-то украдёт инструменты, пока все там?

Фен усмехнулся:

 — Не боимся. Здесь те, кто не платят, выходят дежурить по часу в холл. Вон, сейчас - они, верно, ребята?

Те обернулись и покивали.

 — Так есть входная плата?

 — Да, сто двадцать гривен за ночь. И это не считая коктейлей.

 — А-а… я просто не платил.

 — Так ты по делу. Расскажи, что там с патефоном.

Он коротко изложил историю проигрывателя, пока Фен коротко, понимающе кивал. Заключил:

 — Здесь нужно сделать проверку полностью — посмотреть. Скорее всего, какая-то запчасть сгорела. Но делать такое — довольно дорого. Тебя устраивает?

 — Да, я так и думал.

 — Ну хорошо, я посмотрю уже завтра. Он здесь?

 — Да, твой друг — Лем, кажется, положил его в кладовку.

 — А, хорошо, очень кстати. Не хочешь зайти, у нас неплохая музыка.

Игорь усмехнулся:

 — Да, так и сделаю.

Игорь сел на диванчик и пробыл там всю ночь, заказывая любое спиртное, какое ему предлагали.

Домой он попал в 6.30.

На столе лежала записка от Ларисы — что она его так и не дождалась — ушла домой.

Он разделся и, наплевав на душ, лёг голым в кровать.

Прав был Анжи — прохлада освежает — подумалось некстати.

И это было открытием — Игорь вдруг понял, что уже много месяцев подсознательно запрещал себе думать об Анжи. Хотя бы потому, что у него, как и у всех нормальных людей, мозг вытеснял весь негатив. Но Анжи… это сложно описать.

Непросто, хотя уже почти не больно.

Нет, было много весёлого, радостного, замечательного. Хохотать до слёз, держась друг за друга, чтобы не скорчится в приступе, замереть, смотря на что-то в восхищении, и понимать, что человек рядом разделаят это восхищение. Нежные воспоминания.

Так сильно и трепетно.

Горечь, а в ней — мёд.

И ночь, всегда — ночь, кофе с корицей, кофе на губах, привкус ментола, дешевой жвачки, боль от засосов.

Это такое ощущение…

Да, с женщинами ему тоже было хорошо — но он не сходил с ума. Не выл, не молился, не клялся.

Он находил женщин красивыми. Чувственными. В конце концов, они вызывали рациональную потребность защищать, лелеять, баловать. И в этом не было ничего неправильного.

Это было логично, объяснимо.

С женщинами он должен был чувствовать себя гармонично. Инь и Янь. Венера и Марс. Земля и Луна, Кронос и Гея, Идзанаги и Идзанами… Какие там ещё есть человеческие представления?

Так правильно, — он повторял про себя много раз, каждое утро. Просил себя, уговаривал.

Когда Анжи ушел… Нет, не так, когда Игорь понял, что Анжи ушел… Нет, снова не то…

Когда прошло леденящее оцепенение от понимания, что Анжи ушел и Игорь перестал жить на автопилоте, когда он взвыл и сидел, раскачиваясь, утешенный Варей — когда всё это произошло, он попытался понять причину.

Чего хотел Анжи?

Первым порывом Игоря — бежать, найти, душу вытрясти. Но… куда бежать?

Он не знал адреса Андрея, не знал даже, действительно ли он дома.

Нет, можно было попытаться узнать в универе, на работе… достучаться до старой хозяйки, в конце концов. Но тут, вновь цепенея, Игорь представил ещё одну сцену — как Анжи взглядом, полным отвращения — настоящего отвращения, а не как тогда, в первый раз, вышвыривает его вон.

Игорь бы не вынес… Он не знал, что бы стал делать, лишившись даже такого иллюзорного, призрачного островка надежды.

И вместо поисков — поступил как трус. Не стал искать.

 — Ты трус. Ублюдок. Омерзительное создание, — среди прочего, говорил себе с утра в зеркало. Холодно констатировал: — Трус. Долбаный сукин сын.

И презирал себя за это отсутствие мужества, на людях закрываясь мягкой улыбкой.

И метался между идеалом мужчины и невозможностью этого идеала.

И хотел, чтобы ему навсегда осталось двадцать семь. Когда он не сомневался, когда знал где, когда и как правильно. Когда уже был с Анжи, мама ещё не умерла, Варька была юным романтиком, воробышком, маминой бусинкой и любимицей брата.

Когда же Андрей начал думать, что Игорю для счастья нужна женщина?

После его ухода Игорь сам пытался себя в этом убедить некоторое время.

Он начал нещадно эксплуатировать слово любовь. Легко выговаривать это слово, так, что оно принимало оттенок обесцененности, постепенно выцветая до совсем пустого смысла. Он делал это так же, как делают многие другие. Этим словом его самого пытались удержать много раз. И Алёна, и Лариса. Говорили: «Люблю тебя», а имели ввиду «Останься. Ты мне нужен». И оставался, потому, что если любви нет — нет вообще, в принципе — то неплохо хотя бы быть кому-то нужным.

В конце концов, живут же люди. Многие живут.

Это он тоже говорил себе в зеркало.

А потом ночами, когда рядом никого — пустая глухая квартира — начинал задумываться — что же тогда Любовь? И ему начинало казаться, что это иллюзия, словозаменитель… как там его — эвфемизм. Чтобы не говорить грубой правды. Чтобы «заниматься любовью», — а не «трахаться»; чтобы «возлюбленная», а не «надоела, идиотка», чтобы «любовь», а не «привычка», «расчёт», «похоть».

А как же тогда… Анжи?

Может, Анжи — просто искал поддержки, дружбы, кого-то, за кого можно было бы уцепиться, чтобы вырваться из человеческого моря…

На этом Игорь обрывал мысль и заставлял себя думать о чём-то более насущном — об ужине, о недавних проектах, о подарке дочери на именины.

Его всегда окружали женщины. И он действительно находил их красивыми, но…

И сейчас, вспоминая Анжи, лёжа голым, как когда-то делал он, на постели, он понял, что снова хочет пойти в тот бар, где он целую вечность не чувствовал себя так легко, думал, что музыка освобождает, что он столько времени страдал ерундой.

С этим он заснул.

А в следующую субботу под предлогом осведомиться насчёт патефона, хотя прекрасно мог сделать это по телефону, поехал в «Электру».

На этот раз честно заплатил за вход и растворился в атмосфере качественного блюза, облокачиваясь на спинку диванчика и потребляя какую-то очередную врученную подошедшим Феном смесь.

 — Починить твою детку можно, — Фен сидел рядом и наклонился прямо к уху, чтобы не перекрикивать музыку. От него сегодня пахло каким-то совершенно одуренным мужским парфюмом, а свет падал на левую сторону лица, заставляя блестеть золотую серьгу в брови.

 — Это хорошая новость, — Игорь усмехнулся уголком рта.

 — Но придётся повозиться, — губы коснулись уха.

Мужчина отстранился и медленно обернулся.

Посмотрел в серо-синие блестящие от света глаза:

 — Ну, ты уж постарайся.

Фен раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но смолчал.

Заговорил, наконец:

 — Пошли перекурим.

Игорь поставил напиток на столик, поднял взгляд:

 — Пошли.

Они вышли на свежий воздух. Несмотря на тёплый в целом сентябрь, ночью было холодно и люди снаружи быстро перекурили и зашли обратно.

Фен хмыкнул и пообещал им пятнадцать минут подежурить. Пацаны обрадовались и быстренько спустились вниз, видимо, за согревающим алкоголем.

Фен чиркнул себе зажигалкой, потом поджёг подставленную сигарету мужчины.

Затянулся. Сказал:

 — Я начал смолить с тринадцати. Все смолили постоянно, и я за компанию. Так повелось. Раз шесть пытался бросить, ай, всё к чертям — дольше месяца не выдерживаю. Дьявол, а не привычка. А ты?

Мужчина подумал, прежде чем ответить:

 — Я раньше не особо курил. Мне не нравился ни вкус, ни запах. Но потом… один человек курил. Как ты сказал — смолил постоянно. Он так успокаивался. И невольно приучил меня… Даже не так… Когда он ушел, чтобы его помнить, я среди всего остального использовал эту привычку. А дальше… прошло время… много чего прошло… привычка осталась.

Откровение давалось тяжело, причем ещё и потому, что, лишь произнеся это вслух, Игорь понял — это действительно так. Он много чего использовал, чтобы не забыть. Кофе, сигареты, смешные тапочки в ванной. Кружки — почти все битые, которые ни одна из его женщин так и не смогла заставить его выбросить. Какое-то время напоминала Редиска — пока не спрыгнула с балкона и пропала.

Он не делал это специально… или делал?

Ах да, видимо, перенял ещё и дурацкую Андрееву привычку к деструктивному самокопанию…

 — Травки хочешь? — пока он думал, Фен достал откуда-то пакетик, разложил прямоугольный квадратик бумаги на деревянном столе, всыпал туда травы и начал методично скручивать в трубочку.

Вместо ответа Игорь усмехнулся:

 — Тебя ведь не просто так зовут Фен*?

Тот глянул коротко, и так же кратко ответил:

 — Не просто, — однако, скрутив, пояснил всё-таки. — Я не дилер. Я всего лишь многое перепробовал и знаю, где достать. И без перехода: — Игорь, ты гей?

Пауза.

 — Не сказать, чтобы. Но, как свободный человек, выбираю, кто понравится.

Фен вдохнул косяк и через время блаженно выдохнул. Протянул, и Игорь был достаточно пьян, чтобы согласиться.

Тоже затянулся.

Фен поглядел внимательно, взял за запястье:

 — Пошли тогда, свободный чел. Расслабимся у меня.

Игорь фыркнул. Вот и обещанное приключение. Давно такого с ним не случалось.

Оценивающий взгляд:

 — Думаешь, буду снизу?

 — Да похер.

Игорь выдохнул. Потом снова затянулся. Такими темпами, он вскоре определённо поедет кормить оленей в Огайо.

 — Пошли.



*Фен — жаргонное название фенамина (амфетамина). 

========== 2. Имя ==========

Игорь сидел за столиком, подперев рукой щеку, и смотрел, как Лариса тянет из трубочки ледяной протеиновый коктейль. Было не особенно жарко, но она участвовала в каком-то марафоне и попросила потом её забрать, прикупив что-то полезное и холодное.

Она вообще была спортсменка и ходила в тренажёрку, в отличие от Игоря, с завидной регулярностью.

Игорь не очень понимал, что она в нём нашла, а когда спросил, Лариса только пространно пожала плечами: «Я влюбилась в то, как ты куришь, как ты ешь сладости, как варишь кофе. Мне нравится, что ты такой надежный».

Потому-то Игорь и сказал – что эта своеобразная загадка - принадлежит не ему, а досталась от…

Раньше – он терпеть не мог сладкое, это была Его прерогатива закупать штрудели, печенье разных сортов; конфеты, высыпаемые в вазочку, вообще не переводились.

 - Эй, ты слушаешь?

Он поднял на Ларису глаза:

 - Да, конечно. Марафон был классный, только девочка упала, и ты ей помогла.

Лариса посмотрела подозрительно:

 - Ты всё равно выглядишь так, будто витаешь в облаках. 

Игорь действительно витал, но за эти годы научился рассеянно слушать параллельно, чтоб не попасть впросак. Иногда он думал, что это умение неизбежное для семейных мужчин.

Улыбнулся:

 - Главное, тебе понравился марафон. Куда поедем?

 - Не знаю, у меня пока нет планов. А ты?

 - Сейчас свободен, но нужно с дочкой посидеть: Алёна хочет на пять дней на море, а оставить не с кем.

 - Ясно, - Лариса кивает безо всякой неприязни.

С Алёной она заочно знакома. Игорь в принципе не скрывал такие вещи. Но она и не замуж за него собирается… хотя, кто знает этих женщин.

Слишком пафосно было бы называть её любовницей, однако другого слова Игорь подобрать не мог.

Она заставляла его куда-то выбираться, что-то делать. Именно она в какой-то момент не дала ему уйти в запой и вытащила из депрессии.

Любовь женщины… очень сочувственная.

Если, конечно, это была любовь.

Она старалась не мешать, делать всё, чтобы Игорю было комфортно, никогда не лезла, если не просят, кроме, разве что, критических ситуаций. 

Ему парадоксально везло с женщинами.

Женщинам с ним не везло.

Правда, сегодня Игорю было немного неловко в её присутствии – наверняка потому, что в голову лезли пошловатые картинки ночи с Феном – и чем больше они курили, тем более смутными эти картинки становились. 

Однако… это и расслабляло одновременно. Потому, что раньше, проверяя себя на прочность, он был готов принять любую ответственность, а сейчас, как сгорбленный старик, воспринимал это бременем, делал смирно, словно многолетний мерин, но с обречённостью.

Всё так же выполнял то, что от него ждали.

Хотелось… чего-то не такого…

Он положил ладонь поверх свободной руки Ларисы и кивнул в сторону, предлагая подняться и ехать.

А потом, через двадцать минут, высадил её возле дома.

 - Помочь тебе с малышкой? – вежливо спросила, когда мужчина обошел машину и протянул руку, помогая выйти.

Он улыбнулся в ответ:

 - Если найдёшь время.
* * *

Игорь и сам не понял, как снова после работы оказался в «Электре». С другой стороны, он так же не понимал силы, которая не позволила ему спиться или уйти в армию, когда внезапно пришла повестка.

Фен снова подсел к нему с темным пивом в тяжелом гранёном стакане из толстого стекла. Усмехнулся уголком губ:

 - Здравствуй. Прости, мы так и не попрощались утром.

Игорь пожал плечами: 

 - Мне было на работу, а ты не жаворонок.

Тот криво усмехнулся:

 - Ну, спасибо за понимание. Кстати, я почти починил твоё пресловутое устройство.

 - Мм? И во сколько мне это обойдётся?

Фен махнул рукой:

 - Раз на то пошло, цена чисто символическая.

 - Не нужно жертв. А то наркоту не за что покупать будет.

Мужчина усмехнулся уже во все тридцать два:

 - Места знать надо. Там и за хабар в хорошие руки отдают, а иногда и от доброты сердечной поделятся.

 - Тебе бы сказки складывать. Далеко пойдёшь.

 - Этим тоже промышляем. Я за два года автостопом полсвета объездил, а когда денег на дорогу нет, только языком людей и развлекаешь.

Игорь добродушно покачал головой:

 - Трепло. Расскажи мне лучше, что у вас тут сегодня. Мероприятие?

 - Типа того. Скорее флешмоб. Джаз…

Тут его позвали: 

 - Фен, иди, разговор есть.

Видимо, это был кто-то важный, так как Фен обеспокоенно обернулся, сделал извиняющийся жест.

 - Извини, я отойду ненадолго.

Воспитанный какой.

Игорь рассеянно проследил за ним взглядом и взял оставленный напиток.

Атмосфера действительно была здоровской. Пела девушка – в клубах дыма, под светом голубых прожекторов. Её фиолетовое платье, покрытое стразами, отбивало свет во все стороны, как диско-шар.

Пела пронзительно, что-то из совсем древнего джаза, типа Армстронга или Билли Холидей.

Весь зал тонул в дыму: то ли случайно, то ли по договорённости, за каждым столиком один-два человека курили кальян или электронные сигареты.

Позади вокалистки было ещё трое – на клавишных, саксофоне и гитаре. 

Последний сидел ближе всех, на барном стульчике – у него были дреды и две серёжки в правой брови. Он склонился к гитаре – лица Игорь так и не увидел, хотя подумал, было бы забавно посмотреть, что у этого ушлёпка ещё проколото?

Поднял голову к подошедшему Фену, спросил:
 
- Кто это? Лем кого-то нанял?

Тот сел, забрал напиток обратно:

 - Нанял… типа. За символическую плату. Они одни из лучших здесь и обычно реально много берут. Особенно профи – вокалистка и парень с гитарой. Саксофон тоже ничего, но не хватает опыта.

Smoking, drinking, never thinking
Of tomorrow, nonchalant
Diamonds shining, dancing, dining
With some man in a restaurant

Певичка действительно была хороша. Игорь вглядывался в её лицо – она казалась очень знакомой. Хотя, может быть, это было чем-то вроде разновидности дежавю, когда, чтобы почувствовать себя свободнее, пытаешься всё сделать знакомым.

Is that all you really want?
No, sophisticated lady
I know, you miss the love you lost long ago
And when nobody is nigh you cry

И тут гитарист поднял взгляд. 

Затуманенный, с расширенными зрачками, как под химией.

Или, правда, под химией.

Долбаный серющий взгляд.

И Игорь пропал.

Прилип к месту, цепко сжав подсунутую ему в ладонь трубку кальяна.

Секунда. Две. Ещё мгновение.

 - Эй, что тебя так пробрало? – удивился Фен.

Мужчина заставил себя отвлечься. Махнул Фену рукой, мол, пустяк.

Повернулся – взгляда не было. Только какой-то чужой парень с дредами и гитарой.

Приехали.

Вспомнился папа Дяди Фёдора, убедительно-испуганно вещающий, что с ума сходят поодиночке.

Игорь медленно провёл рукой по лицу, будто снимая наваждение.

Показалось.

Какой-то фильм ужасов.

И сам потянул Фена – пошли выйдем.

Тот широко улыбнулся – даже не как кот из Алисы, а ещё более непостижимо – как Берлиоз.

 - Пойдём.
* * *

Он стоял перед зеркалом шкафа-купе в коридоре.

Медленно застегнул рубашку снизу-вверх на все пуговицы.

Поднял взгляд. Провёл по волосам.

Фен ещё спал, но ему уже пора на работу.

Нужно собраться. Взять себя в руки.

Он не хотел бы называть людей чужими именами.
* * *

Сегодня Игорь пришел в «Электру» просто так, без особых намерений – только послушать музыку и выпить.

А что, выпивать время от времени – это не такая уж плохая идея. Должно же быть у него хоть какое-то увлечение?

Несмотря на довольно высокое положение, он совершенно не был карьеристом. Просто так получилось, но в итоге из-за постоянной занятости, всех этих свадеб, ребёнка, скрытой депрессии – растерял университетских друзей.

Он всё ещё читал книги. Много. Залпом. Даже низкопробную ерунду про попаданцев. Раньше покупал книги – заменил в зале весь гарнитур книжными полками, а когда полки перестали вмещать в себя книги, Варя, разумно смолчав, подарила брату читалку.

Да, он читал, но ему некому было рассказывать о прочитанном – Ларису книги интересовали разве что в качестве декораций и обучающих пособий, Алёна… А что Алёна…

И нечего её винить.

Сам…

Певица сегодня была в шикарном черном платье с вырезом на всю спину и как-то особенно чувственно держала микрофон. Когда Игорь вошел, они, похоже, решили сделать перерыв и разойтись выпить.

Парень с дредами облокотил гитару на высокий стул и подошел к бару, сев полубоком.

Спина у него была чуть полусогнута и, в темноте и дыму, Игорь никак не мог разглядеть лица.

Подумалось – это как магия. 

Его тянуло к барной стойке посмотреть на этого патлатого. Даже не из-за какой-то потребности развеять смутные сомнение, а из-за чистой тяги. Как раз вот недавно Лариса говорила ему, что мы всегда ищем в людях те черты, которые когда-то считали идеальными в других, когда-то нам отказавших либо просто недостижимых.

Его тянуло снова посмотреть в серые глаза. Очень похожего цвета.

Даже если в этих глазах он не найдёт глубины. 

Даже если их владелец совсем законченный хиппи, с концами подсевший на герыч и кокс...

Это неважно, даже разочарование неважно.

Игорь подошел к стойке, обойдя парня по кругу. Заказал себе шот. Патлатый слушал второго бармена, облокотившегося на полированное дерево стойки и что-то ему доказывавшего. Парень повернулся на звук голоса.

Игорь замер.

Хрипловатым голосом выдавил:

 - Привет.

Тот усмехнулся чуть криво:

 - Хола, амигос.

Игорь хотел сказать что-то, хотя в голове была одна пустота, но тут со сцены позвали:

 - Эй, Дрон, аккомпанируй нам, что ты сидишь?

Дрон махнул рукой, мол, пардон, дела, и поднялся, вливая в себя остатки содержимого узкого закрученного бокала.

Заиграли саксофон и виолончель.

Звук. Низкий, плавный. Душу будто напихали ватой, и она застряла где-то в грудной клетке. 

Игорь наклонился к Лему, варганящему Лонг Айленд для дамочки на соседнем стуле.

Спросил очень спокойно:

 - Лем, как часто он у вас бывает?

Бармен задумался. Вдохновенно добавил в коктейль льда.

 - Раньше – та, через день, друг. А щас когда им с Наденькой часто халява валит, ну, такое, как нам повезёт. Раз в месяцок, мож два.

 - Раньше – это как давно? – Игорь удивился, что его не подвёл голос.

 - Эм, та, года полтора назад, друг.

Значит, он как минимум приехал полтора года назад.

Вот как.

Мужчина повернулся на стуле – «Дрон» перенастраивал гитару, пока остальные играли.

Он не думал, что это будет так… тривиально.

Подсознательно отрицал, что это и есть… 

Защитная реакция.

И всё равно тянет. 

Как мальчишку к колючей проволоке, за которой… что?

Да и не мудрено, что Его не узнать… пирсинг, дреды, какая-то потерянность в движениях – и последнее совсем не привычно, для такого собранного, с то плавными, то резкими линиями оголённой кожи.

И это имя… то же, но новое.

Новая маска или уже… что?

Игорь не мог произнести имя ни про себя, ни вслух. Он понял это, ошеломлённо, и знание встряхнуло его, хотя и не дало никакого способа действия.

Это слишком – переполняющая пустота в голове и дурацкое желание до дрожи в руках – подойти.

Но он не сделает этого.

Он не сделает.

Не сделает – уговаривал себя. – Это будет… унизительно? Нет, но – слишком. Пока в голове одни запятые и многоточия… Что ты ему скажешь? 

Что ты грёбаный трус?

И что предложишь?

Пока Игорь сидел, напряженно раздумывая, музыка закончилась - Дрон отошел к диванчикам. Над ним стала «Наденька»: присела, быстрым движением прощупала пульс на руке. 

Кстати, а кто сказал, что Он свободен? Эта замечательная девушка с короткой стрижкой вполне может быть ему…

Цепь размышлений прервалась: Игорь увидел, как Дрон с Наденькой переговорили, она развернулась и, не слушая возражений, двинулась в его сторону.

 - Здравствуйте, - обратилась прямо к мужчине. Голос у неё был чуть прокуренный и довольно низкий. – Вы, насколько я понимаю, друг Андрея?

Игорь сдержал дрожь при звуке имени, ответил как можно твёрже:

 - Можно сказать и так.

 - Хорошо, - чему-то удовлетворённо кивнула - Вы не отвезёте его домой?

 - А что-то случилось?

Девушка помялась. Нашла обтекаемую формулировку:

 - Он… он немного перебрал.

Мужчина не знал, сколько Дрон выпил за вечер, кивнул:

 - Ладно, пойдёмте.

Они подошли к музыканту, уже окруженному знакомыми, сидевшему достаточно прямо, только в глазах – муть. Игорь слишком хорошо знал эту муть – и была она совсем не от алкоголя. 

Присел на корточки.

 - Ан… Дрон, ты в порядке? Слышишь меня?

 - Слышу, - слепо усмехнулся. – Я тебя и в гробу услышу.

Мужчина поколебался.

 - Пойдём… домой?

 - К твоим дурным обоям?

У Игоря даже вырвался облегчённый смешок – шутит, значит, адекватен. Более или менее.

 - К моим обоям. Пойдём?

Он не ответил, только мотнул головой, мол, валяй, что хочешь. Наденька помогла ему подняться, и они с Игорем повели Дрона к машине. По пути пересеклись с Феном, и тот усмехнулся, глядя мужчине в глаза, – как обещание встречи.

Они с Наденькой положили парня на заднее сидение, Игорь сел за руль:

 - Ты с нами не поедешь?

 - Не могу, у нас после полночи ещё выступление.

 - А что… Дрон?

 - Как-нибудь отоврёмся, скажем, живот прихватило.

 - И они поверят?

Она пожала плечами:

 - Никуда не денутся. Ты знаешь где это горе сейчас живёт? - кивок на лежащего.

 - Э-э-э… честно говоря, нет. Надеюсь, он не будет против, если я отвезу его к себе.

Наденька о чём-то задумалась, но потом твёрдо кивнула:

 - Не будет. Спасибо, что согласились. Ему нельзя сейчас в больницу, а ни у кого из нас нет знакомых, которые могли бы отвезти его домой.

 - Ничего, он сможет у меня отоспаться. 

Они кивнули друг другу на прощание.

Едва машина скрылась из виду, девушка ушла, не оборачиваясь.

========== 3. Парус и подорожник ==========

Игорю снился парус.

В детстве он бредил морем.

В школьные годы почти каждый июль мама отправляла его в лагерь в Ялту, где он проводил целые четырнадцать дней в гимназии, оборудованной под подобие пансиона. С кроватями в классах и душевой в спортзале, не разделённой «для девочек» и «для мальчиков», поэтому им всегда приходилось ждать очереди.

Он загорал там до черноты, а ночью, несмотря на все запреты и выговоры, убегал на море.

Море нравилось ему всяким – даже зимним, когда титанические силы застывали под покровом льда и он воображал, будто там заточена целая армия Посейдона, которая борется со злом, а зимой засыпает.

Ему снился парус. Прочный и белый, через который проступало жаркое солнце.

Лодка качнулась.

Он дернулся и проснулся.

Первым, что увидел, – Андрея, сидящего на кровати. Тот упёрся локтями в колени и сжимал ладонями голову.

Игорь вскочил, обошел кровать, чтобы стать лицом. Присел на корточки:

 - Всё хорошо?

Парень посмотрел, не отнимая рук от головы, из-подо лба:

 - Воды не дашь? 

Без лишних слов, Игорь набрал холодной воды с крана в серую в красный горошек чашку.

Анжи выпил воду залпом, и она потекла ему за шиворот.

 - И аспирина, - выдавил.

 - А тебе можно? – мужчина с сомнением нахмурился.

 - Мне щас всё можно, - ироничный ответ. – Даже в гроб.

Игорь скривился. Отнял чашку:

 - Ну и сиди тогда с головной болью, - хотел уйти, но Андрей ухватил его за полу футболки.

 - Не, правда, мне можно.

Мужчина посмотрел с опасением. Отвернулся.

Достал из шкафа коробку с таблетками. Отложил термометр и грелку, лежащие сверху, в сторону.

Какое-то время в тишине перебирал таблетки. Остановился.

 - Не хочешь ничего рассказать? – хотел спросить осторожно, но в голосе всё равно проскользнули непрошенные требовательные нотки.

Анжи глянул одним глазом. Снова уставился в пол.

 - Нечего рассказывать, - выдавил с пересохшим горлом.

У Игоря дрогнула рука. Он замер и удивился: оказывается, он ещё способен чувствовать это так сильно.

Думал, разучился, избавился, - а оказалось, дремало.

Обернулся.

 - Ты колешься? – спросил прямо, не в силах сдержать вопрос, изматывающий его всю ночь, едва он, перетащив Анжи на кровать, стянул с него черную хламиду с карманами, по какой-то причуде судьбы называющуюся пайтой, и увидел его тонкие исколотые руки.

Снова взгляд. И, не улыбка – оскал.

Тоже прямо:

 - Колюсь.

Игорь не ожидал такого ответа. Он думал, Анжи будет отпираться, отмахиваться, говорить об обстоятельствах… Отрицать, в конце концов, и тогда можно было бы припереть его к стенке. И это был бы уже прежний Анжи.

Родной. Въевшийся под кожу.

Андрей прервал молчание:

 - Аспирин.

На кухне Игорь по-новой набрал воды.

С каким-то глухим отчаянием проследил за белой таблеткой.

Через два часа ему на работу.

Как повседневно.

Надо взять отгул. 

На какое-то время они в молчании застыли. Или это застыло время.

Потом Андрей откинулся на кровать, раскинув руки. Игорь успел заметить, как в языке блеснуло что-то металлическое.

 - Анжи…

Тишина.

- Анжи, - он осторожно присел рядом, будто пытаясь не спугнуть зверя. – Расскажи, где ты был всё это время?..

Тишина. Вздох.

 - Ну что ты как женушка.

Игорь закусил с внутренней стороны щёку.

Главное, не поддаться этому. Этому беспричинному бешенству.

Оно взялось из ниоткуда. Как будто лопнул большой воздушный шар.

…как будто из старой раны вдруг начали вытаскивать гной.

Хотелось встряхнуть мальчишку, рыкнуть: «Какого черта ты с собой такое делаешь?!»

Но он сдерживался. Не позволял себе это, как не позволял многих вещей.

Наклонился над Анжи, который, прикрыв веки, просто релаксировал; коснулся рукой щёки. Мягкая поверхность, чуть тронутая щетиной.

Провёл большим пальцем полосу до уха. Дырка в мочке, почти зажившая. Ещё один рубец выше.

Анжи открыл глаза.

Ничего не сказал. Не отвернулся.

Игорь перевёл пальцы на непроколотую бровь, будто разгладил:

 - Ты изменился.

Выдох.

 - Люди вообще меняются.

 - Перестань говорить цитатами из Вконтакте.

 - О, а ты там сидишь? – фырк.

 - Я ещё не настолько стар.

Пауза.

 - Ты тоже изменился. Чуть-чуть.

 - Откуда ты знаешь?

 - Я видел тебя раньше.

Снова молчание, и Игорю удалось выговорить, только преодолев некоторое напряжение:

 - …Если ты видел… Почему не подошел?

Анжи закрыл глаза, в его голосе теперь слышалась лёгкая досада, мол, «ты что, не понимаешь?»:

 - У тебя новая жизнь. У тебя жена, ребёнок, в конце концов. Кто я такой, чтобы это рушить?

И снова бешенство. Тёмная, тяжелая волна, взахлёб накрывающая пространство.

Игорь в этот раз не мог, да и не хотел ничего с этим делать.

«Рушить, говоришь?» - голос, без единого звука. Непроизнесённое.

Дёрнул придурка за руку, поднимая с кровати, и потащил в ванную, где засунул под холодный душ как есть, в штанах и майке. 

Анжи захлебнулся и вылез, отплёвываясь, оглушенно тряся головой. Стоя, упёрся руками в колени. Поднял голову и спросил с непонятным выражением:

 - А терь чё? Отшлёпаешь и выгонишь к чертям?

Мужчина сомкнул губы в нитку:

 - Вымойся, в бойлере есть горячая вода. В спальне возьмёшь сухую одежду.

И ушёл.

Он сидел на кровати, слыша звук воды в ванной и понимал, что ещё полчаса, и Анжи уйдёт.

Ему… незачем задерживаться. Его нечем удержать.

Разве что только… бешенством. И то, ненадолго.

Помассировал виски. В голову ничего не шло. Вообще ничего. И когда Игорь наконец поднял глаза, Анжи уже выходил из ванны. Полностью обнажённый, видимо, не посчитав нужным прикрыться. С дредов капала вода, а на плече был большой шрам, как от глубокой рваной раны. Он не обратил внимания вчера, больше обеспокоенный сгибами локтей.

Взгляды встретились, и они на секунду замерли, будто исследуя друг друга.

Анжи прервал молчание:

 - Ну, и где обещанная одежда?

Мужчина поднялся:

 - Сейчас.

Одежда была на него большой наверняка. Несмотря на всю худобу владельца гардероба, музыкант был ещё худее – высохшая трость с выпирающими ключицами и тазобедренными костями. Это было… нездорОво, но как-то болезненно сексуально. И пока Игорь, выпав на милость горько-пошловатой фантазии, выбирал, Анжи подошел сзади. Беспечно заявил:

 - Да уж, у тебя тут один официоз.

 - Этот официоз тебе придётся надеть, - кинул ему белую рубашку и те самые рваные по моде джинсы.

Анжи поймал одежду на лету, положил джинсы на кровать и принялся надевать рубашку.

Мужчина кинул на него короткий взгляд перед тем, как уйти на кухню.

Там поставил сковородку на плиту. Повернулся к холодильнику.

На тумбочке сбоку стояли битые чашки.

Игорь чуть нахмурился и спрятал все в шкафчик, заменив на две, аккуратные, совсем не использованные, подаренные Ларисой и коллегами.

Когда Анжи зашёл в кухню и сел за стол, перед ним уже стояла тарелка с гренками и салат.

Он хмыкнул:

 - А ты не меняешься.

Игорь бы с ним поспорил, но его самого сейчас одолевало чувство болезненного дежа вю, когда вот так же, в его одежде, заправленной кое-как или вообще без, Анжи, поджав ноги, болтал ни о чём и ел приготовленный завтрак. Он, правда, вырос, изменилось телосложение, чуть – взгляд, но…

Чёрт побери, это же совершенно идиотская иллюзия – воображать, будто они – как много лет назад… те самые.

Нет, это надо прекратить. Хотя бы на сегодня.

Никакого выходного.

Игорь домыл сковородку. Повернулся:

 - Мне надо на работу. Когда доешь, помой тарелку. Одежду можешь оставить на кровати или забрать себе. Ключ на тумбочке в коридоре, потом кинешь в почтовый ящик.

 - Ты даже не поешь?

 - Нет, не хочу.

Анжи проводил его до спальни, где мужчина переоделся, а после – и до коридора; облокотился на дверной косяк.

Игорь, обув туфли – ему почему-то вспомнилось модное название «Оксфорды», с некоторым ханжеством сказанное при покупке продавщицей, взял портфель, ключи от машины.

Поднял голову, осмотрел Анжи с ног до головы, словно пытаясь запечатлеть в памяти каждую черту.

 - Ну что? – тот поёжился.

Через паузу:

 - Тебе не идут дреды.

И ушел.
* * *

Андрей курил на балконе Игоря – его же сигареты, но, внезапно, Мальборо. Всё вообще показывало, что мужчина курит много: несметное количество бычков в пепельнице, блок сигарет, в котором осталось только две нераспечатанные пачки, тёмные следы на балконе…

Он стряхнул пепел и случайно наткнулся взглядом на прикрытый тканью цвета хаки гриф гитары. Андрей удивлённо присвистнул и, чтобы убедиться, отставил велосипед, обойдя стул.

Это действительно была гитара. Старая, потёртая, даже без логотипа. Но рабочая.

Он вытащил инструмент и ушел с ним в зал. Там сел на пол и принялся настраивать.

Как такая вещь могла оказаться здесь?

Парень был уверен, что Игорь не играет, да и вряд ли он знал о пристрастии бывшего любовника к музыке – на то время, пока они были вместе.

Это что, мля, сигнал с космоса?

Андрей фыркнул, опустил взгляд, вдохнул, выдохнул. Хотелось Сплина, чтобы он разрушил это… это отвратительное.

Медиатора на балконе не оказалось, и пришлось сходить за запасным, всегда валявшимся в заднем кармане джинсов.

Звуки. Это как забвение, как будто он выучил наизусть древнюю тысячесловную мантру.

Медитация.

Хорошо хоть Надя тогда взяла его в оборот.

Тёплая девочка Надя. Она никуда не вписывалась.

Все её подруги уже повыходили замуж, нянчили детей, а она читала Маяковского, курила тонкие ЛМ и хранила тетрадь со стихами одного самоубийцы. Нервничала. Молчала. Ничего не ела днями, кроме Мивины. Выходила из подъезда и не могла вспомнить, зачем.

И всё так же потрясающе пела. 

Это было то, чем она зарабатывала на жизнь. Часто озвучивала мультипликационных героев, персонажей из игр. Тащилась от девочек с мечами – пошла в секцию кендо, решила, что совсем бездарна, бросила, а через два месяца кинула и фехтование, куда сходила всего дважды.

Грустная, тёплая девочка Надя.

Тонкие запястья, тонкие пальцы.

Начинающаяся анорексия, от которой её никто не может отговорить.

Ей скоро будет тридцать, но какая-то завитушка, винтик, отвечающая за взросление в ней, сломалась.

Наверное, поэтому, когда они встретились, Андрей, у которого полетели все винтики вообще, идеально с ней синхронизировался.

И всё стало прям как в давние студенческие годы – её голос и его гитара.

Пять месяцев спустя, когда их пригласили в «Рок-школу», вернее, пригласили Андрея дать пару уроков, они встретили Ника – барабанщика, а чуть позже и остальных.

И всё покатилось по нарастающей.

…до сегодня.

И, думается, лучше бы сегодня вообще не случалось.

Он больше не влезал в рамки «Анжи», не получалось. Он вырос из этой мерки. И чтобы не было разочарований… А не-Анжи – не нужен.

Он знал это, ещё когда увидел Игоря в первый раз – с женой и ребёнком, вылезающих из простенькой, но впечатляющей на вид ауди, направляющихся в какой-то торговый центр – кажется, к Оушн-плазе. 

Андрей увидел его и замер. И всё вообще замерло. И Андрей не подошел, хотя жгло по живому, от открытой ране – где бы взять подорожник.

Оно болело, а, говорят – время лечит.

Ага, лечит всё, кроме Л.

Он прикрыл глаза и запел, хотя голос у него в последнее время был хриплый и невнятный – Ай, к чертям!..

Он пел, вернее, напевал тихо, пока не услышал щелчок замка в двери.

Сердце пропустило удар – совсем забылся. Какого хрена он вообще остался?

В коридоре включился свет, и Андрей, прихватив гитару, бесшумно вышел на балкон, прикрыв за собой дверь. Сел на пыльную подушку – наверняка с дачи, и утянул к себе с подоконника сигареты с зажигалкой.

Откинул голову назад – на бельевой верёвке телепались, колышимые ветром, две оранжевые прищепки – и прыснул: ну, точно подросток, прячущийся в квартире друга от его бдительных родственников.

Затянулся, выпустил дым в сторону.

Было любопытно, что происходит, и он чуть высунулся, чтобы через окно между балконом и залой увидеть, что внутри. Он как раз заметил женщину лет тридцати-тридцати-пяти с роскошной гривой русых вьющихся волос. Это точно была не Алёна и не Варя.

Нынешняя пассия? Новая жена?

Андрей оборвал мысль – это не его дело.

Несмотря на утреннюю идиллию – это просто иллюзия. Они чужие люди.

Докурил сигарету.

Щелкнул замок – женщина закрыла за собой входную дверь.

Ему тоже пора уходить.
* * *

Вечером Игорь, положив руки с локтями на руль, опустил на них голову.

Он знал, дома никого нет – ни Ларисы, ни… Анжи. Возвращаться не хотелось, хотя рано или поздно – придётся.

Он тысячу раз представлял их встречу – проигрывал в голове диалоги, жесты, паузы –  в итоге, всё случилось совсем по-другому.

И ему первый раз пришло в голову -  нужен ли ему Анжи вообще? Не застрял ли он на том трогательном образе полуподростка, студентика, или – позже – соблазнительного молчаливого парня с повадками канарейки, прячущей под птичьим опереньем рыжий лисий хвост?

Сколько лет прошло – люди меняются в мгновение ока.

А Анжи – точно – вокруг него теперь другие люди, другие интересы, сам он – другой. И как бы больно ни пришлось самолюбию, может случится, что эта лёгкая, болезненная влюблённость в образ лучше разочарования от настоящего человека.

С утра хотел остановить – смешно подумать, чем – бешенством, а потом понял – не надо. 

Господи, как же он жалок.

Образ Анжи – трогательный мальчик, тронуть и не отпускать – всё ещё. И следы от иглы… 

Господи, что он несёт – какие ещё образы?! Собачий бред обиженного мальчика, который изменил другому мальчику и теперь ноет и кается. 

Он виноват сам.

Он не нужен ни Анжи, ни Андрею, так что лучше просто оставить парня в покое - ему вряд ли захочется свободное время проводить с дряхлым мужиком, в прошлом которого жена, ребёнок, а в настоящем – он пуст; у него нет ничего, что можно было бы отдать, чем можно было бы поделиться. 

Он даже не точка – он пробел, пустота с кошельком и машиной… ах да, сейчас таких называют папиками, но Анжи не нужна пустота, он такого не заслуживает. 

Игорь повернул ключ и завел машину.


========== 4. Сказочка  ==========

Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет.
Ты что грустишь, бродяга? А, ну-ка, улыбнись!..
И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:
«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»
Олег Митяев – «Как здорово»



Игорь заехал в «Электру» после звонка Фена днём, в выходной, чтобы ненароком столкнуться с неожиданными людьми.

Фен сидел за деревянным столиком на улице, курил, потягивал непонятную смесь подозрительного цвета со знакомого гранёного стакана из тяжелого стекла. А рядом – ну кто бы мог подумать – Анжи.

Игорь удивлённо моргнул – дреды исчезли, вместо них остался только короткий ёжик волос, омолодивший парня лет на пять. 

В октябре сидеть было холодно – особенно учитывая ветреную погоду и намечающиеся, подозрительного вида тучи.

Сидящие обернулись на звук двигателя, когда ауди выглянула из-за поворота: на лице Анжи не отобразилась ни одна эмоция. Фен обрадовался:

 - Здравствуй, - встал, чтобы пожать руку. – Я его уже упаковал, пошли, заберём.

Мужчина кивнул, глянул на Анжи – тот вяло мотнул рукой в знак приветствия и снова уставился на поверхность стола. Вид у него был бледный, даже желтоватый, тени под глазами. Он уставился в одну точку и, в общем и целом, выглядел весьма подозрительно, на что Игорь заставил себя забить, последовав за техником.

Они осторожно вынесли патефон, примотанный скотчем к куску пенопласта, положили в багажник.

Пока Игорь перекладывал вещи, чтобы они не грохнулись о патефон на поворотах, Фен облокотился на крышу машины и рассеянно повернул голову в сторону Андрея.

Игорь поймал этот взгляд, спросил:

 - Что с ним?

Тот покрутил неопределённо кистью руки, точно пытаясь подобрать слова:

 - Не рассчитал дозу немного. Это у него ещё с ночи.

Неожиданно для себя мужчина спросил:

 - И как он тебе? Как человек?

Фен усмехнулся:

 - Как человек?.. Интересный, но, такой, очень отчаянный. Такие долго не живут… Он же знал, что с дозой можно переборщить, но на спор… - тут вдруг оживился, скорей всего в осознании, что сболтнул лишнее. Перевёл тему: - Кстати, он же сюда пришел, тебе что-то отдать. Сказал, это важно. Вы разве знакомы?

Игорь кивнул, не желая комментировать. Подошел к парню:

 - Ан… дрей.

Тот встрепенулся:

 - А? А-а, эт ты… - затормозил, - да, ты в..время, щас, - порылся в карманах памятной пайты, достал ключ. – Во. У тя почт..вый ящик ткрытый, янеоставил.

Мужчина с некоторым удивлением принял ключ – он так старательно отгонял от себя любые мысли об Анжи, так загонял себя за эти две недели, что совсем забыл про ключ.

 - Лем г..ворил, ты придёшь сёдня, ия напр..сился, - ухмыльнулся. – Скажи спсибо.

Игорь кивнул. С минуту постоял, но так как продолжения не последовало, отошел к машине. Обернулся – Анжи снова глядел в одну точку.

Он не мог этого так оставить, а тут ещё и Фен подошел:

 - Я помню, ты его тогда забирал. Может, и в этот раз подвезёшь? А то он сам не дойдёт. Замёрзнет, бедолага, пока очухается.

Игорь качнул головой, не соглашаясь, но и не отрицая – но вернулся и заставил Андрея подняться. Закинув его руку себе на шею, довёл до заднего сидения. Тот вяло сопротивлялся.

Усаживаясь за руль, Игорь спросил:

 - Всё реально так плохо как кажется?

Фен пожал плечами:

 - Та не. Он через часик отойдёт, - потом облокотился на оконный проём: - мне интересно, кто он тебе?

Игорь бросил быстрый взгляд на зеркало, испугавшись, что всё это время все эмоции можно было прочитать на его лице – но нет, зеркало отражало только усталые складки на лбу и равнодушные линии век.

Всё-таки Фен был очень проницательный. Прямо-таки чересчур.

 - Он… мой давний друг.

Парень усмехнулся:

 - Тогда до встречи.

 - До встречи.

Отъезжая, Игорю всё равно показалось, что Фен что-то почуял. Эдакое… шальное.

 - Куда мы едем? – голос с заднего сидения.

 - Ко мне.

 - Ооо… - чуть ехидно. – Круто.

 - Да, круто. Если сможешь объяснить, где живёшь ты – завезу тебя домой.

Молчание.

 - …не, не могу, - длинная пауза. – Де ты меня… п..добрал?

 - Там, где и в прошлый раз. Анжи, - короткий взгляд в зеркало заднего вида и снова на дорогу. – Зачем ты с собой это делаешь?

 - Эт не я, - лениво. – Эт жизнь.

 - И ты, что, хочешь, чтоб она перестала с тобой вообще что-либо делать?

 - Ооой, д..вай не будем. Я могу тее много ск..зать, тип, конец один, там… в гробу брошу, короче…

Игорь так резко остановил машину на светофоре, что Анжи долбанулся головой о спинку переднего сидения. И так же резко ответил:

 - Прекрати притворяться подростком. Я, что, не понимаю, что ты дуришь мне голову?

Пауза. Длинная, вязкая, пока снова не загорелся зелёный. Машина тронулась.

Андрей с трудом поднялся в сидячее положение, повернулся, чтобы сбросить на подножный коврик ноги и откинул назад голову:

 - Не истери. Приедем – куда ты там хочешь – поговорим.

И голос такой… ночной. Тяжелый. Взрослый.

Игорь ускорился чуть сильнее.

Больше между ними – ни слова.

Ауди остановилась у обочины возле подъезда, припарковавшись на обычном месте.

Мужчина вышел из машины, открыл заднюю дверцу, чтобы помочь встать, но Анжи спал, положив руку под щеку – как бывало раньше, когда он чувствовал себя в безопасности или очень устал – это в нём не изменилось.

Какое-то время Игорь раздумывал, потом наклонился – взял спящего под спину и колени и попробовал вытащить из машины.

Тот проснулся, высвободившись:

 - Угомониcь, ковбой, я могу идти.

 - Пошли тогда.

Игорь открыл дверь подъезда, пропуская Андрея вперёд и тщательно проследил за тем, чтобы тот не навернулся с лестницы. Снова открыл дверь – только уже квартиры. Парень перешагнул порог и, понаступав на пятки кед, чтобы их стянуть, вполз в туалет.

Игорь тоже разулся. Положил на тумбочку ключи и повесил пальто на вешалку.

Поставил на плиту чайник и зашел в зал, чтобы сесть на диван. Через носки ощущался тёплый ворсистый ковёр – по настоянию Ларисы он сменил его пару дней назад. Ковер был тёплого коричневого цвета, и на нём хотелось лежать лицом вниз.

Снова – как каменная плита легла на грудь – зачем он это делает? Зачем он снова привёл его к себе домой? Зачем сузил пространство до нескольких квадратных метров – когда и за километры – не отпускает?

Ради трогательного мальчика Анжи?

Нужен ли ему Анжи?

Нужен ли он Анжи?

Но если нет – то что? Он вернётся к самому началу, к тому, что было – или, нет, даже не так – как если бы Анжи не существовало вообще – и всё было бы так же – Алёна, мелкая, Лариса, может, даже, Фен, были же у него в студенческие годы и такие увлечения – но не Анжи. И он бы думал, что это нормально – жить так.

Думал бы, что не бывает - когда глядишь, один взгляд кидаешь – короткий, мимолётный – и замираешь, и аж сердце печёт.

Игорь бы не знал всего этого. Игорь вообще бы думал, что такие чувства - это тупо розыгрыш из мыльного сериала.

Живут же люди… особенно не парясь, не стараясь жить…

Вот и жил бы как все.

И умер бы как все, как тот – «маленький человечек» из стишков Рождественского:

Прошлой слякотной зимой 
так, 
без видимых причин – 
умер, 
отошёл, 
почил... 
Зазвенел дверной звонок. 
Двое принесли венок…

…жил да был.)
А может, не был.*

И – было бы – да к чертям, всё было бы пусто, бессмысленно. И тогда – даже не пустота, не пробел – вакуум.

Слишком пресно.

С Анжи – любым, происходящее неожиданным, диким образом обретало смысл.

И, казалось бы, идиотически смешно – с населением в миллиарды человек – быть зацикленным на конкретно одном, но каждый раз Игорь не мог отделаться от ощущения – не то, не так, не в той плоскости, не с теми интонациями; запрещал себе эти нелогичные сравнения и нарушал запрет – особенно ночью.

Со временем – поутихло, конечно, но не зажило, просто – не вопит, не плачет.

Андрей вышел из ванной c мокрой головой и облитой верхней частью пайты – Игорю тут же вспомнилось, как когда-то пьяным обливался под душем он сам – чтобы выйти к Анжи хоть частично адекватным.

Тот сел напротив – на пол, скрестив ноги и прислонившись спиной к книжному шкафу. Начал, первым:

 - Ты хотел поговорить.

Это тоже мало было похоже на знакомого Анжи – не увиливать от неприятного, говорить прямо, смотреть честно, в глаза.

Или, как сказала Варя, – это уже было, но он не разглядел?

«Гордость», да?

 - Ты какой-то слишком бодрый.

 - Хах, я ещё в машине очухался, - и, видя, что ему не верят, уточнил: - Пока ехали – покемарил и меня разморило – ото сна, не от наркоты. - Андрей провёл рукой от затылка вверх по ёжику волос: - Кстати, вы с Феном давно знакомы?

Игорь удивлённо нахмурился:

 - А какое… - озадаченно мотнул головой: - Когда вы познакомились, вот что интересно? Когда я его о тебе спрашивал недавно, он даже имени твоего не знал.

 - Эм… до сегодняшней э-э… ночи, я его знал по слухам, через знакомых знакомых, а он меня – не особо. Он, я заметил, вообще нелюбопытный. К тому же, как я понял, его с год здесь не было – типа, путешествовал.

Мужчина скривился:

 - Мы говорим не о том. Ответь, зачем ты так убиваешься?

 - Не убивайтесь так, деточка, а то ещё убьётесь, да? – спародировал Андрей с одесским акцентом. Хмыкнул: - Нет особой причины. Живу как живётся. И обиталище у меня такое – предрасположенное.

Несмотря на простой ответ, от него отдавало лукавством.

 - И всё-таки? Я раньше не помню, чтобы ты злоупотреблял.

Андрей пожал плечами:

 - Ты же знаешь, я всегда баловался, а сейчас… экспериментирую.

Наверное, он ничего такого не имел ввиду, но почему-то это больно ударило и застряло где-то между рёбер. Эксперименты.

Наверное, Андрей что-то заметил, так как перевёл тему:

 - Лучше расскажи – как ты? Давно не виделись.

Игорь пожал плечами:

 - Нечего особенно рассказывать. Женился, дочь родилась, развёлся, и сейчас я как бы в свободном плавании.

- У тебя разве нет девушки? Я недавно видел такую – блондинку.

 - А её ты когда видел? – удивлённый взгляд. – Это Лариса, она… больше подруга.

 - Но вы с ней спите, - с понимающей улыбкой покивал Андрей.

 - Время от времени, - неопределённый ответ.

Неловкое молчание, и Андрей будто вспомнил:

 - Да, кстати, откуда у тебя гитара?

 - Всё ты замечаешь. Знакомый привёз и никак не заберёт. Уже добрался?

Фырк:

 - Добрался.

 - Сыграешь мне?

Пауза. Слишком долго, но Андрей не находил причин отказать, хотя это было для него слишком живо, слишком уязвимо. Одно дело, когда аккомпанемент, другое – сам – ему.

Но и это можно преодолеть или хотя бы – отстраниться.

Отвернулся лицом к балкону, поднимаясь:

 - Есть пожелания?

Нужно лишь вести себя с ним – как с клиентом.

 - Хмм… я не силён в музыке. Предложишь? Или, может, ты пишешь своё?

 - Нет, - соврал, - не пишу. Дай подумать, что сыграть.

 - Что угодно.

Андрей сел на ковёр снова – уже с гитарой и силился вспомнить какую-нибудь абстрактную песенку, но в голову, как назло, не лезло ничего, кроме Земфиры. Ну хоть что-нибудь…

Возможно – это из-за ассоциаций, возможно, он был слишком взволнован, – но сдался на волю судьбы. Попытался хоть как-то извернуться и сыграть что-то популярное, банальное, но для него играть Земфиру банально… было обречено на провал.

Я никогда не вернусь - домой.
С тобой.
Мне так интересно, а с ними не очень. 
Я вижу что тесно, я помню что прочно,
Дарю - время, видишь я горю,
Кто-то спутал…**

У него дрожали пальцы и пел он совсем тихо.

Потом спросил:

 - Ты знаешь хоть какую-то песню?

Игорь рассеянно улыбнулся уголком губ, он сам не заметил, как тоже сполз вниз, на ковёр, и теперь опирался локтями на согнутые колени в серых выглаженных брюках.

 - Не приходилось. Я, кстати, никогда не слышал, как ты поёшь.

 - Ты слышал – только забыл. Но, обычно, да, я не пою. Я гитара, а голосом всегда была Надя.

 - Ясно. И-и… как давно ты играешь?

Андрей улыбнулся почему-то очень тепло:

 - С самого детства. Я музыкалку закончил.

 - Ты мне никогда не рассказывал.

 - Наверно, это было не так важно, - пожал плечами.

Игорь перебил:

 - Ты мне рассказывал и о мелочах. Может, это было слишком важно? – а в голосе чуть горечи. 

Совсем пару грамм.

Пауза, точно Андрей взвешивал, стоит ли говорить.

 - Я бросил тогда играть, - решился.

 - Почему?

Неопределённо махнул рукой:

 - Сложно, так сказать. Там много всего. Как видишь, я всё равно вернулся к изначальному… Ладно, мне домой надо. Спасибо, что привёз.

Он отложил гитару и стал на колено, чтобы подняться, когда Игорь ухватил его за запястье. Андрей обернулся:

 - Что такое?

Но тот не мог найти ни единой зацепки. А выразить намерение прямо… вряд ли это бы его удержало. Впрочем, Анжи, может быть, даже понял, но ответил, как всегда, с хитрыми изворотами:

 - Ты что, хочешь мне спеть? – насмешливо.

Игорь закусил губу:

 - Я не знаю ни одной песни.

 - Эмм… Изгиб гитары желтой?..

 - «Ты обнимаешь нежно», но на этом моя память заканчивается, - усмехнулся.

 - Эх ты. Такие банальности уже забыл, - он снова сел, скрестив ноги: - Начинай после проигрыша, а я подхвачу.

Игорь хмыкнул, но послушно запел.

Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно,
Струна осколком эха пронзит тугую высь.
Качнется купол неба - большой и звездно-снежный.
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

Слова вспомнились сами собой, под музыку – они так часто пели это с ребятками в лагере…
И Андрей действительно подхватил:

Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет.

Прижал подбородок к груди, но было видно, как он улыбается.

Ты что грустишь, бродяга? А, ну-ка, улыбнись!..

Игорь закрыл глаза. Он помнил слова, действительно помнил, спустя столько лет они так же гладко ложились на мелодию.

Какая всё-таки могущественная сила – музыка. Подхватила и унесла. 

У него дома холодно – они так и не включили обогреватель, на кухне посвистывал чайник.

Игорь дрожал – наверняка замерз, и в груди такое – и шторм, и штиль. И музыка. Одинокий островок в океане - с чайками, с отчаянным мальчиком с немного женским именем Анжи, который так близко, но и так далеко сейчас.

Мужчина открыл глаза. Андрей смотрел прямо на него, и он протянул руку, а потом потянулся сам к полуоткрытым губам, заглушая песню.

Андрей ударился головой о деревянную дверцу шкафа, подаваясь назад, но не отстранился. 

Этот привкус. Господи, снова. Горечь и мёд.

Недостающий кусок пазла. Так вот, чего не хватало. Вот чего….

Андрей сначала замер, но потом прикусил губу Игоря, и сам, отпустив гитару, запутался пальцами в чужих волосах.

И никто из них не хотел, чтобы это заканчивалось, потому, что что-то тёплое затапливало душу до самых пяток и разжигало тот кусок внутреннего космоса, который, как казалось, давно завял и не откликался ни на какой зов.

 «Подорожник», - подумал Андрей.

Он нашел подорожник.

Игорь чуть отстранился и взял лицо Анжи в ладони, прислонив его лоб к своему. Сказал:

 - Останься. Останься сегодня.

Андрей закрыл глаза, раздумывая.

Пауза.

 - Хорошо.



*Р. Рождественский – «Сказочка»
**Земфира – Ариведерчи

========== 5. Рулетка ==========

Они сидели в кухне. Прямо как традиция. Андрей коротко взглянул на тумбочку, где стояли битые чашки… но промолчал. 

Игорь, отвернувшись, открыл дверцу верхней полки, а Андрей не смог оторвать взгляда от его рук с резкими изгибами оголённой кожи, с синими, просвечивающими нитками вен…

Мужчина обернулся:

 - Я заварю чай?

 - Свой фирменный?

 - А как же, - улыбка.

И снова отвернулся. А Андрей, подперев кулаком щеку, меланхолично переваривал осознание того, что его всё ещё тянет, всё ещё не все равно. Задумчиво облизнул пересохшие губы – ему отчетливо представилось, как он разворачивает эту руку ладонью вверх и медленно, языком касается места, где пробивается пульс.

Досадливо стряхнул фантазию.

Игорь поставил чашку – новую, подаренную коллегами, перед Андреем, сам взял синюю с отколовшимся куском ручки, прислонившись к тумбочке напротив. 

Чай горячий, с кислинкой. Андрей помнит, что Игорь добавляет туда ягоду с каким-то заковыристым названием, и не может вспомнить, каким.

Они сидят в тишине, и мужчина видит сквозь пар, как Анжи о чём-то думает, но не перебивает. Допив, тот, словно чего-то надумав, говорит:

 - Давай сыграем в одну игру.

 - Какую?

 - Называется: «Слово или действие», слышал?

Игорь чуть нахмурился, вспоминая, качнул головой:

 - Может и слышал, но давай ты объяснишь мне свою версию.

 - Запросто. Правила простые – мы крутим бутылку по очереди, на кого выпадает горлышком, того спрашивают – «слово или действие». Нас двое, и, например, ты говоришь «слово»: тогда я задаю вопрос, и ты должен ответить. Если действие – то сделать. Но если отказываешься – отвечать или делать, то выпиваешь стопку. Есть что выпивать, кстати?

 - Какая высокоинтеллектуальная игра, - со смешком прокомментировал тот. – Выпивка… Да, есть, только бутылка квадратная. Ладно, попробую найти что-нибудь такое.

Он оттолкнулся от тумбочки и пошел в зал. Там, за стеклянной дверцей, среди книг лежал коллекционный пистолет-зажигалка.

 - Вот, у него железный барабан, можно на нём крутить.

Андрей присвистнул:

 - Неплохо, прям русская рулетка. Тольк пошли куда-нить в зал, здесь неудобно.

 - Там нет стола – негде крутить будет. 

 - Хмм… - уже поднимаясь. - Я знаю, у тебя есть шахматная доска – можно её взять.

 - Ну хорошо… Но мне надо переодеться.

 - Ок, я подожду.

И пока Андрей искал в тумбочке доску и умащивался, скрестив ноги, на полу в зале, Игорь быстро скинул костюм с рубашкой и надел серые домашние штаны и тонкий, пушистый свитер без горла. Вошел в комнату – парень поднял на него взгляд, усмехнулся:

 - Ты прям излучаешь уют.

 - Мм?

 - Создаёшь гармоничную композицию с диваном.

Мужчина улыбнулся в ответ:

 - Ну, спасибо, - уже уходя на кухню.

Там достал коллекционный виски в стеклянной бутылке – единственное спиртное в доме, и рюмку с витиеватым узором на выпуклом бочке. Положил бутылку на пол, где её быстро сцапал Анжи. Рассмотрел внимательно:

 - Ого. Недешевые у вас забавы, дяденька.

Тот пожал плечами:

 - Это единственный алкоголь в доме.

Парень проницательно зыркнул на него из-под ресниц:

 - И почему же?

Игорь смешливо фыркнул:

 - Спросишь, когда будет твоя очередь.

Андрей качнул головой, мол, ну и зараза, и с такой же улыбкой принял правила игры. Раскрутил первым. Дуло уткнулось в сторону Игоря, и тот хмыкнул: 

 - Ну, хорошо.

 - Не-не, подожди, я ж ничего не спросил. Слово или действие?

 - Слово, - дернул плечом.

Анжи лукаво прищурился, изогнув кончики губ:

 - Кто твоё тотемное животное? – и пфыкнул, силясь не заржать.

 - Какое? – недоуменно переспросил тот.

 - Тотемное животное, - терпеливо повторил. – Единорог, там, кукушка.

Игорь задумался. Выдал через минуту:

 - Бенгальский тигр, наверное… Только очень старый.

Андрей удивлённо поднял брови, но не прокомментировал. Кивнул:

 - Твоя очередь.

Игорь раскрутил пистолет, и дуло остановилось параллельно им обоим.

 - Крути ещё раз.

На этот раз попало на Анжи.

 - Слово или действие?

 - Слово.

У Игорь аж запекло спросить самое важное, но он заставил себя отступиться. Если Анжи хочет, они сыграют в ещё одну игру внутри этой – пойдут окольными путями.

 - Какая твоя любимая песня?

Тот усмехнулся чуть удивлённо:

 - Ты и сам знаешь.

 - У тебя поменялись вкусы?

 - Нет.

Недолгая пауза.

 - Земфира?

 - Почти.

 - Би-2?

 - Ближе.

 - Наутилус?

 - А песня?

 - Кто из нас отвечает на вопрос?

 - Ладно, - рассмеялся, - но ты её знаешь. Эта самая, в честь Бодрова. Зверь.

Снова скрип барабана, на котором вращается пистолет. Игорь.

 - Слово или действие?

 - Слово.

 - Самое страшное, что ты делал?

Игорь почесал кончик носа:

 - Помнишь, мы перед самым твоим выпуском ходили в Карпаты?

 - Угум. И ты ещё чуть не навернулся с той скалы, когда на грязной траве поскользнулся.

 - А потом?

 - Потом у нас был марш-бросок по всяким экстремальным штукам… А-а-а, это когда у тебя запасной парашют запутался?

 - Да, я тебе не говорил, чтоб не испортить образ сильного и смелого, но я думал, я там и скончаюсь на месте.

 - Хах, по тебе не было видно.

 - Наверное. Но мне с самого начала было невесело: Варькин знакомый за пару недель до этого ногу себе сломал, когда приземлялся, но ты аж пылал энтузиазмом - я не смог отказать. 

Ещё один оборот пистолета. Анжи.

 - Слово, - опережая.

И Игорь, не в силах перестать думать об этом, таки выдал:

 - Что ты делал всё это время?

Тот скривился, но ответил:

 - Был дома, - нехотя, - приживался там какое-то время, меня устроили по знакомству учителем права, но препод из меня хреновый, я, мля, не учитель, я крестная фея – мы с десятиклашками за то время в три похода сходили – остальное фигня, если есть гитара; но потом меня потянуло обратно, ну, я и мотнул в столицу. Помыкался туда-сюда, пристроился в музыкальный магазин.

 - А как же твоя прошлая работа?

Анжи махнул рукой:

 - Право – это круто, но я не особо офисный работник.

Игорь окинул взглядом его голову, и у него неожиданно вырвалось:

 - Почему ты сбрил дрэды?

Пауза. Немного неловкая, когда оголяется то, что должно быть скрыто. Не надо было спрашивать.

Вопросом на вопрос:

 - А почему у тебя в кухне стоят эти долбаные битые чашки, - и досадливо, чуть зло: – Всё, проехали, давай дальше.

Дальше четыре раза подряд выпадало Игорю. Андрей ржал, спрашивал его всякую чушь, а когда тот в последний раз выбрал действие, заставил изображать персидского шаха. Мужчина сел по-турецки, раскурил воображаемую трубку, с умным видом выдал: «АллахАкбар». 

Потом, наконец-то счастье привалило Анжи, и тот выбрал действие. Игорь задумался, коротко глянул и совсем по-мальчишески усмехнулся:

 - Поцелуй что-нибудь.

 - Может «кого-нибудь»?

 - Нет, именно «что-нибудь».

 - Что-нибудь? Ты не офонарел?

 - Ну да, предмет мебели, например, - уже широко усмехаясь. – Ножку стула. Вон, у меня в спальне есть замечательный пыльный монитор.

Андрей цыкнул. Провокационно прищурился:

 - Предмет мебели, говоришь. Ну ладно, ну ладно. Руку дай.

 - Это не предмет мебели, - фырк.

 - Смотря с какой стороны посмотреть. 

 - Это твоя любимая фраза? – но руку всё-таки протянул.

Правую, в часах, как для пожатия.

Андрей двумя руками развернул её вверх и медленно расстегнул замок железных часов, снимая.

Игорь внезапно прочувствовал интимность жеста и, чтобы сгладить шероховатость, заметил:

 - У тебя руки ледяные, - вышло неожиданно хрипло.

Андрей посмотрел снизу-вверх, но ничего не ответил. Притянул руку ближе и неспешно запечатлел касание губ. В отличие от рук, губы у него были горячие.

Парень поднял голову и неожиданно показал язык со штангой на кончике:

 - Мебель.

Игорь иронично усмехнулся в ответ. 

 - Кто там крутит?

 - Я, по-моему. 

 - Ну вот и крути.

Анжи крутанул пистолет. Снова выпало на него. 

 - Слово.

Игорь закусил с внутренней стороны щёку, и парень понял, что сейчас у него спросят что-то не особо приятное. 

 - Чем ты колешься?

Закатил глаза:

 - Ты же знаешь, я умный мальчик. Не герычем, не коксом и не даже не опием.

 - Это не ответ.

Андрей сжал челюсти, так что заиграли желваки на лице. Сверкнул мрачно глазами, дернул головой в сторону бутылки:

 - Давай, налей мне, я пью. 

Игорь вспомнил, что, когда человек отказывается отвечать, он должен выпить стопку, и молча вскрыл бутылку.

Парень одним махом опрокинул в себя содержание рюмки, скривился:

 - Крепкая хрень. Давай, твоя очередь.

Двухсекундное вращение – дуло указало на него самого. 

 - Слово.

Андрей подпёр ладонью подбородок, упираясь локтем в колено:

 - Не могу придумать вопрос, сбил ты меня этой наркотой. Так… ладно, о чём ты щас думаешь?

Игорь, точно пойманный с поличным, виновато отвёл взгляд. 

Анжи заржал:

 - Не, ты скажи, я ж вижу, это что-то пошлое.

Тот усмехнулся – мрачновато:

 - Я думал о том… - вдумчивая пауза. Секунд пять. – Что хочу тебя обратно. 

Анжи, сразу же скинув улыбку, склонил голову к плечу со странным выражением, неопознаваемо исказившим линию губ:

 - Зачем? Ты ж меня не знаешь по сути. Я имею в виду, меня сегодняшнего. А измениться во времени я уже не смогу.

 - Это так важно?

 - Это так, как мы жили. Плюс, у тебя есть с чем расставаться.

Игорь не ответил: почувствовал, если скажет что-то вроде «это того стоит», Анжи не поверит. Тогда посмотрел в окно – в семь уже темнело, и сейчас, в сумерках, повключались фонари. Мужчина встал и щёлкнул выключателем. Андрей на полу подслеповато прищурился, прикрывая рукой глаза.

Игорь присел возле него на корточки, предложил:

 - Давай притворимся, что дуло показало на тебя и ты выбрал действие.

 - Ну, допустим.

 - Я хочу, чтоб ты со мной кое-куда съездил.

 - И куда же? - подозрительно.

 - Увидишь.

 - Поедем меня расчленять? - и всё-таки поднялся.

 - Ага, на атомы, - Игорь смерил его оценивающим взглядом и пошел в коридор.

Там отдал ему тёплую куртку с капюшоном, себе взял пальто.

 - И чё, - Андрей удивлённо поднял брови, - поедем прям так? В тапках?

 - В кроссовках. Мы на пять минут.

Заинтригованный парень надел куртку и натянул обувку. Вышел первым, спустившись вниз. 
Там неожиданно нашарил в кармане чужой одежины сигареты и зажигалку. Закурил по-быстрому. 

Когда мужчина вышел, Анжи небрежно бросил ему:

 - Ты знаешь, мы все умрём от рака лёгких.

 - Ты всё равно не собирался долго жить, - с ухмылкой парировал тот. Отключил сигнализацию. – Иди садись рядом.

Сам сел за руль и завёл машину. Пока она нагревалась, Андрей пристегнувшись, повернулся к нему:

 - Ты сказал… хочешь… но у тебя уже есть то, что надо, - видимо, это всё-таки задело его. 

 - Сказал, - Игорь кивнул, рассеянно глядя вперёд, на освещённый фарами асфальт. – А то, что мне надо… почему ты думаешь, что знаешь лучше?
 
- Я знаю тебя.

Откровенная ухмылка:

 - Ты думаешь?

И, не получив ответа, тронулся с места. Машина ехала плавно и спустя какое-то время, глядя на дорогу, мужчина будто продолжил прерванный монолог:

 - ...когда ты ушёл, ты на самом деле много мне оставил. Ты же ничего не забрал, помнишь? Ты оставил мне себя, и этим я какое-то время питался. А потом наступило истощение – нельзя столько времени захлёбываться иллюзиями, а то потом тонуть будет очень больно. Я только недавно понял, что так и не отпустил тебя всё это время. 

 - Это чушь, ты же не барышня, чтобы утешаться такими…

 - И тем не менее, я утешался, - резко, с силой прервал. Посмотрел на короткую секунду, и в глазах его мелькнуло что-то непонятное, от чего у Андрея заболело нутро. – Это, знаешь ли, не очень заметно, если не со стороны. И когда ты, наконец, снова появился, такой весь из себя независимый, молодой и пьяный и так далее по списку, моя унылая жизнь показалась мне тем ещё дерьмом.

 - Не преувеличивай. Ты разве не был счастлив?

 - Смотря что ты зовёшь счастьем. Когда родилась мелкая – да, был, но это была вспышка, а не состояние… И… короче, я не знал куда себя деть, - бесстрастно. –  Знаешь, это дурацкое чувство, когда ты носишься со своей унылой жизнью, как баба с корзиной, и тебе некуда себя деть, и все чувства куда-то деваются, и в тебя будто напхали ваты и поролона, - он дёрнул уголком губ, не привыкший рассказывать о своих слабостях кому бы то ни было.
 
 - Я…

 - И когда ты появился…

 - Ты почувствовал себя старым гомиком в сером костюме? – кривая усмешка.

 - Типа того. Я просто представить не мог, как тебя удержать, когда ты такой… чужой. Уже совсем не мой.

Андрей до боли закусил губу, затыкая себя. Попытался успокоиться:

 - Ты хороший человек.

Игорь, остановив машину на светофоре, снова обернулся. 

Сказал чётко и внятно:

 - Но тебе не нужен «хороший», - последнее слово прозвучало с особым нажимом. - И я до сих пор не могу понять, кем мне надо быть, чтобы стать нужным тебе.

На светофоре загорелся зелёный, и Игорь поехал дальше, развернувшись лицом к дороге, как ни в чем не бывало.

А Андрея пробрало до мурашек. Потерянный, растерявшийся кошак снова вдруг превратился в самого себя – такого, каким парень помнил его с самого начала. 

Жесткий стержень, прикрытый показной мягкостью.

Да уж, «хороший» - дрянная характеристика. Только… как объяснить то, что он имеет в виду, по-другому? Он никогда не дружил с объяснениями. 

Однако и оставить откровенность без ответа не мог – потеряй он эту ночь, он потерял бы что-то невероятно ценное... насовсем. 

 - Игорь… Там… перед тем, как я смылся, я видел, как вы с Алёной целовались…

 - Я понял потом. Я виноват.

 - Нет, не в том дело, это всё фигня. Я бы не ревновал, даже если бы ты с кем-то трахался, если бы я думал, что быть со мной – правильно. Что ты… - помотал головой и неосознанно притянул к себе колени. Машины мелькали по встречке и объезжали их по левой полосе. – Я не знаю, как это правильно сказать. Я тебя слишком любил, что ли… или нет, не так, я боялся тебя любить. Ты скажешь, типа, жертвенность, все дела. Но, блять, я же тупо свалил, ну.

Он поймал взгляд Игоря в зеркале и зацепился за него, как за якорь.

 - Блять, Игорь, серьёзно, я тешил себя, что это лучше для ТЕБЯ, но получилось так, что я забил на тебя хер, я нихуя не спросил, чего тебе надо. Ты же, с-сука, не кисейная барышня, ты же, тогда, если бы я тебе не нужен был, ты что, не мог бы послать меня нахуй?! – он сам не заметил, как начал говорить всё громче и громче, сорвавшись на последнем слове. 

От напряжения его трясло. Игорь, успокаивающе положив ладонь на его колено и заметив эту дрожь, завернул за угол. Остановил машину. Сказал:

 - Извини меня.

Андрей аж дернулся, рывком отстегнул ремень и, открыв дверь, рванул наружу. 

Он не хотел себя так чувствовать. 

Стал в переулке, где выражение его лица не было бы видно, и трясущимися руками поджёг ещё одну сигарету. 

 - Андрей, - Игорь догнал его, упёрся вытянутой рукой в стену. – Я что-то не так сказал?

 - Нет, - дернув головой, пробормотал тихо, - Ты, блять, как всегда. В лучших традициях жанра. 

Игорь хотел что-то сказать, но тут к ним подошел какой-то тип в черной куртке с капюшоном и попросил закурить.

Андрей молча протянул ему открытую пачку. Тот вынул сигарету:

 - А зажигалка? – и прикурил от протянутого огонька.

То же сделал Игорь, и все трое какое-то время молча курили.

Андрей поднял голову – они были недалеко от набережной и даже сюда долетал морской воздух и ветер. Было красиво, потому что по краю виднелись огоньки в зданиях и фонарях – прямо картинка. 

Тип покурил и на прощание благодарственно махнул рукой.

Игорь медленно потушил окурок о стену. Сказал:

 - Я услышал тебя. Поехали.

 - Куда?

 - Может, это прозвучит мелодраматично, но, на побережье. 

 - Это звучит пиздец как мелодраматично. Захрена? Там будет много людей, и наверняка какая-то тусовка у местных.

 - Там, куда мы едем, довольно пустынно даже в такое время.

 - А, помню, - проворчал тот, - расчленять меня едем.

Но дрожь не отпускала.

Мужчина, никак это не прокомментировав, первым залез в машину, где было гораздо теплее, чем снаружи. Андрей сел на второе место, закрыв дверь. Откинул сидение назад, скрестил руки на груди и притянул к себе колени. Нахохлился. Игорю, глядя на него, почему-то стало легко, как никогда в жизни. Он вывернулся, став коленом на сидение, и, наклонившись над Андреем, глубоко поцеловал.

Сигареты и мята. Когда он только успел разжиться мятной конфетой?

Непривычное ощущение металла в языке - хотя, это даже интригующе.

Забрав напоследок конфету себе – изо рта в рот, уселся обратно на сидение.

Анжи ещё несколько секунд приходил в себя. Сел на кресле ровно.

 - Блять, это было ещё более мелодраматично. Чё это ты такой самоуверенный стал? Борзометр дать?

Игорь широко улыбнулся:

 - Не ругайся. Ты, кстати, материшься, только когда сильно волнуешься, заметил?

 - Пошёл нахрен.

========== 6. Берег ==========

Берег — это медленная птица,
Берег — это пленный океан,
Берег — это каменное сердце,
Берег — это чья-то тюрьма.

И когда вода отступит назад,
Их по-прежнему останется двое.

Вячеслав Бутусов — «Берег»



Андрей сидел на корточках на песке, копал пальцем дыру. Едва они пришли сюда, Игорь вспомнил что-то и, подняв руку ребром, точно извиняясь, мотнул обратно к машине.

Вернулся через пять минут с толстенным пледом, по расцветке больше напоминавшим детский коврик — жизнерадостно-зелёный в оранжевую точечку, на который сел. Похлопал по свободному месту рядом с собой.

Андрей хмыкнул, не двигаясь с места:

 — Стесняюсь спросить, где ты её выдрал?

 — У меня, если помнишь, есть дети, — улыбаясь.

 — Оо-о, и много?

 — Воображаемых считать?

Тот только театрально закатил глаза, но после второго предложения таки присунулся под бок. Услышал, но больше левым ухом, так как правое плотно прижал к тёплой ткани чужого пальто:

 — Расскажи мне что-нибудь?

 — Я сегодня целый день что-то рассказываю, — отозвался неохотно.

 — Я тоже… И всё-таки?

Парень усмехнулся:

 — Я не силён сказки складывать.

 — И не надо. Расскажи просто что-нибудь.

Андрей задумался.

Днепр шумел. Ветер был довольно сильный, но это мерное наступление и отступление воды на берег почему-то успокаивало. Тогда он лёг боком, умостив голову на вытянутых ногах Игоря, и прижал к себе колени — чтоб теплее. Вздохнул:

 — Давай тогда начну я сказ, как трудно добрым молодцам себя искать.

 — Давай.

 — Так, значит. Жил в княжеском граде один богатырь. Нарекли его Андреем, по батюшке — Демьяновичем, но Андреем быть не звучно и называли его всякие обычно Дрон. Было у него брата штуки два, да родители. И вот, взбрело ему в голову грамоте заморской обучиться… Ну как, складно? — и чуть повернулся, с усмешкой, чтоб увидеть лицо Игоря.

Тот хмыкнул:

 — Складно говоришь, мОлодец.

 — Это я пересказываю. Мне тут недавно один благой человек мозги решил вставить и вот сказывал мне истерически сиё действо.

 — Ого. И кто это был?

 — А ты угадай.

 — Эта твоя… Наденька?

Андрей широко улыбнулся:

 — Э-как ты её. Да, она самая.

 — А по поводу?

Наморщил нос:

 — Ерунда. Так вот. Хотел он, батенька, играть дуже, тож выпросил себе лютню славную, чтоб звуки из неё выделывать. А матушка с батенькой согласились, да й отдали сынушку ещё и на военное дело, по настоянию старших, от врагов борониться. Короче, замахали богатырушку по самое не могу, в лучших традициях жанра. Не, сынушке это было иногда очень даже в тему, — добавил совсем другим тоном, — но вырос он диковатым да замкнутым. Дыра у него внутри была, которая жрала его постоянно. И упиралась эта дыра в общественную мораль и правила поведения, — мрачновато заключил, совсем сбиваясь со сказочного слога.

Они замолчали: Игорь — переваривая; ему в голову внезапно пришла мысль, что это впервые Андрей так открыто говорит о своём детстве — не отделываясь общими фразами, не отшучиваясь или отмалчиваясь. А тот — собирался с мыслями, опомнился, продолжив:

 — Так вот, книжную науку наш герой не очень чествовал, смышлёных соратников у него не имелось, и из-за этого и ещё господь знает чего, творился в его мозгах параллелепипед вместо треугольника. Вернее, треугольник был, но не его — материн, отцовский, ещё каких-то левых душ. Короче, налепили на этот треугольник путеводитель по морали с ярлычком «христианство», ну там, знаешь, не убий, не кради, не гей. Там дохера всякого было, особенно вшивых выцветших стереотипов по наследству — мол, в музыканты не надо, сдохнешь от бедности, или — бровь проколоть это фу-фу-фу и будет тебе кара небесная, и как ты на людях появишься, — перекривил тоненьким голоском. — Ну и прочие такие хрени в красивом абажурчике наставлений несмышлёному отроку… Да, о чём я… короче, был у нашего богатыря внутри параллелепипед, но, тоже, такой, с червоточиной — в нём была дыра, которую он стыдливо прикрывал треугольником. Только выпустили нашего богатырька в свободное плавание, и как он не прикрывался, ничего не выходило… — продолжил медленно, скорее для себя: — Как своих я ни любил… нет, реально, очень сильно… а жить по-ихнему не получается. Бракованный, видать… Дурной.

Снова задумался — уже надолго. Игорь положил руки поверх и наклонился вниз, чтобы увидеть лицо напротив. Напомнил:

 — И что в итоге?

Тот поднял глаза:

 — …ничего. Всё жахнулось, всё, что я строил, всё эти домики из квадратиков и трапеций, которые я пытался слепить вместе, и осталась только червоточина — только дыра, и я не знаю, что с ней делать. Не знаю, что с собой делать… Надя говорит, что это нормально, что не надо, потому что дыра — это нормально, и чтобы научиться быть собой, надо научиться с ней жить, а не застраивать домиками… А я не умею. Даже дышать не умею…

И улыбнулся как-то совсем по-мальчишески беззащитно.

Но через мгновение ему точно стало не по себе от этой откровенной эмоции — он поднялся на руках и вскочил. Заходил по песку — дошел до самой кромки воды, и из-за волны вода затекла в неосторожно подставленный кроссовок. Зашипел, поморщившись, и вернулся.

Присел на корточки напротив пристально наблюдающего за ним Игоря:

 — Ну, как тебе?

Тот, улыбнувшись, провёл ладонью по чужой холодной щеке — почти несознательно, просто поддавшись порыву:

 — Ты честно пытался.

 — Ясно, херовенько, значит.

 — Ну-у… конец смазал.

 — Лучше скажи правду — что это было хренью с самого начала. Фиговый из меня рассказчик.

 — Хах. Так что тебе Надя сказала?

 — Сказала, что нефиг корчить из себя то дупло, то дятла.

 — Прямо так и сказала? — пытаясь сдержать смешок.

 — Нет, — Андрей, ухмыляясь, фыркнул. — До того, как это всё перешло на древнерусский матный, ты б знал какими математическими вывертами она меня обложила. Концептуальные, мля, концепты. Без кислоты не вкуришь. А я, типа, переосмыслил. Я бы тебе нормально это всё пересказал, по-человечески, но я ещё сам не отошел от её старославянской пропаганды.

 — Понятно. Так она тоже с вами за компанию, — Игорь скривился, но выдавил из себя, — экспериментирует?

 — Да, — пожал плечами. — Но нечасто и что-то совсем лёгкое. Она слишком боится за голос.

 — Но она же курит?

 — Если она бросит курить, она и петь перестанет.

Андрей снова улыбнулся, но уже так, по-доброму, вспоминая что-то. И у Игоря вдруг щемящим чувством проскользила мысль, что эти двое сейчас ближе друг к другу, чем кому-либо ещё. Он вспомнил худенькую девушку с тонкими запястьями и короткой стрижкой, делающей её шею ещё более беззащитной, и понял, что они с Андреем очень заботятся друг о друге. Может, не в обычном смысле, но — как есть, как получается.

А Андрей, уловив тень каких-то эмоций на бесстрастном лице, поднялся:

 — Пошли по домам. У меня уши замерзли и в кроссы вода натекла.

Игорь вздохнул:

 — Пошли, — принял протянутую руку, чтобы встать. Отряхнул плед. — Сколько времени?

Парень достал из кармана почти разряженный телефон:

 — Без пяти двенадцать.

 — Ого, ну да. Ладно, я тебя подвезу.
* * *

— Останови здесь. Да, вот за углом. Ага, спасибо.

Андрей открыл дверцу машины, нехотя обул мокрые кроссовки и выбрался.

А Игорю всё не хотелось его отпускать. И, видимо, обернувшись махнуть рукой на прощание, парень что-то такое учуял, либо сам поддался и вместо «Пока», выдал неожиданное:

 — Зайдёшь посмотреть?

Тот, не отрывая глаз, кивнул. Вылез из машины и стал позади Андрея, пока тот пытался справиться с подъездной дверью. Он не мог не понимать, что это за приглашение… если понял правильно. И пока они поднимались по затхлому коридору, спросил:

 — Ты живёшь сам?

 — Не, мы вдвоём с моим знакомым, — уже отмыкая дверь. — Но он уехал на неделю к бабке в Полтаву, и его не будет ещё дня три.

Дома — узкий коридор с тумбочкой, от него дверь в ванную и туалет налево, в кухню — направо, а прямо — в зал. Старые ковры на стенах, шторы из бусин вместо дверей в кухню, прислонённый к стенке велосипед.

 — Замёрз?

 — Нет, может, только уши и нос, - Игорь сел на диван, положив руки на колени.

Андрей расстегнул куртку и бросил её рядом. Игорь поймал его за руку:

 — Мне всегда казалось, особенно попервой, что, если я тебя отпущу, ты больше не придёшь.

Андрей крепко сжал руку в ответ:

 — Тебе кажется.

 — Ты бродячий.

 — Я сам к тебе сегодня пришел.

 — Вчера, — усмешка.

 — Ага, аж вчера.

Андрей стал напротив мужчины, между его коленями, и свободной рукой пропустил волосы Игоря сквозь пальцы, провёл линию по виску и завёл за ухо.

Тот расслабленно прикрыл глаза:

 — Я никогда не понимал, почему ты со мной.

 — Потому, что ты мне нравился.

 — Хах, как всё просто. Но ты же совсем не гей.

Анджей повёл плечом:

 — Не знаю, наверное, было во мне что-то такое. Только скрытое. Меня воспитали люди, которые считали, что гомики — больные извращенцы. И я любил этих людей, уважал, верил всему, что они говорят.

 — Как ты тогда?.. Нет, я знал, что… ну, тогда, на крыше, помнишь, и вообще — из-за всего этого… но всё-таки?

 — Пхах, мыши кололись, плакали, но жрали кактус.

 — Андрей, — Игорь открыл глаза, посмотрел снизу-вверх: — Тебе было нормально, что я называл тебя так… ну… не по-мужски?

Тот хмыкнул:

 — Мне по барабану. Это просто имя.

Мужчина качнул головой:

 — Очень не уверен, ты так…

 — Это просто имя, — с нажимом.

С ним были не согласны, но промолчали. Вместо этого Игорь, всё ещё не разжимая рук, прижал к губам костяшки кисти Андрея.

 — Прям как с принцессой, — фыркнул тот, но руки не отнял.

Он тоже чувствовал это… притяжение, волну, которая захлёстывала снова и снова — много лет подряд.

Мужчина поднял на него взгляд. Спросил задумчиво:

 — Скажи, ты с кем-нибудь из мужчин…

Тот буднично кивнул:

 — Ты сам знаешь. Там, где я сейчас, много… вольномыслящих типчиков.

 — Хах, Фен, например.

 — Не, Фен — это по твоей части.

 — Как ты?..

Андрей задумчиво пожевал губу. Снова провёл рукой по чужим волосам.

 — Он на тебя смотрит по-особенному. Как на своего.

 — Ты откуда знаешь? Я с ним недавно познакомился, а ты — ещё позже.

 — Чтоб такое прошарить, много не надо. Я ещё в баре понял, когда ты приехал. И когда мы потом сидели, о тебе говорили, у него голос такой становился — особенный. Ты видимо, запал ему в душу чем-то, — и не переметнул язвительно добавить: — Ты вообще, кстати, постоянно творишь такую странную хрень с нормальными людьми.

Но Игоря больше заинтересовало другое:

 — Вы говорили про меня?

 — Ага.

 — И о чём?

 — У него спросишь. Ладно, ты не отогрелся ещё? У меня холодно.

 — Немного. Андрей, я спрошу, хорошо?

 — Нет, — дернул головой, — Не спрашивай меня о чём-то важном ночью. Я отвечу хреново, и вообще… Но, если ты о том, о чём я думаю, сразу скажу, я человек конченый, я не подхожу для… ну, ты понял. Музыку я не брошу, наркоту, скорее всего, тоже. Не потому, что зависимость, а потому, что меня это устраивает. Долго и счастливо — это хрень собачья, это не так — как быть собой… а я хочу научиться быть… — он закусил губу с неприятной мыслью, что сказал слишком много.

Вообще слишком много за сегодня. 

Игорь тогда притянул его ближе, зарываясь лицом в ткань пайты на животе. Ответил, в конце концов, но его едва услышали:

 — Ты как будто пытаешься меня отговорить.

 — Пытаюсь, — хмыкнул. — Потому, что мне нечего тебе дать.

 — А мне есть что?

 — Есть, — уверенно.

 — И что?

Андрей замолчал на какое-то время, но не из-за отсутствия ответа, а потому, что ответов было слишком много. Его трясло — и в этот раз уже точно от волнения, но он ни за что бы в этом не признался. Дернулся:

 — Короче, не спрашивай ничего сейчас, хорошо. Я всё равно совру, даже если не нарочно. Ты… остаёшься?

Мужчина оторвал голову, чтобы посмотреть в глаза:

 — Остаюсь, — с мутными, нечитаемыми интонациями.

Андрей усмехнулся и начал резкими движениями стягивать через голову пайту. Скинул на диван и подошел к сидящему ещё ближе — вплотную став между коленями. Под низом пайты у него была черная плотная майка, и Игорь задрал её слегка, чтобы поцеловать место чуть сбоку пупка. Снова глянул вверх:

 — Андрей.

 — Что?

 — Давай… давай притворимся, что мы всё ещё играем в твою игру и выпало тебе.

Тот ухмыльнулся:

 — Ну, давай. И что я выбрал?

 — Слово.

 — Ну-ну.

— Ты хочешь именно со мной или просто с кем-то?

Разом перестав усмехаться, Анжи прищурил жестокие глаза:

 — Просто с кем-то.

И Игорь, задавив в себе что-то дикое, по-звериному вскинувшее голову, ответил так же, как ему ответили всего несколько часов назад. Коротко:

 — Хорошо.

========== 7. Inside out ==========

Я же своей рукою сердце твое прикрою
Можешь лететь и не бояться больше ничего
Сердце твое двулико, сверху оно набито
Мягкой травой, а снизу каменное, каменное дно.

Агата Кристи – «Черная луна».



Игорь поднялся, чтобы быть наравне, и содрал с Андрея майку. Медленно, с силой провёл по его рукам от плеч до кистей, потом вверх, будто чтобы убедиться в существовании всего этого. Рукой прижал его руку к своей щеке, не поднимая глаз, поцеловал пульс на запястье.

А когда всё-таки посмотрел, увидел, как тот нервно облизывает пересохшие губы, и подался вперёд. Снова вкус сигарет и чуть мяты – один на двоих. 

Мягкий податливый язык с непривычным шариком металла на кончике, вжимающееся в стояк Игоря горячее тело. 

Он спустил одну руку, чтобы расстегнуть молнию на джинсах Андрея и пролезть холодной рукой под резинку боксёров. 

 - Пойдём в спальню, - пробормотал тот, отклоняясь.

Потянул за собой, а мужчину внезапно взял смех. 

Толкая его на кровать, парень вопросительно вздёрнул брови.

 - Ну, - усмешка, - помнишь, мы жили на квартире. Уже с Редиской. И мы стояли в коридоре, а на кухне – кофе. Ты ещё был в том ужасающем, огромном свитере, и пока мы целовались, ты всё время говорил, что на кухне кофе и нам надо идти.

Андрей, ухмыляясь в ответ, попытался вспомнить. Отвернулся, чтобы щёлкнуть выключателем. Вернулся. Втёр колено между ног Игоря и положил руки ему на плечи. Кровать была очень узкая, ещё советская, со скрипящими пружинами, но в спальне было теплее из-за масляного камина.

 - А ты хотел в спальню, да?

 - Вспомнил?

 - Угум. Я тогда развлекался самобичеванием по поводу блядства и думал, что с ним делать. И не знал.

 - А сейчас? – протянул руки, чтобы притянуть ближе. 

Уткнулся носом в изгиб шеи.

 - Что сейчас?

 - Не блядствуешь? – тон вовсе не вязался с резкими словами.

 - Блядствую, - Игорь скорее услышал, чем увидел кривую усмешку. – Только парюсь меньше. Надя говорит, что это нормально, так что я пытаюсь забивать.

Игорь закусил губу от мутной досады и рывком перевернул их на кровати так, чтобы Андрей оказался подмят снизу, а он сам, наклонившись, немигающе уставился в серые глаза:

 - А Наденька – это твой персональный пророк? – и сразу же пожалел о вырвавшихся интонациях.

Не то. Не так он хотел спросить. 

Но Андрей широко заухмылялся. Полез под пушистый свитер Игоря, вот только не снимая, а просто задирая, чтобы, обняв, погреть руки:

 - Не, - вякнул, - она мой Лаокоон. Ну, помнишь, тот псих, который всё предсказывал, что, Троя падёт, но ему никто не верил.

 - Андрей, не скажешь, почему мы говорим о других людях? О женщине.

 - Хмм, - притворно задумался, - можем, потому, что от них нигде спасу нет? У тебя, кстати, обалденный свитер, не подаришь? 

Руки у него уже согрелись, и он переместил их Игорю, на грудь, играясь с затвердевшими от холода сосками. Тот выдохнул поспешнее, чем следовало, выдавая, что это не оставило его равнодушным и нагнулся, сгибая руки, чтобы надолго припасть к чужой шее. 

Теранулся стояком о чуть согнутое колено Андрея, заставляя того невольно задержать дыхание:

- У тебя встал, - после паузы, гортанным голосом, невесомо пройдясь по всей длине через ткань. – Помочь?

Вместо ответа Игорь только глубже всосал кожу на шее и подался вперёд, словно уже – внутри.

Парень дернулся от полубезумного приступа возбуждения – скорее от мутного, жадного предчувствия, чем от реального чувства.

Он всё ещё помнил – живо и ясно – как нежно Игорь умеет брать то, что ему принадлежит. Как умеет успокоить плоть, чтобы через секунду она ещё горше горела на пепелище. Прогнулся – больше, больше, чтобы почувствовать, как тащит человека напротив, и сцепил ноги на его талии. 

Его плавило. 

Плавило до самой бетонной стены, за которой – нутро.

И он втирался ближе, пересыхали губы и горло, и в яростной, немой жажде он заставлял себя сдерживать эту силу, чтобы не забыться, а видеть и ощущать. Понимать, что это именно Он.

Спустя столько лет.

Игорь, спускаясь губами вниз – сначала по ключицам, потом к соскам, оставлял на коже метки так отчаянно, как если бы у них осталось всего несколько часов. Коротко поцеловал живот и заставил Андрея расцепить ноги, чтобы одним движением стянуть всё вниз, оставляя того полностью обнаженным. Скидывая одежду на пол, стал на колени и чисто случайно краем глаза заметил мелькнувшую мальчишескую беззащитность на бледном лице. 

До него хотелось дотронуться. Как обычно.

Как всегда.

Ничего особенного. Только заполняющий до краёв вперемешку – чистый восторг и слепящее, горькое расщепление души на атомы.

Он же сейчас совершенно открыт, - внезапно Игорь понял причину этого выражения.

Он прекрасно помнил, как не любил Андрей это состояние – когда кто-то будто мог залезть рукой ему под кожу и достать бесстыдно трепещущее сердце. Не позволял никому себя таким видеть и только ночью расслаблялся, хотя иногда это была расслабленность загнанного зверя.

 - Хочешь, я выключу свет?

Андрей пожевал губу, позволяя себя рассмотреть, прежде чем ответить:

 - Придурок.

 - Это значит нет?

 - Это значит будет темно, и ты грохнешься с кровати на раз-два.

 - Если ты будешь сверху, не грохнусь.

 Тот закатил глаза:

 - Хочешь, чтобы я тебя трахнул?

Лукавая улыбка:

 - У меня почти не осталось надежд. Ты всегда мне отказываешь.

Тот вредно показал язык и тут же был крепко зацелован. 

Игорь поставил локти по бокам от чужой головы и медленно, снизу-вверх потёрся членом, через штаны, о стояк Андрея. Он помнил, как тащило его от этой прелюдии действа, а увидев, как тот сглатывает, коротким быстрым движением облизывает верхнюю губу, понял, что ничего не изменилось. Поэтому снова – сверху-вниз, и ещё раз, и ещё, переходя на томительно-медленный ритм, с той разновидностью терпеливого внимания, которым с помощью камней разжигают костёр. 

Его самого это заводило. До почти-лихорадки, до мелкой дрожи в коленях с зудящим, едва ли не болезненным ожиданием плоти.

Это, и ещё немного, хотя, больше – осознание того, кто вжимает его в кровать, нужно было Андрею, чтобы окончательно потерять себя сегодня.

Чтобы зрение заволокло мутным, тело – такой температуры, что плавило, плавило до кончиков пальцев. И это безумное, ритмичное ощущение, как задевает пах ткань штанов, за которыми не спрятать чужую похоть.

Андрей бессознательным движением стащил из-под головы подушку, скидывая на пол, но всё ещё зажимая в руке уголок, а Игорь, вжимаясь, наклонился к его уху:

 - Анжи, - слетело бессознательно, - как давно… - голос охрип, пришлось прокашляться, но почему-то не стал продолжать.

Тот глядел непонимающим взглядом, ещё секунд пять хмурился, соображая. Выдал:

 - Не помню. Недавно. Там, где-то в ящике смазка. Я сегодня… и вчера тоже… короче, должно быть нормально. Просто растяни… Презики тоже где-то там. 

Вместо этого Игорь стал на колени, прикусил мочку, приподнимая парня за поясницу и зад, чтобы крепко вжать в себя – плоть к плоти.  Андрей, продолжая движение, снова скрестил ноги, но долго не выдержал – Игорь игрался с его ухом, запуская в раковину язык, облизывая и прикусывая мочку. 

 - Ебать, - зашипел, - пожалуйста. 

Когда его не послушали, извернулся, заставил Игоря сесть на пятки, а сам привстал на колене, чуть перекосившись из-за неустойчивой узкой кровати, но, едва начал падать, мужчина перехватил его за локоть, притягивая к себе. 

 - Трахни меня, - Андрей снова бессознательно, в жару облизнул пересохшие губы, - я уже не могу, правда.

Тот улыбнулся – едва-едва, с хмельным лукавством и той нерастраченной нежностью, которую почему-то не получалось отдать никому другому:

 - Ты бы что ли сказал «давай займёмся любовью».

Ему фыркнули в ответ:

 - Я тебе что, девица?
 
- Не знаю, я бы сказал, - взял за руку.

Коснулся губами сначала открытой ладони, потом внутренней стороны руки, ближе к локтю. 

 - Ты конченый романтик. Это не лечится, - вздох, и сам первый полез целоваться. 

Заскулил, когда его член оказался в чужой руке и задвигал бедрами. 

Это было так сильно и чувственно, как было, наверное, только пару раз – наверняка из-за долгой разлуки, и Андрей почти не заметил ни как его неторопливо растягивали – только почуял свежий мятный дух смазки и лихорадочно убедился, что мужчина уже надел презерватив - ни как медленно, с напором, в него вошла чужая плоть. Он открыл глаза – оказывается, всё это время они были закрыты, хотя, мерещилось, вокруг пульсировали краски. Игорь навис сверху, напряженный, и капля пота стекала по его виску.

Это была та поза, которую Андрей ненавидел больше всего – с ногой, закинутой Ему на плечо, так, что всё кажется до отвратительного открытым, и, что ещё хуже, можно увидеть выражение его лица. Он терпеть этого не мог – всегда отворачивался, а сейчас – растерял все ориентиры, потерялся, заблудился и растворился в чувстве, охватившем его с головы до пят. Он не знал имени этого ощущения, но помнил, что чувствовал себя так только с Ним, только ему позволил бы перейти черту.

Игорь улыбался, но глаза были сосредоточенными. Наклонился вперёд, с ещё одним толчком внутри, заставившим Андрея закусить губу. Пробормотал что-то неразборчиво, бессмысленный набор звуков, но каким-то шестым чувством парень распознал «останься», правда – ничего не ответил. 

Не нужно было много, чтобы довести Андрея до предела – тот слишком долго этого хотел. В короткой передышке повернулся на живот, попытался выпрямиться на руках, но руки дрожали, и он рухнул обратно на локти.

И когда Игорь между резкими, рваными движениями мазнул губами по позвонку между лопатками, Андрей содрогнулся и прогнулся назад так, что казалось, он переломится пополам, одновременно сжимая в себе плоть Игоря – тому стоило больших усилий удержать себя и отстраниться. 

Парень рухнул на кровать, жалобно заскрипевшую от такого движения. Какое-то время глубоко, часто дышал, но потом затих. Утомлённым, сытым движением перевернулся на спину:

 - Помочь?

Усмешка в ответ:

 - Только если без продолжения. Меня сегодня на второй раз не хватит.

 - Стареешь? – поддразнил.

 - Взрослею.

Андрей подумал пару секунд и рывком сел. Заставил Игоря облокотиться о стену, свесив вниз ноги, и сам слез на пол.

 - Я помогу, - шепнул, обхватывая плоть рукой и целуя, чтобы прервать любые возражения. 

И Игорь сдался. Нет, не так – притворился, что сдался, из-под полуприкрытых век наблюдая как делает с ним, что захочет человек, не перестающий изводить его даже во снах. Он вдруг почувствовал, как болят от пряных поцелуев-укусов губы, как медленно, но неизбежно чужие касания доводят его до изнеможенного пика. 

Он бы позволил ему сейчас абсолютно всё.

Даже от осознания подобного страхом покалывало кожу.

И Андрей словно понимал, читал мысли – но не пользовался. 

В этом, наверное, и была их та самая сложная, угловатая близость, когда, имея возможность не приласкать, а ударить... удара бы не последовало. 

Андрей не позволял отвести глаза, так что Игорь, кончая, сдерживая пусть не дикий, хищный взгляд, но хотя бы гортанный непристойный звук, выдавил невнятное «с-с-с».

И, чего с ним никогда в жизни не случалось – почти сразу вырубился. 
* * *

Игорь проснулся мгновенно, как вынырнул из воды. Несколько мгновений соображал где он, но память пришла быстро. Кажется, когда он вырубился, его обтёрли - кожу не сжимало неприятной плёнкой – а потом завернули в одеяло и накинули сверху большой рыжий халат, как покрывало. 

Сам Андрей спал, скрючившись в странной позе – обняв подушку, лицом вниз, прижимаясь левой щекой к холодной стене. 

Тусклый свет пробивался сквозь плотные коричневые шторы, сбоку на тумбочке нервно тикал дешевый квадратный будильник из светло-голубой пластмассы. Там же аккуратно стояла гитара в чехле. 

Игорь усмехнулся и тихо поднялся – ему повезло, что Андрей улёгся со стороны стенки и не пришлось ни через кого перелезать. 

Вне одеяла было холодно, поэтому, подняв трусы, мужчина решил надеть чужой халат. Халат был махровый, тёплый и здоровенный – явно не Андреев размер, и пах потом другого мужчины. Игорю впервые пришла в голову мысль, что между двумя сожителями что-то, да и могло быть, но утро было слишком хорошее, чтобы думать о таком, и он решил отложить размышление на потом.

Босиком прошел на кухню – часы показывали семь пятнадцать утра. Учитывая, что возились они, наверное, часов до трёх – он проспал где-то четыре. Ну, всё же лучше, чем ничего.

На работу сегодня на одиннадцать и хорошо бы поспать, но не может же он туда поехать в таком виде?!

На коричневом полированном узком столе стоял желтый электрочайник, заполненный до середины. Мужчина включил его в розетку и клацнул кнопку на ручке.

Сел на стул, включил телефон – он уже вряд ли заснёт, даже если попытается, а ложиться и полошить парня хотелось меньше всего.

Закипел чайник. На столе в вазочке для печенья валялись пару пакетиков Гринфилда, он вскрыл один и отправил болтыхаться в прозрачной стеклянной чашке. Встал, решив сходить на балкон, покурить – это помогло бы расслабиться и дать время всё обдумать.

Нашел своё брошенное пальто, достал оттуда сигареты с зажигалкой. Накинул его поверх халата и вышел.

Голова, несмотря на недосып, была лёгкой. И на ум почему-то пришло – всё хорошо. Всё было наконец-то хорошо впервые за долгое время – хотя объективных причин для таких выводов совершенно не наблюдалось. 

Он настолько глубоко задумался, что заметил Андрея только когда скрипнула балконная дверь и тот, сонный, в растянутом вязаном свитере непонятного цвета, уткнулся головой в его левое плечо. 

 - Опять бессонница? – пробормотал.

Игорь кивнул, затягиваясь. Подумал рассеянно, что из всех знакомых ему людей только Андрей настолько чувствительный к этой его... особенности – у Алёны сон очень крепкий, среди ночи её мог разбудить только надрывный плач мелкой, Лариса включалась по будильнику или если сильно её встряхнуть, Варя накрывалась одеялом с головой, и выдрать её оттуда было делом нелёгким даже в самые лучшие времена… Он всегда просыпался раньше Фена, хотя «всегда» при длительности их знакомства слово весьма относительно. 

Мама… да, и правда, чего это он, мама всегда вставала, когда он не спал, но это было так давно…

Игорь докурил. Педантично затушил окурок о пепельницу, а не скинул с балкона. Не поворачиваясь, потрепал Андрея по ёжику волос:

 - Разбудил?

 - Не, - вяло ответил тот. – Я чего-то всегда просыпаюсь, когда у тебя такая хрень.

Он поднял голову и широко зевнул, прикрывая рот кулаком.

 - Как ты?

 - Зад болит. Могу даже где именно показать.

Добрая усмешка:

 - Обойдусь… Не жалеешь, что не ты меня?

Андрей закатил глаза:

 - Ты меня всю жизнь спрашивать будешь? Нет, не жалею. Я тащусь, когда ты ведёшь. Скажем так, все неудобства компенсируются тем, что ты трахаешь мне мозг и он в экстазе.

Игорь вместо ответа подался вперёд и довольно властным движением прикоснулся губами к губам. Всего на секунду.

Парень, отстранившись, наткнулся глазами на чашку на подоконнике и отхлебнул чего там осталось. Чай был уже остывший.

 - Ладно, пойдём, я сварганю нам на пожрать, а то так и с голоду помереть можно, - и вышел первым.

Игорь последовал за ним, стягивая пальто и, прислонившись в кухне к раскладному полированному столу, пронаблюдал как парень достаёт из холодильника кастрюлю со вчерашними макаронами и замороженные котлеты, чтоб разогреть это всё на сковородке.

На столе зазвенел телефон, и мужчина развернулся за ним – отдать Андрею. Пока отдавал, нечаянно скинул на пол бумажку. Парень, поливая маслом сковородку с коротким «спасибо» хапнул телефон и с первыми словами абонента радостно оживился:

 - Хола, Михель, как там твои кубинские родичи? – на ответ из динамика легко рассмеялся.

Игорь, всё ещё задумчиво прислонившись к столу, смотрел на него – взъерошенного, полусонного, в огромном свитере, которых у него, видимо, пруд пруди, с пирсингом и обстриженным почти под ноль ежиком – и не мог понять, почему не в силах перестать улыбаться. 

Андрей прижав телефон плечом к уху, поддакивал некоему Михелю, одновременно выкладывая на сковороду их незамысловатый завтрак. Босой, переминаясь с ноги на ногу из-за холодного кафеля, наступил на что-то, зашипел и потёр о голень ступню.

От нечего делать Игорь поднял бумажку, рассеянно её развернул. Сложенная вчетверо, она была отмечена кружком коричневого отпечатка от чашки, с мятыми уголками и номером телефона корявым почерком на обратной стороне. На развороте она хранила лейбл какой-то компании – что-то фармацевтическое, фамилию Андрея – Ольшевский, инициалы и ещё какие-то номера. 

Увидев, о чём пошла речь дальше, Игорь будто закаменел. Он пытался вчитаться в содержание, но не получалось. И не столько потому, что бумажка пестрила множеством непонятных названий, сколько потому, что мозг будто онемел – не получалось, как временная дислексия. И одновременно в голове ясно пульсировала мысль, что Андрей даже в эйфорийном беспамятстве сначала уверился, что Игорь надел презерватив.

 - Анжи, - негромко позвал, какой-то частью снова досадуя на себя – хотел ведь назвать нормально, а сболтнул, снова – как чувствует.

Видимо, было что-то в его голосе, заставившее Андрея мгновенно обернуться, сказать в трубку:

 - Мих, у меня тут ЧП, я перезвоню… Да. Минутку. Нет, я не мухлюю… Короче, чао, - отключился и уже совсем другим тоном: - Та-ак, - подлетел и указал пальцем в самый низ бумажки, - видишь это слово? Это слово «отрицательный». Это значит, что всё нормально. Всё нормально, слышишь, псих?! 

Отвечая на требовательный взгляд, Игорь через силу кивнул. Попытался взять себя в руки:

 - Это из-за этого Надя так?..

 - Да. Понимаешь, - он потёр руками щеки. – У чувака, с которым я спал, нашли ВИЧ. Он пришёл, извинялся, залил мне тут соплями полкоридора, ну, я ж тоже пошел провериться, мало ли что… Это, кстати, повторный анализ. До этого они говорили что-то непонятное и попросили явиться ещё раз через две недели. Я психанул, а тут Надька наведалась, и я всё как на духу выложил… Короче…

Мужчина кивнул, заставил себя посмотреть на бумажку: куча непонятных названий, значений, цифр, выводов, но в конце «отрицательный».

Игорь прикрыл глаза; мысли, только что замороженные, метались в багряном бешенстве: а может Дрон это тоже маска? Раньше был пай-мальчиком, хорошо учился, мамина радость – Андрюша, потом студентик с гитарой и склонностью к дури разного пошиба – Андрей, потом, Анжи – весь такой из себя бродячий, плавный, раскованный, а теперь – Дрон – мат, гитара и тяжелая наркота? Вич плюс. Так кто ты, к чертовой матери?!

Нет, это он уже истерит, это нервное.  Надо успокоиться. 

Он открыл глаза и увидел беспокойный взгляд Андрея. Тот подошел ближе, взял лицо Игоря в свои руки. Смотрел долго, точно что-то взвешивая, в конце успокаивающе улыбнулся:

 - Всё уже нормально, правда, - мужчина хотел ответить, что, да, он верит, но тут парень замер и пулей метнулся обратно к печке, взматерился – котлеты одной стороной пригорели намертво. 

И глядя на его спину Игорь подумал, что за его «всё уже нормально» прячется целый пласт прожитого и невысказанного – как вообще должен чувствовать себя человек, которому после результата на ВИЧ, сказали, что, возможно, он инфицирован, поэтому нужно сделать повторный анализ? 

Через пятнадцать минут они вдвоём выковыривали из сковородки макароны и несчастные полуфабрикаты. Андрей, решительно втыкая вилку в макаронину, спросил:

 - Тебе на работу? 

 - Ага.

 - А у меня выходной.

 - Ты где-то ещё работаешь? 

 - Конечно. Одними концертами много не прокормишься.

 - И кем? – подгоревшая корочка хрустела на зубах.

 - Всем понемножку. Подработки всякие беру, типа, грузчиком, репетитором. Иногда парни подкидывают у знакомых работёнку. 

 - А чего не пошел на нормальную работу? Не адвоката, но что-то попроще?
 
Андрей покачал головой:

 - Я уже говорил, офис – это не моё. Да и с нормальной работой не осталось бы времени на музыку. Тут что-то одно – либо ты играешь, либо ты нормальный. Ладно, замнём. 

 - Хорошо, - легко согласился тот. 

Потом закусил с внутренней стороны щеку – он давно хотел спросить, но не знал, как подойти осторожнее.

 - Ну что? – хмыкнул Андрей. Не удержался и широко зевнул: - Я ж вижу, как ты хочешь чёт узнать.

 - Гмм… как там твои?

Вопреки ожиданиям ответ последовал без даже капли горечи:

 - А что они? Сидят дома. Братья – такое, только старший в Израиль недавно на заработки умотал. Шлю им регулярно весточки, что руки-ноги целы, до сих пор не угробился. 

Они какое-то время молчали. Игорь задумчиво шкрябал вилкой по железной поверхности сковородки:

 - Скажи мне… - однако, передумав, досадливо тряхнул головой. – Извини, что-то совсем с катушек еду. Ты ничего не спрашиваешь, только отвечаешь. Как будто тебе всё равно.

Тот рассеянно посмотрел на вилку – словно там, на кончике, можно было разглядеть ответ: 

 - Я не знаю, что спрашивать. Это не в смысле, что мне пофиг, а типа – всё нормально. Пока ты здесь – всё нормально.

И тут же, как ни в чём не бывало, встал и со вздохом «Пойду помою», взяв всю посуду,  засунул её в раковину. Что-то в нём так и осталось неизменным – например, это нелепое нежелание выглядеть «немужественным», когда, казалось, никаких оснований считать так не было. И насчёт этого… неспрашивания – Игорь ведь раньше придерживался той же тактики – что всё впорядке, пока они вместе. И что вышло… 

Всё ещё не получалось понять – как правильно? Как… любить, что ли... правильно?

В голову пришел совершенно левый вопрос:

- Ты знал, что Фен гей?

 - Да, - ответил, из-за плеча. 

 - И… И ты знал, что он подойдёт ко мне?

Андрей, прикрутил кран с водой и, обернувшись, закатил глаза:

 - Я не знал, что он знает, что ты би. Но… я мог себе представить.

 - И что бы ты делал, если бы мы с ним стали встречаться?

Он промолчал. Посмотрел выразительно на Игоря. Потом, наконец, спокойно произнёс:

 - Я думаю… - медленно, с расстановкой… - Тогда бы я попробовал не пересекаться с тобой. 

 - Ты легко сдаёшься.

 - Ты - ещё легче.

Какое-то время Игорь просто наблюдал как парень методично оттирает сковородку. Вздохнул:

 - Эй.

 - Ммм?

 - Расскажи мне о себе что-нибудь.

 - Тебе просто потрепаться или реально хочешь что-то услышать?

 - Ну-у… реально… Мы так долго не разговаривали, - и тут, Игоря как осенило. – Ты знаешь, чем дольше мы встречались, тем меньше разговаривали. Когда… помнишь, твоя работа… мы почти не говорили.

 - Разве это не значило, что мы лучше понимаем друг друга?

 - Разве это не значило, что мы перестали друг друга понимать? - иронично.

 - Думаешь? – Андрей повернулся спиной к раковине, скрестив руки и опираясь на тумбочку.

 - Я уже ничего не думаю. Мне хорошо, что ты тут.

 - А как же… твои?

 «...твои»... Такая ноющая тяжесть в этом слове.

 - Мои… это не мои, они рядом, вот и всё.

 - Ты всегда притягиваешь людей. 

Вспомнилось:  «рубаха-парень с солнечным сердцем. Вожак, мать его, всей окрестной живности». Андрей усмехнулся, так давно это было. 

Игорь упёрся локтями в стол и положил на сцепленные в замок пальцы подбородок:

 - Можно я буду звать тебя Анжи?

Тот пожал плечами:

 - Зови, как тебе нравится.

Спутанные интонации, но Игорь понял. Уловил эту вибрацию. Поднялся, подошёл, мягко поцеловал левую щеку, скулу, подбородок. Поднял глаза – и в нём снова было что-то, от затаившегося хищника. Создание, которое он никогда не показывал женщинам… потому, что они слишком трепетные…

Или нет.

Или ложь.

Женщины трепетные? Да в некоторых вещах они многим дадут фору, только…

 - Хочешь, я больше никогда не буду называть тебя Анжи. Только скажи мне. 

Тот выдохнул:

 - Мне срать, как ты будешь меня звать.

«Главное – зови», - повисло в воздухе.

Взгляд Игоря случайно скользнул по небольшим наручным часам, почему-то висевшим на вазе возле раковины. Цыкнул:

 - Черт, мне уже надо на работу.

Андрей, к которому начало возвращаться утреннее полусонное состояние – положил подбородок на плечо мужчины и лениво вздохнул:

 - А? Ага, ну ок. Ты одевайся, а я щас домою и провожу тебя.

Десять минут спустя он, прислонившись плечом к стене коридора, смотрел как Игорь здоровой железной ложкой помогает себе обуться. Накинул пальто и, не зная, как попрощаться, уже взялся за дверную ручку, когда Андрей протянул вчерашнюю куртку с капюшоном:

 - На, положишь на заднее сидение.

Тот качнул головой:

 - Отдашь, когда придёшь.

 - Блин, ты гонишь, просто положи её сзади.

 - Нет уж, оставь себе сейчас, пусть это будет поводом… Или ты хочешь, - прищурился, - чтоб это мы последний раз… вот так?

Парень сразу сдал назад:

 - Ладно, я ж как лучше… Иди, короче.

 - Но ты придёшь? – упорное.

Андрей с секунду колебался, ответил с непонятной улыбкой:

 - Приду.

Игорь кивнул, открывая дверь.

Но всю дорогу до дома он не мог отделаться от неприятно-неопределённого ощущения, что это была улыбка Анжи.

========== Эпилог ==========

все важные фразы должны быть тихими,
все фото с родными всегда нерезкие.
самые странные люди всегда великие,
а причины для счастья всегда невеские.
самое честное слышишь на кухне ночью,
ведь если о чувствах - не по телефону,
а если уж плакать, так выть по-волчьи,
чтоб тоскливым эхом на полрайона.
любимые песни - все хриплым голосом,
все стихи любимые - неизвестные.
все наглые люди всегда ничтожества,
а все близкие люди всегда не местные.

Ок Мельникова



Первое, что узнал Игорь, придя на работу, – у него командировка. 

 - И когда? – осторожно осведомился у Большого Начальства.

Начальство с тяжёлым вздохом полистало планы:

 - На самом деле, чем скорее, тем лучше. У нас ЧП, и на месте срочно нужны хорошие специалисты. Вот необходимая документация, Леночку я уже предупредил – она всё забронирует, но двадцать седьмого Вам надо быть на месте.

 - Я понял, значит, уехать мне нужно уже в воскресенье?

 - Фактически – да.

 - И на сколько?

Начальство снова задумчиво перелистало стопку бумаг:

 - До шестнадцатого, если управитесь.

Игорь кивнул, про себя мрачновато отметив, что повезёт, если он будет дома к началу декабря.

Надо же, как не вовремя.

После работы, забрав с собой стопку листов контракта командировки, до поздней ночи вчитывался в содержание. Краем уха он слышал, какие дела варились в Кракове, но не подозревал, что ситуация там настолько критическая. За размышлениями он лёг в постель только полчетвёртого и ещё с полчаса не спал, обдумывая, как и где выловить Анжи – он вдруг понял, что номера Андрея у него так и нет, а старый, конечно же, уже не действителен. 

После работы заглянул в Электру, где выцепил Лема, который, увы, смог помочь ему только с номером Наденьки. Уже по дороге за рулём он позвонил девушке:

 - Андрей? – с лёгким удивлением хрипло переспросила она. – Нет, он не со мной. У него сегодня ночная смена, он, наверно, спит. Я дам вам номер, попробуйте позвонить после двенадцати ночи.

Что Игорь и сделал, получив в ответ только сухое «Абонент знаходиться поза зоною досяжності». Становилось понятным, почему они так и не пересеклись всё это время – даже не избегая его, Андрей попросту был неуловим. 

В субботу, с самого утра, позвонила Алёна – у неё заболел отец.

 - Я не знаю, - встревоженным голосом раздалось из динамика, - мама говорит, ОРВИ, но я хочу приехать и убедиться, что всё нормально. Он уже не мальчик, нельзя так легко относиться к здоровью. Посмотришь за Лесей?

Игорь вздохнул про себя, принимая неизбежность, но с готовностью согласился:

 - Да, конечно. Ты же знаешь, я всегда помогу.

 - Знаю, спасибо. Вечером вернусь.

Пока они с Лесей гуляли в парке и он бдительным оком следил, чтобы дитя не грохнулось в фонтан, пришла СМСка, что «абонент знову на зв’язку» и Игорь снова позвонил. На той стороне сквозь шум прорвалось:

 - Да? Это кто?

 - Это Игорь. Ты свободен?

 - …сильно…ри.

 - Ты в метро?

 - ….реть…на работу.

 - Ты в метро? – повторил.

Раздался звук приезжающего поезда.

 - Короче, я выйду… ру.

 - Хорошо. Буду ждать.

Андрей, видимо, сбросил, так как связь оборвалась, и Игорь меланхолично подумал, что вселенная против их общения в эти выходные. 

Алёна приехала только поздним вечером, но с добрыми новостями. Они тепло попрощались.

Андрей не позвонил. И телефон у него снова оказался недоступен. А у Игоря завтра самолёт – прямым рейсом в 20.40 – Киев-Краков, и ещё как-то нужно добраться до аэропорта в Борисполе.

Падая на кровать, он пообещал себе, что завтра же с утра поедет домой к этому паршивцу и будет ждать его, сколько бы ни было нужно – страшно не хотелось уезжать, не попрощавшись. 

Дверь квартиры Андрея открыл здоровый детина в знакомом халате. Очень уж он был широкоплечий, но лицо – доброе.

 - А-а, Дрон спит после ночной. Приходите вечером.

Вечером я должен быть в Борисполе, - с досадой подумал, а вслух ответил: 

 - Это важно, разрешите войти.

Здоровяк помялся, очевидно, не горя желанием пускать незнакомца, но упорство Игоря пересилило.

Он зашёл в спальню, где, подмяв под себя подушку, спал на животе Андрей. Мужчина закрыл за собой дверь и присел на корточки у кровати.

Даже во сне лицо парня было уставшим – видимо, после тех выходных он много работал.

 - Анжи, - шепнул. – Анжи, проснись на минутку.

 - М-м-м, - нахмурился тот, не открывая глаз.

Игорь усмехнулся, большим пальцем разгладил бровь с двумя колечками пирсинга:

 - На минуту, хорошо. Потом можешь досыпать.

 - Гхх… Игорь? – хрипло, с трудом разлепляя веки. – Ты… откуда?

 - Я коротко. У меня командировка на три недели, я приеду в конце ноября. Я оставлю тебе ключ от квартиры, заходи, пожалуйста. И перезвони, когда проснёшься.

Парень какое-то время молчал – то ли переваривая, то ли снова засыпая, и Игорь уже хотел подняться, когда тот сипло выдал:

 - Так… дай мне вкурить. Ты сваливаешь?

 - Ага.

 - Куда?

 - В командировку. В Польшу.

 - Угх… - тишина. – И сколько?

 - На три недели.

 - А… ясно.

Пауза.

 - Я оставлю ключ, ты можешь заходить… и, вообще, этот ключ не обязательно возвращать. 

Андрей тормозил с ответом, поэтому его снова окликнули:

 - Ты слышишь?

 - Я слышу, я понял, я сделаю. Буду ходить куда там скажешь, - вымученно выдал тот, но было видно - это он на отвали. 

Поняв, что ничего большего от него сейчас не добьётся, Игорь поднялся и пошёл в коридор, оставив ключ под кроватью возле убитого кнопочного телефона – видимо, рабочего. Сосед Андрея не особо приветливо осведомился:

 - Получилось узнать, что хотели?

С губ мужчины никак не слезала усмешка:

 - Да, спасибо.
* * *

Музыка входящего звонка раздалась как раз перед тем, когда нужно было выключить телефон, и он кратко попросил:

 - Привет, давай спишемся в Телеграме, а то я скоро вылетаю, - получив в ответ лаконичное «Ок», сразу же отключился.

По приезде его тем же вечером втянули в работу. Глава отдела, чех с русскими корнями, ждал его в отеле вместо своего секретаря и, увидев Игоря, заметно расслабился. Они были знакомы раньше – с прошлой командировки.

 - Я думал, пришлют Сергея. Была бы нам тогда тупо задница, - честно ответил.

Голос у него был низкий и грубый.

Игорь с усмешкой качнул головой, мол, не послали бы, и спросил:

 - Но в чём всё-таки дело? Шеф сказал, у вас тут швах и придётся весь бюджет пересчитывать заново.

Чех весело оскалился в ответ, хотя улыбки в глазах не было: 

 - С чего б начать… Ну хотя б с того, что зам мой подрабатывает промышленным шпионажем. Денежек ему, видите ли, мало. А ещё – этот дурной тендер мы выиграли только потому, что это было выгодно конкурентам - они заказали заму, чтоб всё было подсчитано неправильно, и, - тут он сделал театральную паузу: - вишенка на торте, мы так серьёзно обсчитались в стоимости, что на выходе у нас такие минуса, что у меня мороз по коже. И тут получается такой хыдыщь – либо мы отказываемся и теряем лицо, либо делаем и всем будет очень больно. 

 - Ясно, - задумчивый кивок. – И на сколько у нас минуса?

Тот махнул рукой:

 - Не спрашивай. Точно не знаю, я не спец, но у меня каждый раз на пересчёте волосы дыбом. Виш, тебя прислали, наверняка, чтоб ты всё нормально оценил и сгладил по минимуму. 

Игорь снова кивнул:

 - Понятно теперь.

На самом деле, он знал примерно всю историю из подсчётов, но хотел услышать версию Томаша. В конце концов, он приехал сюда не с инспекцией, а помочь разгрести дело.
 
Игорь отдал свой скудный багаж работнику отеля и подошел вписаться. 

 - Как ты вообще всё проморгал? – отдавая девушке на ресепшене документы.

 - Зам, - досадливое. – Заморочил мне голову.

 - Ясно. И досталось тебе от наших?

Снова усмешка:

 - Та, такое да. Вызывали на ковёр, грозили увольнением с волчьим билетом, что недосмотрел, но и они знают, и я знаю, что тогда на моё место поставить будет некого. Ты от приехал, но что ж ты, жить здесь останешься? Ты им там нужен. А в нашем деле надёжного человека найти непросто. 

Игорь кивнул – Томаш был мужик хороший, дельный. Из благополучной Чехии как-то умудрилось его с матерью занести в Омск, к родственникам мужа, потом после школы поболтало по всей России, и оттуда-то он и попал переводом в Краков – руководить ещё новым тогда отделом. Он начинал даже раньше Игоря, и вряд ли его действительно сдвинут – а что прозевал, это со всяким могло случиться. 

Главное сейчас – просчитать так, чтоб не было таких оглушительный минусов как в документах; найти альтернативных поставщиков, если можно, договориться о замене материала, нанять на черные работы каких-нибудь полулегальных гастрабайтеров – он думал об этом уже в самолёте, но там ещё было сильно – Анжи. Вот что не выкинешь с головы даже сейчас, когда надо впозарез.

Он пообещал себе написать Андрею завтра с утра, но Томаш как штык уже в семь тридцать стоял у дверей – не поленился же, и они сразу поехали на стройку. А следом мгновенно началась гонка за временем, и Игорь просчитывал, договаривался – с кем можно и с кем нельзя, по Скайпу и при личной встрече, выцепляя старых знакомых и обзаводясь новыми. В переговорах время тянулось бесконечно, особенно когда они занимали больше трёх-четырёх часов.

К тому же, у Томаша развилась лёгкая паранойя, и даже мелкие дела он предпочитал или делать сам, или просить Игоря и некоторых оставшихся на доверии подчинённых.

Так что вечером мужчина падал на кровать и вырубался, чтобы встать к пяти, спланировать день и написать очередной отчёт начальству. 

Большое Начальство спросило, не нужны ли люди, и он с живостью подтвердил, мол, да, ещё как, на что его уверили, что люди будут, но на следующей неделе, ибо сезон и у всех на руках куча своих проектов. 

Моральных сил написать Андрею банально не оставалось, хотя он и сидел иногда по десять минут перед пустым монитором ноутбука, пытаясь выдавить из себя хоть что-то. Отправлять одно только «привет» не хотелось страшно, а с чего начать, он так и не придумал.

Возможно, напиши Анжи первым, они бы разговорились, но Анжи не писал, и вообще создавалось ощущение, что он там для себя втихомолку что-то решает, отчего внутри образовывалась невнятная тяжесть мерзкого подозрения.

Иногда звонила по Скайпу Алёна. Они говорили, в основном, о её родителях, о дочери, о том, куда бы свозить мелкую на Новогодние праздники… Пустая болтовня.

Но иногда на это тоже не находилось времени.

В итоге он очнулся тринадцатого декабря. Погода была мерзкая, и после пешей прогулки от кафе до номера каким-то образом у него полностью промок левый ботинок. 

Проект, наконец-то, начал двигаться в правильную сторону. Всё, что мог, он сделал, хоть премию выдавай. Прибыли, они, конечно, не получат, но и в минус почти не уйдут, что уже неплохо. Шеф, конечно, попробовал настаивать, чтоб Игорь пошаманил и сообразил как-то снизить траты, но тот, остервенело уставший от рутинной волокиты, отрезал, что для этого придётся обзавестись рабами. 

Андрей так и не написал, хотя Игорь, пересилив себя, выдавил три-четыре адекватных сообщения. Хотя, по его подозрению, парень просто не заходил в Телеграм вообще. В очередной раз проверив телефон, мужчина вздохнул и достал томик привезённых с собой Стругацких.

Потом, часам в девяти, неожиданно позвонил шеф – после короткого предисловия он объявил, что у них горит проект, на котором он впозарез нужен.

 - А выходные? – обалдел Игорь. – У меня, знаете ли, за полтора месяца вообще ни одного не было.

Шеф задумался. Судя по звуку, что-то пролистал.

 - Может, попозже? – предложил. – Скоро всё замерзнет – будет не сезон, как раз отдохнёшь. Я тебе даже отпуск выбью.

Игорь вздохнул:

 - Хотя бы до шестнадцатого, шеф. Я буду никакой после перелёта.

Тот замолчал. Видно было, как он горит желанием припахать сотрудника к делу вот прям сейчас, но человечность взяла верх.

 - Хорошо, но до шестнадцатого я жду полного отчёта.

 - Будет. 

На том и распрощались. Игорь посмотрел на часы – 9.15 ночи. Закусил губу и быстро полез в интернет покупать билеты. 

Через полчаса он уже дожидался такси у подъезда, прислонив к стенке небольшой дорожный чемодан.

Вокруг тускло горели фонари, какая-то дамочка в красных туфлях громко возмущалась по-польски по телефону. 

Ему впервые пришло в голову, что, наверное, нужно купить сувениров, но вряд ли успеется.

Таксист ехал очень быстро, хотя Игорь ничем не показал, что опаздывает, и они оказались в аэропорту аж за полчаса до назначенного времени - вот и время запастись всяческим туристическим хламом.
 
И только сидя в кресле и глядя, как отдаляется постепенно земля, он, наконец, расслабился.

Прошлые недели – он будто не чувствовал, а только делал, делал, делал – как робот, как сплошной набор глаголов движения.

А теперь, когда суматоха закончилась, у него есть время подумать… или нет, лучше не думать. Не думать потому, что дурная язва саморазрушения может взять верх и он надумает себе черт знает что.

Сначала нужно увидеть Анжи, а потом делать выводы. 

Он решительно открыл книгу и заснул спустя полчаса на строчке: «Ван сидел на корточках, прислонившись к стене спиной, в позе бесконечно терпеливого ожидания».
* * *

Борисполь заваливало снегом. Он падал – пушистый и белый, делая город похожим на красивый стеклянный шарик из сувенирной лавки. Так Игорь по крайней мере думал, пока не вышел на улицу, где ветер заставил его высоко поднять воротник пальто.

Он снова вызвал такси и зашел обратно в здание аэропорта за чаем. 

В Киеве тоже шел снег – смешно было бы думать, что он обрывается на окраине города – но на этот снег особенно приятно оказалось смотреть в свете ночных фонарей. Шел только четвёртый час ночи, и, завороженный этим зрелищем, Игорь задремал. 

Таксист разбудил его у подъезда и помог вытянуть из багажника вещи.

Ужасно хотелось спать – он уснул в самолёте, но этого оказалось недостаточно. 

Два поворота ключа, потом щёлкнуть светом в коридоре и стянуть ботинки. Хотелось, не раздеваясь, рухнуть в кровать и забыться до утра.

Он оставил в коридоре чемодан, повесил на вешалку пальто и поплёлся в спальню. 

Включил свет. Замер. 

На полу, обняв руками колени, сидел Андрей. Он откинул голову назад к стене и, кажется, о чём-то думал.

Пресловутая куртка с капюшоном валялась на ковре рядом.

На звук Андрей даже голову не повернул – лишь, безмолвный, чуть скосил глаза.

Справившись с собой, Игорь поздоровался:

 - Привет, - вышло так просто, так незамысловато.

 - Привет, - ответит тот буднично, будто ничего нет такого, что он сейчас здесь.

Непохоже, что он собирался говорить что-то ещё, и Игорь, сняв пиджак и кинув его на кровать, присел на корточки.

Провёл костяшками пальцев по щеке Андрея – тот не двинулся, только глядел с каким-то странным, почти диким выражением прямо в глаза.

 - Ты как знал, что я приду.

Парень медленно покачал головой. Немного подумав, сказал:

 - Мне захотелось прийти.

Они замолчали, но это было особое молчание. Вязкое и бархатное.

Это могло быть только между ними.

И Игорь понял – что не может насмотреться – на отросшие волосы, на уставшие линии век, на места проколов на брови… 

Хотя, может это всё утро – полпятого утра…

И Игорю хотелось сказать что-то важное, что-то значимое, чтобы запомнилось им двоим навсегда. 

Потому, что двое –  это важно. 

Потому, что этого, может, никогда больше не будет – простая истина, замыленная рутиной дней.

Но слов не подбиралось, и всё так же, на корточках, осторожно гладя Андрея по щеке, он тихо спросил:

- Останешься?

Не вопрос.

Не отводя взгляда, так же тихо:

- Останусь.

Не ответ.

На-сегодня, на-неделю, на-месяц. На-всегда.


конец

2017 год

========== Экстра: То, что (от них) осталось ==========

Дни мчались: в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.

А. С. Пушкин – «Евгений Онегин»



- Ты знаешь, я тут подумал – а у нас «один-один».

 - Что?

 - Ну, с нашим расставанием.

 Игорь закатил глаза и сёрбнул остывший кофе.
* * *

- Ты как-то изменился, - Фен задумчиво прищурился, чуть ли не в позе художника.

Тот покачал головой:

 - Не знаю. Скорее, я вернулся к себе обратно. Что, например, во мне изменилось?

Фен медленно наклонил голову:

 - Ты… не знаю даже… когда мы встретились, ты был очень потерянным. Только, даже так, как будто ты и не знал, что ты что-то потерял, и решил, что лучше себя и не спрашивать. И ко всем и вся был очень добрым, будто они могли тебе это потерянное вернуть.

 - А сейчас? – усмехнулся заинтригованный Игорь.

Фен оскалился с ухмылкой на все тридцать два:

 - А сейчас ты себе это что-то вернул, и не собираешься больше делать поблажек окружающим… - тут его осенило: - Аа-а, я понял, это из-за того музыкантика – Дрона?

 - И откуда ты такой глазастый?

 - От мамы с папой.

(И Игорь никогда не задумывался, больно ли было Фену?)
* * *

- Зачем он тебе? – Лариса.

У неё вьётся светлый локон, ещё чуть влажный, выбившийся из причёски.

 - С ним я другой. Настоящий.

И они допьют кофе, и она ничего не скажет, и он проводит её, как джентльмен… как всегда, до её квартиры. И она коротко улыбнётся, а через два дня, когда никого не будет дома, заберёт все свои немногочисленные вещи и оставит ключ в почтовом ящике.

И Игорь так и не узнает, что она на самом деле думала. Скривилось ли в брезгливой гримасе её ухоженное лицо? То ли из-за её гордости, то ли из-за того, что они никогда по-настоящему друг другу не доверяли. А, может, она просто хотела до самого конца остаться милой и вежливой.

Ему везло с женщинами.

Женщинам с ним не везло.
* * *

Они всё-таки поссорились. Не столько из-за чего-то внутреннего, сколько из-за накопившегося напряжения на работе. Поссорились из-за какой-то мелочи. Невзначай брошенной шпильки.

Игорь нервно ходил по комнате, как раздражённая большая кошка в железной клетке. 

Говорил. 

Что его достали эти предрассудки. Выжигал что-то калёным железом в чужом и без того воспалённом нутре. Андрей парировал всё едкими замечаниями, но в какой-то момент у него внутри точно что-то щёлкнуло -  разложилось по полочкам.

Он спросил очень спокойно:

 - А теперь мне надо собрать вещи и уйти?

Но на мужчину оно возымело обратное действие. У него дернулась верхняя губа и он с силой вжал Андрея за плечи в один из книжных шкафов:

 - Почему ты всегда хочешь, чтобы тебя оттолкнули? Ты что, к чёрту, больной?

 - Да, а ты что, только заметил? Я сам во всём виноват. Жертвенность… она никому не нужна.

 - Плевать мне, - рыкнул Игорь, но, случайно поймав неуловимое, нечитаемое обычно выражение серых глаз напротив, оборвал себя.

Со злостью подумал – «Бороться за любовь»? Тогда что это за любовь такая, если за неё нужно бороться?!

Сколько бы ни было между ними нежности, сколько бы ни было глубокого чувства!..

Нет.

Неправильно. Не то.

Не отрывая взгляда, он принудил себя сделать вдох и выдох. Посчитать до пяти. Нет, до десяти.

Андрей стоял смирно, не шевелясь, чуть вздрогнул, когда услышал:

 - Скажи мне, что хочешь. Только честно.

Мотнул головой и опустил взгляд.
* * *

Андрей посмотрел на число календаря и с силой потёр щеки. Он не принимал ничего уже месяц. Грёбаный месяц вообще без любой химии. Иногда его таки подкручивало, что бы он там ни говорил об отсутствии физиологической зависимости; иногда его подначивали – особенно знакомые по ремеслу, плюс он стал более раздражительным и тут было два способа – либо Игорь в буквальном смысле втрахивал его в матрас, чтобы сил осталось только на «втуалет», либо Андрей начинал вслух декламировать стихи Есенина – все, которые знал наизусть, а знал он их бесчисленное количество. Способ странный – но помогал отвлекаться и чуть потухнуть.

В данный момент Андрей, сидя на полу в зале, с остервенелым недовольством вдавался в подробности, с хрена ли он вообще это затеял? Нет, он, конечно, дал обещание Игорю, но как до этого обещания вообще дошло? 

Он не смог отказать, вот как дошло. 

Потому, что это была ночь, потому, что это был Игорь, припечатавший его руки своими к кровати намертво. Потому, что при свете фонарей сквозь шторы, он видел эти глаза с затаённо-властным, нежным выражением. Потому, что чужая плоть, так глубоко в нём, лишала его дыхания и здравого смысла. И Андрей захлёбывался – настолько сильно это тогда было – глубокие, размашистые движения, хлюпающий развратный звук кожи о кожу. 

Он до сих пор содрогается, когда вспоминает, как его перевернули на живот и чувственно прикусили-поцеловали кожу между лопаток.

Он забылся тогда, совершенно забылся.

И его поймали на слабо. Как мальчишку. 

Или, что ещё хуже, – как влюблённого мальчишку.

- Боишься, что сдашься? – шепнули ему.

 - Нет, конечно. Что за придурь - бояться… ахах, - Андрей тогда нервно засмеялся, рвано выдохнул, а потом вдруг тихонько заскулил, невозможный, от внутренних противоречий, сжигающих нутро, от боли пополам с кайфом и ещё бог знает чем. 

А отменить… нет, Игорь задразнит и заморочит голову так, что потом на всю жизнь стыдно будет. А уговор на два месяца – прошла только половина срока.

Нет, он мог бы, конечно, где-то что-то урвать тайком, но ещё со времён додзё привык играть по правилам. 

Он зашел в зал. Он знал, что там, под ковром, лежит спрятанная возле кресла доза. 

Подошел и на проверку наступил на неё носком. Тот же бугорок. Белый порошок в маленьком целлофановом пакетике.

Он знал, что там. Знал его вкус.

Игорь, если найдёт, наверняка будет орать. Может, даже, благим матом.

Но Андрей не возьмёт его сегодня, не возьмёт ещё один месяц. 
* * *

Когда Варя вошла в комнату, Андрей сидел за пианино её дочери и задумчиво примеривался к клавишам. Пианино они купили Лиде на двенадцатилетие, когда она, занимаясь в музыкалке, а дома - за инструментом соседки или у Леси, у которой был и мольберт, и пианино, и всё что угодно, вплоть до домика на дереве -  таки выиграла музыкальный конкурс. Дочка принесла папе грамоту, и тот со вздохом признал, что, да, это серьёзно. И пошли они выбирать чего там ребёнку хочется. 

- Ты и на клавишах умеешь играть? – удивилась Варя, прислоняясь к дверному косяку.

 - Ага, - ухмыльнулся тот.

Игорь, сидевший на диване перпендикулярно большому аквариуму, поднял голову от книги:

 - Мы только два месяца назад купили. Он теперь целыми днями сидит в студии и бесконечно пиликает сонаты. Соседи в ужасе. 

Лида захихикала, болтая ногами на высоком стуле. Она знала про них, про то, что они вместе – для неё это не было чем-то странным, потому, что воспитывали её все вчетвером. 

Наверняка, от Анжи ей досталась неугасимая любовь к музыке, потому что играл Анжи – как жил, как дышал. Особенно она любила те маленькие концерты, которые Анжи устраивал для дяди Игоря вечером в субботу – его законный выходной. Он звал туда только Наденьку (что с лёгкой руки Игоря пристало к немолодой уже женщине, и по-другому Лида назвать её не была способна) и домашних. Папа сначала не приходил. Он вообще, как рассказывала мама, – когда узнал… ну, брезговал, но потом у них что-то там такое случилось, и папа морщиться перестал. Лиде не говорили, что, но иногда она замечала, что папа… боится, что ли, ироничных, острых Анжиных глаз. 

Ну так, собирались они в студии – эту квартиру Анжи купил для себя, но так как живут они с дядей Игорем вместе, студия стала местом для репетиций, посиделок и так далее. Лида очень любила это место – хотя бы потому, что балованная Анжи до невозможности, имела свои ключи и могла заходить в любое время… ну, почти в любое. И они устраивались и пели, пел даже дядя Игорь, хотя медведь ему на ухо наступил давно и прочно. Анжи не пел – но он играл, как пел, поэтому – не надо было. 

Она задумалась и посмотрела на собственные пальцы – ей очень хотелось играть.

Потому, что музыка – это жизнь.
* * *

 - Что ты читаешь?

 - Шекспира. Сонеты. И нечего ухмыляться, - Игорь снял очки, потёр переносицу и снова надел.

К пятидесяти у него резко село зрение – как будто кончилась батарейка, и пришлось покупать очки. Но, ничего, он уже привык за несколько лет. 

 - Ты стареешь. 

 - Ты тоже уже не молод, хотя такая же язва.

 - Да ладно тебе, я тоже за просвещение, - Андрей уселся на подлокотник кресла рядом. Оценил томник – книга была здоровенная – явно не одни только сонеты. – Но с каких это пор ты поклонник Шекспира? Я думал, ты в основном по фэнтези.

Тот пожал плечами:

 - Всегда. Мне нравились его трагедии. 

 - Хах, а чем долго и счастливо тебе не зашло? 

С усмешкой:

 - «Все счастливые семьи похожи друг на друга».

Андрей, нахмурившись, задумался. Посмотрел с подозрением:

 - Это же не Шекспир?

 - Это был риторический вопрос? Ладно, ладно. Мне с детства нравились его трагедии. Да и вообще, людям обычно нравится читать про приключения, трудности, проблемы. Это же скучно, читать про счастливых. 

 - Ясно, - сказал Андрей. 

И, вздохнув, буднично поцеловал в висок. 



Конец. 


========== Экстра 2: Гитара ==========

Игорь любил смотреть, как пальцы Андрея обнимают гитару. 

Ласково и очень чувственно. Как женщину.

Перебирает струны, а она курлычет в ответ. Откликается.

Пальцы по грифу, пальцы по нежному полированному изгибу. Медленное медовое касание царапины на боку.

Лёгкая эротика.

Поэтому Игорь всегда старается приходить на его выступления в Электру или другие дымные бары, где по дружбе ли в счёт подработки, тот время от времени играет.

Лем всегда приносил им чего-нибудь новенького – распробовать, оценить, часто – за счёт заведения, и затихал неподалёку. Лем любил Надю – может даже больше чем голос, она нравилась ему как женщина. Простая и изящная, без кичливого макияжа, громких фраз, поверхностных оценок… Молчаливая и вдумчивая. Девушка в джазе. Девочка-ролевик, девочка-ирония с потрясающим голосом.

Вольготно облокотившись на спинку кресла, Игорь много раз праздно думал, что не будь его, вероятно, дело дошло бы до крепкого основательного брака. В смысле, между Анжи и Надей. Может, не из-за большой, чистой любви, но хотя бы потому, что двоим в этом мире зацепиться легче. Тем более, когда эти двое так заботятся друг о друге.

Да, они много ругались… но это было будто бы понарошку, как в поговорке – милые бранятся…

И Игорь втихомолку радовался, что он встретил Анжи раньше. Потому, что будь они в браке… Хотя, чёрт его знает.

Но Надя всё равно вошла в их жизнь. Незаметно даже, наверное, для самой себя. Они часто репетировали, что-то ставили, записывали, снимали на видео, дурачились. Игорь любил приходить на такие посиделки, где кроме музыкантов в гараже, обустроенном Ником – барабанщиком, под бунгало, вечно тусовалась куча разных друзей – сидели, слушали, разговаривали, курили, в общем, находили, чем занять досуг. Девушка Ника Лара – законченная хиппи с гринписовским диагнозом, клешеными широкими штанами и обшитой бусинами куртке часто расстилала себе отдельный коврик и плела из длинных русых, почти белых волос косы, но иногда подсказывала что-то креативно-гениальное.

Мужчине нравились эти собрания – они были обратной стороной его рутинной жизни с точными чертежами, стопками документов, кирпичами многоэтажек, недалёкими мужичками в подчинении и практичным, прагматичным начальством, хотя, Игорю грех жаловаться, ибо его, в отличие от того же Сер-Палыча, берегли как ценный кадр.

А Анжи… его жизнь как тыльная сторона ладони. При его образе жизни он часто называл Игоря меценатом, который спонсирует его катание на жопе с детской горки. 

Почему горки? – удивился тот как-то.

Так же бесполезно и безрезультатно – жестко отрезали.

Игорь с ним не соглашался, но спорить было бесполезно, поэтому он сидел и слушал молча – бесконечные репетиции, уморительные передёргивания известных мелодий, концерты, каверы, камертоны…

Он не мог не заметить, как с Надей они просто спаяны, как они подстраиваются друг под друга – под график работы, под музыку. Даже когда все уходили, они вдвоём могли что-то доделывать, дописывать, заходить друг к другу домой, чтобы там продолжить.

Гитара и голос – константы. А остальное – переменные.

Но здесь Игорь тоже молчал – потому, что претензий не было, потому, что Надя не наглела, не напрашивалась, не лезла, потому, что засыпая, он находил себя укрытым одеялом, а тихий голос и бренчание по утрам нежно выводили его из мутной полудрёмы.

Потому, что…

Когда-то Анжи позвонил ему с очередного концерта, попросил забрать, ибо тогда их всех споили в хлам. Вернее, всех, кроме Нади.

 - Ты где?

 - На Подоле.

 - Хорошо, буду.

Он приехал через пятнадцать минут. Всё ещё не до конца остывший – с постели. Большой домашний кот с примятой со сна шерстью.

Первой увидел Надю – острые углы лопаток сквозь открытую спину черного бархатного платья, острые кончики недавно стриженных волос – почти под мальчишку. Взгляд, тоже, острый, прикрытый дымкой тонкой лайтовой сигареты.

Он вышел из машины:

 - Мне сказали, вы уже невменяемы?

 - Только мальчики. Ника с компанией брат забрал, мы тебя ждали.

 - Ясно. А Он где?

 - Внутри. С кем-то разговаривает.

Игорь кивнул и вошел в бар, оставляя Надю греться в машине.

Внутри сразу запахло чём-то палёным – как горелой проводкой и кальяном, дым которого сладким, вязким привкусом оставался на языке.

Анжи сидел на низком кожаном диванчике и вдохновенно вещал Есенина дамочкам, отъехавшим ещё больше. 

«...В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить» - торжественно закончил.

Одна из дамочек вздохнула, подперев руками щёку, хотела между паузами вставить своё мя, но хватило её только на «я вам пишу, чего же боле…»

Игорь хмыкнул со смехом – малое литературное общество. Кружок.

 - Анжи, - позвал, - пошли домой.

Тот вскинул взгляд, пьяно улыбнулся в ответ:

 - О, Котик.

Приехали.

Насколько Игорь знал, это была четвёртая стадия опьянения – к ней прилагались ласковые прозвища из в мире животных и лёгкая бродячесть.

 - За что я тебя терплю? – риторически вопросил мужчина, закидывая себе на плечо руку тела.

Тот тяжело вздохнул – явно не от большого чувства, и смиренно покивал:

 - Любишь патамушта. Ты, это, гитару мою возьми, я сам дойду.

Никуда он сам не дошел, как потом оказалось, и, отнеся гитару, Игорь заставил тело облокотиться на его плечо.

 - «Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень» - меланхолично прокомментировала девица, видимо, только сейчас сообразив, что ей ничего не светит.

Выйдя, Игорь слегка похлопал Андрея по щеке. Тот смешно сморщил нос:

 - Янормльно.

 - Я вижу, - улыбнулся тот. – Закончились на сегодня приключения? 

 - Закончились, - со вздохом покаялся тот.

 - Вот и умница. Пошли домой.

Тот кивнул и почти самостоятельно залез на заднее сидение.

 - Беда, - хмыкнув, констатировала состояние последнего Надя. – Тебе не надоело с ним возиться?

 - А тебе? – улыбнулся Игорь, захлопывая за собой дверь. Машина ещё не остыла, и они мягко тронулись с места, - я вообще не понимаю, почему до меня вы не встречались.

Надя закусила накрашенную губу: не с досадой или горечью, но с каким-то остранённо-рефлективным выражением, а Андрей пьяно рассмеялся:

 - Нееет, эта святая встречается только с Гришей. Пыталась с другими, но тень отца этого долбоёба её преследует.

 - Андрей! – голос Над дрожал, - заткнись или я найду чем тебя заткнуть.

Вздох:

 - Понял, дорогая. Прости, я сегодня совсем того.

Они молчали до конца дороги и, высаживая Надю, внезапно протрезвевший Андрей выскочил из машины, проводил её до подъезда и, извиняясь, нежно поцеловал в щёку.

Он, вообще, умел быть нежным.

Сел обратно. Заснул по дороге и выбрел к кровати почти не просыпаясь.

Потом разбудил Игоря ночью:

 - Посмотри на меня. Посмотри, пока ещё ночь и я трезвый. Ночью всё по-другому. Всё правильно. Днями я забываю себя, забываю тебя. Дни вообще лучше забыть.
* * *

Андрей стоял у бетонной колонны уже минут десять. Незамеченный, наблюдал как Кошак энный раз что-то втолковывает лысоватому низкому мужичку лет под сорок-пять. Тот на последнем предложении потерянно развёл руками и побледнел, когда Игорь вымораживающим всё живое голосом что-то приказал – слов не расслышать, только интонации.

Мужичок заблеял в ответ и поспешил свалить подобру-поздорову. 

Тогда Анжи решил выйти на свет божий и молча приблизился. Игорь, видимо, глубоко в себе, не заметил, пока его не тронули за плечо. В ответ резко развернулся с холодным, грубым:

 - Что ещё?! – но увидев, кто перед ним, успокоился и даже просветлел.

 - Тяжелая участь прораба божьего? – усмехнулся Андрей и тот не мог не улыбнуться в ответ:

 - Вроде того, - потом, сообразив, что Анжи к нему на работу просто так не пёрся бы, чёрти в какую даль: - Что-то случилось?

Беспечно махнул рукой:

 - Ключи потерял.

 - Ясно, - вздохнув, полез в карман. Замер: - А чего не позвонил?

 - Батарея села, - быстрый ответ.

Слишком быстрый.

Игорь хмурится:

 - Я его сам вчера на зарядку ставил. Анжи?

Вязко пожимает плечами:

 - Тоже потерял.

 - Украли? – недоверчиво.

После паузы вздох:

 - Украли.

 - А что ещё украли? Кошелёк?

 Пауза – ещё длиннее. Видно, как не хочет он отвечать.

 - Рюкзак. 

Игорь представил масштаб бедствия.

 - С паспортами.

 - С паспортами.

Всё хорошо, прекрасная маркиза.

Подумал.

 - И, как?

 - На репетиции кто-то умыкнул. У парней тоже. Мы в своём клубе были, как-то не подумали…

Игорь вздохнул, попытался сообразить, кому первым звонить, чтобы всё это разрулить. Встретился взглядом с Анжи и тот, поймав намерение, решительно сжал его предплечье:

 - Не надо. Я сам разберусь. Я поэтому не хотел говорить. Смысл, если мне везде самому надо, и в паспортный стол, и… Короче, дай ключи, я задрался уже, хавать хочу.

 - Анжи, а… гитара?

 Вопросом на вопрос:

 - Видишь, какой я спокойный?

Ага, если это только не прощание.

Покойся с миром.

 - Анжи.

 - Нет. Нормально. Оставил у Нади. Ключи дай.

Ага, всё хорошо прекрасная маркиза.
* * *

 - Можно, я подарю тебе гитару?

 - А я тебе что, тогда? Проститутку? Путану? Одалиску? 
* * *

Когда Игорь зашел домой, было уже полдесятого вечера, но Анжи в кухне находился явно не один. И правда, Надя, примостившись на стульчике в уголке с выражением вселенской задолбанности подпирала кулаком щёку.

Сбоку от неё сидел Анжи, методично щёлкая мышкой.

 - Харе страдать ерундой. Ты как маленький.

Тот вдруг кинул на неё убийственный взгляд, молча поднялся и прошел, протиснувшись плечом в узком коридорчике мимо Игоря с коротким «якурить». Тот проводил его недоуменным взглядом, перевёл на Надю. Девушка раздражённо повела плечами:

 - Он просто истеричка.

 - Ясно, - усмешка.

Поставил чайник, сел на Анжино место. На мониторе светился ОЛХ со списком гитар на продажу.

 - О, он ищет новую гитару?

 - Да куда там. Пытается найти, может, его продавать будут.

Мужчина качнул головой:

 - Зря. Я предлагал подарить новую, но ты сама знаешь… Ничего, скоро оголодает, сам намекнёт.

Надя улыбнулась одним только кончиком накрашенных губ:

 - Повезло ему с тобой.

Игорь вернул выражение:

 - Это ещё кому с кем повезло.

Девушка не веря, покачала головой:

 - Ты же мечта любой сознательной барышни. При деньгах, обходительный, образованный, квартира есть – все дела.

Улыбка Игоря стала шире:

 - И твоя, значит, мечта?

Надя, видимо, не ожидая, что разговор примет такой поворот, кинула на его острый взгляд из-под ресниц и… смолчала.

Это не было да, но и не было – нет.

Игорь понял, ему лучше не знать, что у неё на уме.

Потом… разомкнула губы:

 - Если тебе интересно, - медленно произнесла. Тихим, опасным голосом. Пауза. Взгляд на вернувшегося Андрея прямой и короткий, так что Игорь понял – Анжи знает, что она сейчас скажет: - Если бывает так… чтобы я обкурилась настолько, чтоб фантазировать подобную чушь… я представляю вас вдвоём. Не по отдельности. И хочу – не по отдельности, - и невозмутимо отпила глоток остывшего напитка с цикорием. 

Игорь облизнул неожиданно пересохшие губы:

 - Может лучше замуж за Лема?

И за гулом оживших пошловатых картинок в голове не сразу услышал шум закипевшего чайника. Вместо кофе разорвал пакетик гринфилда и всё ещё немного оглушенно налил в чашку воды.

Картинки получались… неоднозначными. 

Андрей подошел сзади помассировать плечи и шею, и мужчина благодарно откинул голову.

 - Я тоже был немного в прострации, - успокаивающе провел по линии ключицы вниз. – Но, знаешь, мне было бы интересно посмотреть на тебя со стороны.

Игорь, хмыкнув, взглянул на Надю. Та вопросительно вскинула бровь.

 - А Лем?

 - Я не знаю, что о нём думать. Не люблю собачек.

 - Ого, - усмехнулся сзади Андрей – Ничего себе собачка. Там как минимум ротвейлер.

 - Мы уже говорили об этом, - отрезала девушка.

 - Мы много о чём говорили, - парировал. – И о том, что ты трахаешь покойника – тоже.

Надя вскинула такой взгляд, что, если бы умела им убивать, Андрей бы рухнул на месте.

 - Туше, туше, - примирительно взмахнул руками Игорь, - как в детском садике.

 - А ты у нас взрослый, - фыркнул Андрей.

 - Уж повзрослее тебя, - ответила вместо мужчины Надя.

Парень хотел что-то ответить, но Игорь резко дёрнул его за руку к себе, вниз, ловя взгляд:

- Чаю сделать? Говорят, успокаивает.

Глаза напротив – стальной, насмешливый омут, но под напором, успокаивается. Да и вообще, видно, он не всерьёз – на Надю он никогда не злился всерьёз.

Та внезапно засобиралась:

 - Так, скоро метро закроют, а мне ещё пересадка.

 - Подвезти?

 - Нет, не нужно. У меня настроение на метро. 

- «Они видели небо. Видели вместе. Падали в воду?» – подпел Андрей.

- Ага. «Они ели друг друга. Спали друг с другом. Ровно два года».*

Она допела ещё немного, и они попрощались.
* * *

Той же ночью Игорь проснулся около пяти, хотя легли они не раньше двух. Открыл глаза и понял, что больше заснуть не получится. Чтоб не будить Андрея, просто лежал какое-то время закрыв глаза, но вдруг прислушался и по дыханию понял – не спит. 

Он давно научился различать – во сне его дыхание тише и глубже.

Андрей, скрутившись, упирался головой в его бок, и Игорь осторожно провёл по короткому ёжику волос. Спросил шепотом: 

- Чего не спишь?

Тот не стал притворяться, будто его разбудили, сам подался вперёд на ласку, поднимаясь вверх, чтобы лечь головой на плечо мужчины.

 - Та, фигня.

 - Мм?

 - Думал, что Надя сказала. Ты же правда воплощённая мечта любой барышни. Эта твоя джентельменская вежливость, куча всяких плюсиков… Ну и чего тебе не сиделось женатым? Зачем я тебе?

Игорь заулыбался и поцеловал того в висок:

 - Опять ты загоняешься. Мы же вроде об этом говорили: им со мной, может, и хорошо, а мне с ними – никак. Это, - он попытался объяснить, но на ум пришла только дурацкая аллегория: - это как будто ты всё время ел деликатесы, а тут тебе стали давать пенопласт.

Андрей фыркнул – видимо, представил картинку. Потёрся носом о чужую шею. Поцеловал.

 - Я понял, я зря… И… такое дело… подаришь мне гитару? Хочу получить её от тебя. 



*Земфира «Метро».

========== Экстра 3: Найденное ==========

Съезжались они сложно.

Самой неожиданной помехой оказалась здоровенная детина по имени Иван, с которой Анжи жил и которая в принципе наотрез отказывалась отпускать соседа «к неизвестному мужику с непонятной биографией».

Самого Анжи, по какому-то причудливому стечению обстоятельств, он считал работягой, парнем хорошим, но наивным одуванчиком, не осознающим опасности жизни с мужиком, да ещё и, как оказалось, гомиком.

Игоря, пытающегося деликатно объяснить, что они как бы с Анжи знакомы много лет и, мало того, уже жили вместе, Иван в упор не слышал, а сам одуванчик тихо загибался от хохота в уголочке.

Ситуацию неожиданно спасла Наденька, явившаяся в самый разгар их спора.

Следует сказать, что Надя у Ивана шла отдельной статьёй, слушался он её беспрекословно, хотя она редко о чем его просила.

Так вот, влезши с нечаянным вопросом, Надя, оказывается, впервые узнала, какого мнения Иван о Анжи и какого об Игоре, и, вознегодовав, к великому облегчению последнего разъяснила увальню всю ситуацию. Тот, немного дезориентированный, обиженно посмотрел на Андрея и, выдержав драматическую паузу, молча ушел к себе.

Надя сочувственно покачала головой:

— Задурил мальчику голову.

Игорь, прижав Анжи к себе за шею в полузахвате сзади, нарочито интимно прошептал:

— Ну что, собирай вещички, птица моя перелётная.

Тот вздохнул:

— Я не могу уехать, пока Ваня себе соседа не найдет. Один он квартиру не потянет.

Надя хмыкнула:

— Долго искать и не надо. Веню помнишь, что нам порешал с тем клубом на прошлой неделе. Его сосед в Америку уезжает по работе, и он тоже искал, куда бы податься.

— Ты прямо чудо-девочка, — благодарно улыбнулся Игорь.

Та широко усмехнулась в ответ:

— По правде, Андрей у меня уже в печенке сидит со своей работой, а будет жить у тебя, гляди и работать будет меньше. Вот такая я меркантильная.

Анжи фыркнул и с неохотой выбрался из-под объятия:

— Пойду, что ли, извинюсь.
* * *

Когда они съехались, Игорь заметил, что сколько бы лет ни прошло, какие-то вещи не меняются — так не изменилась склонность Анжи к бродяжничеству.

Он больше не убегал от проблем при первом их появлении на горизонте, но всегда старался ретироваться, чтобы дать себе время найти выход.

После какой-то их ссоры Анжи просто пропал на два дня, и Игорь начал бы слегка паниковать, не будь тогда так зол.

На третий день Андрей вернулся сам, молчаливый, задумавшийся, сел за стол и писал что-то всю следующую ночь.

Игорь, выйдя к нему где-то в полпятого утра, стал сзади стула и нежно погладил по волосам.

— Извинишь? Ты же знаешь, я не хотел.

Он всегда извинялся первым, даже если виноваты были оба, просто потому, что ему извиниться было легче. Это была та необходимая жертва, которую он вносил в их отношения.

— Я знаю. Просто… Ты любишь играться со мной. Проверять реакцию. Как кошка с мышкой.

— И мышка обиделась?

— Мышку задело. Больно.

— Покажи тогда, где, я поцелую.
* * *

Игорь сидел в зале со включенным телевизором и читал книгу.

Надя вошла бесшумно. Посмотрела сначала на него, потом, незамеченной, ушла проверить другие комнаты.

Вернулась:

— У тебя открыта дверь, — заметила, остановившись в дверном проёме.

Игорь с силой оторвал себя от книги. Осмотрел Надю с ног до головы, как не узнавая, ответил рассеянно:

— Да, я не закрываю.

— Игорь… — она подошла, и он с той же рассеянностью смотрел, как через черные прозрачные колготы просвечивают накрашенные на ногах ногти.

На этот раз — фиолетовый.

— А… нет, — сфокусировался на вопросе. — В этот раз, как я понял, он не вернётся.

— И когда он ушел? — она подошла совсем близко и доверчиво села совсем рядом — на пол: на колени, а потом на пятки, прям как Варька когда-то.

Мужчина задумался, но это было мутное, темное марево:

— Прошлый понедельник, или… я не буду отвечать, хорошо.

— Просто… На репетициях его тоже нет. Он сказал не ждать, найти пока другого гитариста, но…

— Какой ответственный мальчик, — слабая усмешка.

Отложил книгу. Он так сильно пытался отвлечься, и тут она, со своими вопросами.

Потер щеки.

— Давай я проясню, хорошо? Я его сильно обидел. Так получилось, я знаю, что виноват, но на горячую голову… И извиниться я не успел — он вышел, и все. Я перестал считать дни на пятом, потому, что он уже взрослый мальчик и вряд ли страдает мазохизмом. Ещё вопросы?

Последнее получилось грубовато, она не заслужила, но он не хотел больше.

То, что случилось, было так до тошноты логично, что он не хотел больше… ничего в принципе.

Надя ушла, кинув напоследок непонятно-сочувствующий взгляд.

Бессонница вернулась, и он лежал до утра с открытыми глазами и едва сдерживался от того, чтобы принять двойную дозу снотворного.

У вас скрытая депрессия, — когда он пришел за больничным, покачал головой врач, выписывая ему рецепт, — вам нужно больше отдыхать. Он там много ещё чего говорил, но Игорь не запомнил, потому, что не помогало.

Не помогало вообще ничего, кроме…

Он все ещё не спал — лежал с закрытыми глазами, когда кто-то как будто что-то положил возле его предплечья на краю кровати. Открыл глаза. И, действительно.

Андрей смотрел молча, опустив на постель подбородок. Игорь перевернулся на бок, чтобы погладить его по голове. Бережно. Своё. Родное.

Попросил:

— Иди ко мне.

Тот беспрекословно послушался — прям в одежде. Лежал, закаменевший, прижавшись к груди, а потом вдруг резко оттаял.

— Извини, — шепнул. Провел по щетине: — Я опять про тебя не подумал.

Мужчина закусил губу и, рывком перекатившись, навис, придавив свои руки чужими.

— Я думал, ты не придёшь.

Другой медленно покачал головой:

— Я всегда возвращаюсь. Дай, поцелую.
* * *

Они возвращались домой под полночь. Оба молчаливые, а Игорь ещё и немного потерянный. Андрей поглядывал на него со смешливым интересом.

— Пошли зайдём в Сильпо, я так хавать хочу, щас помру, — предложил, когда они сворачивали перед самим домом.

 — Пойдем, чего ты хочешь?

— Сосисок.

— Серьёзно?

— Ну, можно ещё хлеба.

Игорь хмыкнул:

— Ну пошли.

Они долго возились у прилавка, набрав в итоге кучу всего, включая десяток йогуртов по скидке и затесавшийся среди бутылок пива киндер-сюрприз. Само пиво Анжи окинул тоскливым взглядом, однако суровая надпись о непродаже алкоголя после 11 свидетельствовала, что это не по его душу.

— Пошли уже к кассе, — потянул его Игорь, и их пальцы на секунду соприкоснулись.

Ничего особенного — повседневный жест, но Игорю внезапно захотелось сжать эти пальцы и не отпускать.

Захотелось уже оказаться дома и целовать эти руки, губы, пока не перехватит дыхание.

— Пошли, — Андрей поймал взгляд и привычные уже мурашки предвкушения поползли от шеи по рукам вниз.

Кроме них в очереди к единственной кассе стоял только заблудившийся будто подросток — девчонка лет пятнадцати с блоком сигарет и мятной жвачкой. Пробивая блок кассирша вяло спросила у подростка паспорт и та, явно оказавшись старше, мрачно его вытянула.

…держаться за руки, выйдя с магазина, им мешали только полные пакеты.

Вокруг было тихо, почти темно из-за перекрывающих фонарный свет деревьев, и дул легкий летний ветер. Омывал волнами лицо.

Анжи, все ещё со смешинками в глазах, спросил всё-таки:

— Как тебе концерт?

Мужчина смешался:

— Хорошо.

Но это лишь в малой степени отражало впечатление. Он никогда не бывал на выступлениях такого масштаба, да и вряд ли бы пошёл сам, хоть и послушивал Драконов местами.

Музыка околдовывала его, манила, влекла за собой, как дудочка Нильса.

И ещё никогда на его памяти толпа не выдыхала так едино. Как организм.

И никогда он так не хотел стать частью толпы, частью массы, знать слова, повторять их, потому что слова имели смысл. И личный, и общий. Мантровый.

Но все же… В ответ на свои мысли, коснулся губами уха:

— Твоя лучше.
    Комментарий к Экстра 3: Найденное
    Просто делюсь. 
По хронологии - после эпилога, но среди экстр - скачет. 

========== Экстра 4: Белый ==========

    Комментарий к Экстра 4: Белый
    Не бечено
Огромный букет белых роз возник неожиданно, едва не выпрыгивая из-за поворота. Они стояли в ведре, свежие, блестящие каплями воды под вечерними огнями большого города.

Анжи, вяло челгая с очередной подработки, сначала на автомате прошел мимо, но через несколько метров остановился, резко стопорнув.

Он хотел эти цветы. Но не для себя.

Просто… они так подходили Игорю. Не то чтобы раньше ему не попадались розы или белые цветы. Обычно он проходил мимо, даже не задумываясь, в усталой апатии или занятый своими мыслями.

Не то, чтобы они не дарили друг другу подарки: Игорь покупал ему струны, грифели, шарфы и перчатки. И конфеты, много конфет. Он дарил Игорю кружки взамен постоянно бьющихся, подбирал ему рубашки и галстуки с шаловливыми сюжетами… Но сегодня… Сегодня хотелось особенного. Хотелось подарить ему их. Без повода отдать огромное белое облако, со знаменитыми словами из детского мультика: «Просто так».

И увидеть как собираются маленькие морщинки у него возле глаз от нежной улыбки.

Он ведь не Анжи, он не подумает: «ты со мной, как с женщиной», он поймет правильно, поймет как: «я люблю тебя».

Потому что для Анжи это так сложнопроизносимо. Точно на него упадет метеорит, стоит буквам сложится в слова.

Со временем становится проще. Жизнь оказывается длиннее, чем казалось, мнения сходятся, расходятся, одно вытекает в третье, люди меняются, устои меняются, меняются правила и общепринятые формулы бытия.

Но когда прошлое уже отлило личность в некую форму, преобразоваться во что-то иное не всегда получается.

Но есть цветы. Белые. Целый букет.

Он пошарился в карманах, но там осталось лишь на проезд и, самое лучшее, на чизбургер в Маке. Зарплата на подработке ожидается аж в конце недели… но дома есть заначка. Поехать и вернуться? Чертова куча времени.

Поискать что-то возле дома? Но он хотел именно этот букет.

Глянув на часы, Анжи поспешил домой, надеясь успеть быстрее Игоря, однако застрял в пробке на Проспекте Победы, кляня себя за лень дойти до метро. Мог же, но, как говорится — поспешишь, людей насмешишь.

В итоге, вернулся только к восьми, когда Игорь нарезал салат на ужин, методично кроша на досточке петрушку.

Они рассеянно встретились взглядами, каждый сам в своих мыслях, и Игорь оттаял первым, откладывая нож и подставляя руки под воду, чтобы обнять.

Анжи же, скинул на пол рюкзак и, не разуваясь, полез в тумбочку с обувью, открывая дверцы.

Игорь, шагнув в коридор, навис над ним, пытаясь поймать взгляд.

— Привет? — осторожно обратил на себя внимание.

— Ммм, привет. Считай, я ещё не вернулся. Я скоро буду, — открывая коробку из-под любимых кроссов.

Игорь некоторое время молчал. Наблюдал. Конверт показался из коробки и исчез во внутреннем кармане.

— Куда?

Тон. Он мгновенно насторожил Андрея, заставил всмотреться в глаза.

Напряжение. И тревога. Нехилая такая смесь.

Глупо говорить про цветы сейчас. Тогда не получится сюрприза, и Игорь может его отговорить, скажет, не нужно ему.

— Надо кое-что купить, — ответил уклончиво.

Это стало наибольшей ошибкой. Игорь весь сжался в пружину, точно готовясь к прыжку, нападению, однако произнёс обманчиво мягко:

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

Андрей непонимающе нахмурился:

 — Почему? Я скоро вернусь. У нас что-то горит?

На лице мужчины дернулась нервно скула:

 — Сам подумай. Я не хочу, чтобы ты уходил.

Да какого черта?!

— Какое тебе дело?! — Андрей вспылил, пятясь назад, словно его собирались запереть.

Так всегда происходило, когда ему что-то запрещали без объяснения — хотелось сделать это, назло, чтоб знали, с кем имеют дело!

Игорь ухватил его за плечо железными пальцами, но парень раздражённо вырвался, стукаясь спиной о дверь.

— Не смей указывать мне! — прошипел, нащупывая дверную ручку и буквально выбрасывая себя в подъездный пролет.

 — Ну и катись к своим дружкам! — донеслось вслед.

На том же топливе его вынесло во двор, но лицо Игоря осталось перед глазами.

Злость придавала его чертам острые углы. Но почему он говорил, словно о предательстве? Будто Анжи собирался на заначку снять девчонку на ночь в каком-нибудь клубе…

Клубе, ах точно, наркотики, как же он сразу не понял.

Губы Андрея скривились в кислую гримасу. Наркотики. Он покончил с ними. Они не мешали ему жить… Вернее, мешали — но не ему.

Игорь сходил с ума — тихо, исподтишка, давил в себе сначала, чтобы не разрушить их едва восстановленные отношения, но потом не выдержал и начал душить, как только он умеет — нежно, неожиданно, в мягкое место. Осторожная охота. И добился своего, в основном из-за желания Андрея уступить ему, утешить, потушить беспокойство. Это было одно из тех поражений, которые позволяешь только любимым.

А тут.

Всё в нем кричало — он не доверяет мне! Не уважает меня! Думает я вернулся к старому, хоть и обещал!

Словно открылась незаживающая рана, мерзкий голосок, без конца вторящий: «убей, убей!»

Убей в себе всё живое, тогда и боли не останется.

Андрей присел на корточки и зажмурился. Игорь был неправ, да, но он говорил небезосновательно.

Как всегда, сложнее всего стать рядом на скамью подсудимых.

Пьедестал.

Он ещё не научился делать так хорошо, постоянно, но сегодня… Игорь готовил ужин. На двоих. И улыбался, нарезая петрушку. Думал об Андрее. Наверняка.

И смотрел потом вслед. Отчаянно. Не уходи. Душу тебе отдам, только не уходи — под пеленой злости. Не на себя ли, за то, что «не уберёг». Как маленького. Он может.

Думалось рвано, огрызками. Перескакивая секунды, сезоны, расстояния.

Он не уйдет. Он переварит, зайдет в подъезд и они поговорят, а не как обычно.

Нащупал в кармане пачку, закурил.

Сложно… забери меня отсюда. Ты делал это так много раз в прошлом.

Возьми меня себе и не отдавай. Обнимай так долго, пока я сам не захочу отпустить.

Ласково.

Мимо проходили люди с сумками, но никто не заглянул в их подъезд.

Уличные фонари освещали упавшие кленовые листья, грязные, красные.

Было грустно и красиво.

Нужно зайти. И извиниться хоть раз, даже если он не неправ. Почему только так сложно?

Собравшись с силами, Андрей встал и хотел было открыть дверь, но понял — ключей-то нет. Остались в дверях, когда он трусливо сматывал удочки.

От досады на себя самого сплюнул на землю и сел на корточки ждать.

Когда-нибудь кто-то придет, и откроет дверь. Секунду мелькнула мысль покричать в окно — и пропала. Детский сад.

Можно позвонить, но… Нет, неверный вариант, нужно вживую, чтобы сказать правильные слова.

Чтобы стопроцентно знать: Игорь рад его приходу.

Сложно. Иногда невыносимо — эти отношения. Но по-другому — ещё хуже. Одна сигарета сменялась другой, а люди все не заходили.

Может, и правда позвонить?..

Небо затянуло тучами, серыми под лунным светом, и казалось вот-вот заморосит мелкий дождь — его для полного счастья только и не хватало.

Андрей начал потихоньку замерзать без движения — нос и кончики пальцев. Не удивительно, на дворе поздняя осень.

Если никто не придёт… можно написать Наде… и оставить Игоря одного? Но не сидеть же до утра.

Наконец, к подъезду подошла соседка, с которой Анжи никогда раньше не встречался. Поглядела подозрительно, как на неблагонадёжного гражданина, но дверь открыла — куда деваться.

Она поднялась на этаж выше, а Анжи остался на своём, нерешительно топчась у порога. Ключи с входной стороны больше не торчали, но когда он тихо нажал на ручку, дверь оказалась незапертой.

Он никогда не запирал её после ссор, точно оставляя условный сигнал, свет маяка — я здесь, я жду тебя. Точно нежный, милостивый приказ «Заходи!»

Игорь сидел за столом на кухне, рядом с тарелкой салата, опираясь лбом на ладони. С прикрытыми глазами, но он явно не спал — сидел, грузился, наверное, травился ядом сожалений.

Стоило Андрею зайти — заметил, вскинув голову.

 — Пришел, — на выдохе.

И в самом дыхании слышалось удивление.

Как всегда, как обычно.

Андрей заставил себя снять обувь и куртку, хотя сердце щемило и учащённо билось. 

Заставил себя сказать спокойно, избегая прямого взгляда:

 — Я понял, о чём ты подумал… Но я просто хотел купить тебе цветов. Шел с работы и увидел белые розы… подумал, ты обрадуешься, — голос по мере объяснения невольно становился тише, смущённее, будто купить ему цветы хуже, чем потратить заначку на парочку цветных таблеток.

Андрей, глядя под ноги, услышал рваное дыхание и за ним:

 — Прости. Извини меня. Я такой дурак.

 — Не надо, — оборвал. — Ты же не просто так сорвался. Я… понимаю.

Они стояли так молча и неловко, в непривычном расстоянии друг от друга, и от дистанции тело начинало тянуть магнитом, подрагивать кончики пальцев, сушить губы, словно они подростки, никогда не дотрагивающиеся до чужой плоти.

Разве такой должна быть любовь?..

Разве любовь что-то должна?..

Пока Андрей сопротивлялся, думал, им нужно поговорить, Игорь успел малодушно сдаться:

 — Можно, — сказал тихо, — дотронуться до тебя?

Анжи поднял взгляд и нежная, родная улыбка мягко толкнула его в грудь.

Они вместе. Вместе с этим сложным, невыразимо важным человеком. Их никто не заставлял, не принуждал насильно. Они вместе не из-за «плохо», «больно» и «отвратительно», а несмотря на. Потому что за этим больше. За болью — больше.

Потому что боль — это ступеньки, и добираясь до конца невозможной лестницы, получаешь больше, чем ожидал. Осознаёшь: причиняющий себе боль — ты сам. А он — совсем наоборот.

Получаешь его — целого человека — нежного, страстного, отвратительно вежливого с посторонними, заботливого, готовящего им кофе по утрам, звонящего вечером, подставляющего спину, подающего руку, целующего, улыбающегося по-особенному — только тебе; в глазах которого сквозь любую скорбь «не уходи!», душу мою ты уже забрал, так останься. Останься.

Человек для которого ты — душа. Цельный или поломанный, живой или мёртвый, дурной, укуренный, с просвечивающимся сковь заработанные жизнью трещины отчаяньем из-за собственного существования.

Свой.

Мой.

Забери меня себе и никуда не отпускай.

Давно Андрея так не накрывало.

Он зажмурился от непрошенного, и сам упал в объятие — долгое, крепкое. Услышал у виска:

 — Я думал, ты опять ушел надолго. Каждый раз хочется тебя искать, думал, кому звонить… Нервы стали ни к чёрту.

Андрей повернул голову, чтобы встретиться с холодными губами своими в коротком прикосновении.

 — Стареешь. И что ты во мне нашел?

Игорь помедлил, усмехнулся:

 — Вселенную.

Андрей не мог не заулыбаться:

 — Чёрт, ты вечно такой романтик. Пришло же в голову.

 — А ты? Хотел подарить мне цветы.

 — То другое, раз в год — не показатель.

 — Я люблю тебя.

Не в силах произнести ответное, парень поднял подбородок:

 — Я ж говорю — романтик.

 — Просто скажи: «я тоже», — греет.

Мотнул головой, чувствуя заливающий щёки лёгкий румянец. Почти незаметный:

 — Ты и сам знаешь.

Что с ним сегодня? Глупые эмоции, но ничего не поделать, и внутри всё летит — к чертям, в тартары, в восторженном «мой!» голосом Анжи.

Игорь ловит волну — качели, и рука сама привычно тянётся к его паху.

Возьми меня себе.

Возьми меня.

Ладонь Игоря спускается с талии ниже и они оба делают шаг.

 — Хочешь? — уточняет, зная ответ.

Под пальцами Анжи дернулась плоть и он провёл подушечками вверх-вниз, едва касаясь ткани.

 — Хочу, — ответил.

Смотрит в глаза, наслаждаясь их цветом, оттенком, маленькими морщинками возле век. Это один из его самых любимых моментов — тянущихся, карамельных.

Предвкушение, играющее на струнах, телесный голос, тяжесть в паху.

И движение — начало конца — он сгребает Игоря за воротник, не сильно, чтобы не порвать, и тянет за собой.

Возьми меня себе, и не отдавай.

Отныне и навсегда.